Xadicha ketdiyu ko‘nglidan halovat ham ketdi. Uy bamisoli o‘lik chiqqanday huvillaydi. Polvonning yuragi toriqdi — uyni tark etdi, boqqa olib tushadigan qi?likdagi bobosidan qolgan yerto‘lani o‘ziga boshpana qildi. Odamlarning kulishini bilardi, ammo uydagi hamma narsa Xadichani esga soladi: ostonaga qadami tekkan, devorga yelkasi — chidab o‘tirishi qiyin bo‘ldi.
Yerto‘la eski bo‘lsa ham havosi quruq edi. Yeri naq metin — cho‘kich tegsa, chaqin chiqadi. Qoratoyni ham ichkari olib kirdi. Bechora it ochiqqa o‘rgangan edi, yerto‘laga ko‘nikolmadi, uch-to‘rt kecha uvlab chiqdi, lekin — yo‘q, keyin-keyin egasining holiga tushundi chog‘i, poygakka to‘shalgan poxol ustida indamay yotadigan bo‘ldi.
Yerto‘la avvaliga sal vahimali ko‘rindi. Shifti past, agar chiroq bo‘lmasa, naq lahadning o‘zginasi…
Asta-sekin yerto‘laning go‘rsimon ekaniga ham ko‘nikdi. Yomg‘irli bir tunda uyqusiz yotib, uzoq o‘yladi, o‘zining tirikligini o‘yladi, yonida iti Qoratoy borligini, Xadichaning ketganini… Bir o‘zi ketsa go‘rga edi, qizchani ham yetaklab ketdi. Shu tariqa, xayoli to‘rt ?shar qizchasi Chamanga og‘di, qizim hozir Sho‘rquduqning ko‘chasida bemalol o‘ynab yurgandir, deb o‘yladi, hatto uning qo‘lchalarini tuproqqa belab qichqirayottanini eshitganday bo‘ldi. Yarim tun ekani, tashqarida yomg‘ir sharros qu?yotgani — barisi bekor edi. Xo‘rligi keldi, o‘zidan xafa bo‘ldi, keyin poygakda xumday boshini yerga qo‘yib mudrayotgan itiga so‘zlandi: mening holim shu, Qoratoyjon, xotin ketdi, har kim o‘z yo‘liga ekan…
It otini eshitib, ko‘zlarini ochdi: Polvon gapirib yotaverdi. Go‘yoki bor alami tanidan hovurdek ko‘tarilib, butun yerto‘lani to‘ldirayotganday edi. Qoratoy egasining qarashiga chiday olmadi, poxol ustida g‘ujanak bo‘lib, ?na ko‘zlarini yumdi.
…Kunlar shu zaylda o‘taverdi. Singlisi Adolat har kech sigir sog‘ar mahali holidan xabar olib turardi. Akasining o‘rligini bilar, shu sababli unga ko‘pda aql bo‘lavermas edi. Lekin, axiyri u ham chidab turolmadi.
— Menga?m oson tutmang, aka, — dedi. — Jo‘jabirday jonman, qaysi birovlaringga qarayman? Odamlarga kulgi bo‘ldik, aka, bu kuningizdan o‘lganingiz behroq edi!..
Har safar singlisi kelganda miq etmay yotadigan odam, bu gal ilkis qo‘zg‘aldi:
— Men o‘lsam tinchiysanmi, Adol?
— Qaytib oldim, aka, — dedi u. — Tillarim qirqilsin, aka, qaytib oldim!…
— Senga og‘irim tushgani rost, — dedi Polvon. — Sal sabr qilgin, singil, men avval old-ortini bir o‘ylab olay…
O’shandan beri Adolat qorasini ko‘rsatmaydi. Olib kelgan narsasini ham yerto‘ladan tashqariga, eski toltovoqning ostiga qo‘yib ketadi.
Kunduzlari bir nav — yolg‘izlik ko‘p bilinmaydi. Ertalab qo‘liga gavron olib cho‘lga chiqib ketgani bilan to shomgacha podaga andarmon bo‘lib yuradi. Baxtiga, sherigi Hasanboy kamgaproq odam, bir marta uylanib, yil o‘tmay ajrashgan. Polvonning xotini ketib qolganiga ko‘p ham ajablanmaydi.
Kunduzlari bir nav, jami azob shomdan keyin, ifti past yerto‘laga qaytgan mahali boshlanadi.
Xadicha yoningda yotganida o‘lim yodingga tushsa ham qo‘rqmaysan: xotining bor, bolang bor, tepangda — xudo, e, bir gap bo‘lar-da, deb o‘ylaysan. Xadicha bo‘lmasa qiyin ekan. Endi uning siyog‘i ham esdan chiqqanday: bechora salga shamollardi, shamollab dimog‘i chippa bitganida pishqirib bezor qilardi, huda-behuda chiroq yoqardi, ivirsib g‘ashingga tegardi, lekin bari borligi durust edi — ovunarding, istagan paytingda qo‘l uzatsang yetadi, g‘ingshisa g‘ingshir, iloji yo‘q o‘rtada non singan, nikoh o‘qilgan; bag‘ringga bosib yuzi ko‘zidan muchchi olgan chog‘laringda bechora kichrayib qolardi, u-ku kichkina, lekin sen ham o‘zingni pardek yengil sezasan; dimog‘ingda sutning hidi, qayoqqadir uchib ketgilaring keladi; doim ko‘klam bo‘lsa, ko‘kalamzor bo‘lsa, yalang oyoq, yalang bosh, pardek yengil Xadichani ko‘tarib hovlidan chiqsang, keyin shu ko‘targancha ketsang, hech kimdan uyalmasang, ketsang, yo‘lingda birov uchramasa, ketsang-da, qayoqqa ketayotganingni o‘zing ham bilmasang!
***
U xotinini umrida bir marta — chimildiqda amallab ko‘tarib olgan, xolos. Faqat, ba’zan poda ketidan yurganida xayoli og‘ib, uni ana shunday ko‘tarib chopmoqni istaganlarini eslaydi. Chimildiqda ikkita ayol etagidan bosib turgan, bittasi — Xadichaning o‘rtancha ammasi, shunchaki etakdan bosmay, naq taqimiga qistirgan. Polvon unda yosh edi, birmuncha sho‘xligi ham bor, kishibilmas timirskilanib turib, Xadichani qo‘ltig‘idan shartta ko‘tardi. Ammo g‘aflatda qoldi, kapadek bo‘lib ag‘darilib tushdi. Uni rosa kulgi qilishdi. Xotin-xalaj baralla kuldi. «Mana senga, Oybuvi, mana senga kuyovning zo‘ri», deyishdi. Zo‘ru nozo‘ri kimga kerak — shunchaki gap bo‘lsa bas, hamma og‘ziga kelganini aytadi, hammaning dimog‘i chog‘. Polvon chimildiq ortidan mast odamday gandiraklab chikdi, chiqdiyu ko‘chada sho‘rquduqlik yigitlar bilan o‘ralashib turgan jo‘ralarini ko‘rdi. Kuyovning o‘zi chiqqach, sho‘rquduqlik bittasi battar avj qildi: «Senga Xatcha hayf, Polvon, — dedi. — O’zimizdan ortib qolgani yo‘q edi, qulog‘ini tishlab qo‘yuvdik, hali?m tashlab ketaber!…» Polvonning yomon ajinasi tutdi, lekin urishgani jo‘ralari qo‘yishmadi, neki harbu zarb bo‘lsa, o‘zlarini balogardon qilishdi… So‘ng, Sho‘rquduqdan chiqar mahal, ko‘chaning adog‘ida, ular tushgan ulovga tosh yog‘ildi. Polvon sal enkayib, kelinning boshida turdi, lekin Xadicha shusiz ham bexatar edi. Ust-boshi qalin, yumshoq — unga hech ziyon yetmadi. Birgina G’uchchi cholga tosh qattiqroq tegdi, bechora yilqichi, alami tutib, ovozining boricha aytib qo‘?berdi: «Nokas sho‘rquduqlik, mening aybim nima? Chimildiqqa kirgan menmi?!» Uning baqirganiga birov parvo qilmadi. «Yor-yor-yoron-ey!» deb qo‘shiq aytishdi. Uni Sho‘rquduqdan qo‘shilib chiqqan kelinning xeshlari boshladi. Galatepaliklar avvaliga iymanibroq turishdi, keyin ular ham qo‘shildi, to o‘zlarining sarhadlariga yetguncha bo‘kirib borishdi: «Tomda tovuq yotadi, yor-yor-yoron-ey, oyog‘i sovqotadi yor-yor-yoron-ey!..» Yolg‘iz Polvon qo‘shiq aytmadi. Indamay keldi. G’alati edi. Yonida — Xadicha, hali yuzini tuzukroq ko‘rolgani ham yo‘q, u?tu qo‘rquvdan bir burda bo‘lib o‘tiribdi, ulov har silkinganda yelkasi tegadi, xuddi bir ?shin urganday, o‘t, olov, qiyomatning naq o‘zi!.. Keng bir dala, Yo‘l, ulov… E, Xudo, ulov degani muncha imillamasa!.. Bir yoqda qo‘shiq, bir yoqda G’uchchi chol, hali?m so‘kin?pti: sho‘rquduqlik nomard chiqdi, ko‘chada ro‘para bo‘lolmadi, orqadan tosh otdi… Endi G’uchchiga qiyin, endi uning g‘urrasini Galatepa rosa bir oy kulgi qiladi, ajab bo‘pti, xo‘b bo‘pti, sen cholga kuyovnavkarlikni kim qo‘yibdi; e, enalari o‘lsin, nimasini eslaysan, Polvon, eslagulik joyi qoldimi! Yoningda Xadicha yotsa tuzuk, Polvon, hali bu ko‘rganlaring oz, Polvon!..
***
Xadicha bir sidra kiyimini tugun qilib, poygakda qotib turdi, bechora biror sado chiqishini kutdi, lekin Polvon er bo‘lib bir narsa demadi. Xadicha dahlizga chiqib ?na birpas turdi, hovliga chiqib hovlida turdi, ilindi, qaytarib olar-ku, dedi, ammo Polvon teskari-to‘ng bo‘lib yotaverdi, so‘ng, Xadicha darvozaga yetganda chidab turolmadi, qizchasi Chamanni qo‘lidan sudrab chiqdi: «Ma, muni?m obket, pishirib yeysanmi, isqotingga qo‘?sanmi!..» Musht yeganda yig‘lamagan ayol, buni eshitib yomon bo‘shashdi, ko‘ziga yosh oldi: «Hah, falak!— dedi. — Mayli, ketsam ketayin, beqadr bo‘ldim, mayli, Xudodan toping». Shu gapni aytdiyu qizini yetakladi-ketdi. Qancha yotganini bilmaydi, bir payt chiqib qarasa, Xadicha uzoqlabdi, Sho‘rquduqning yo‘lida qizini i?rtib ket?pti. Polvon Toshgazagacha izma-iz bordi, lekin ularning qayrilmaganini ko‘rib shartta to‘xtadi, avvaliga g‘azabi yo‘q, ichi to‘la alam, chakmonining bariga bir urdi: «Hay, mayli, ketsang ketaber, Xatcha, Sho‘rquduq borasanmi, nariroqqa o‘tib ketasanmi, bir boshimda bir kunim, men ham sensiz uloqib ketmasman!…»
Orqaga qaytdi. Hovlida o‘tirib, zambilg‘altakning bo‘shagan tirsagini sozladi, chalg‘ining tig‘ini peshladi, o‘zini yupatdi, hatto sal ovunganday ham bo‘ldi, keyin, kech tushganda qarasa, taqron joyda toq o‘zi o‘tiribdi, dardlashgudek mahrami yo‘q, yig‘layin desa, ko‘r bo‘lgur ko‘zga yosh kelmaydi. Notavonligini endi sezdi, alamidan xotin bechoraning uyda qolgan kiyim-kechagini hovliga olib chiqib oshpichoq bilan qiymaladi, kultepaga eltib ko‘mdi. Yo‘q, bu bilan hav tinchimadi, kultepaga o‘zini eltib ko‘msa ham tinchiguday emasdi. Bezovta, beorom, mi?siga qurt tushgan qo‘chqordek hovlini gir aylanib yugurdi. Aylanaturib darvozaga ro‘para bo‘ldi-yu, uni lang ochiq ko‘rdi. Ko‘chaga chiqdi. Sho‘rquduqqa yo‘l tutmay, to‘g‘ri Salim saqichnikiga burildi. Borsa, Salim hovli o‘rtasida sandal qo‘yib, oldida mag‘zava to‘la tog‘ora, bir parcha pishiq g‘isht bilan tovonining yemini qirtishlab o‘tiribdi. Polvon tog‘orani bir tepib ag‘dardi, so‘ng Salimning yoqasidan oldi. O’rtaga Maxfirat tushmaganda oxiri yomon bo‘lardi. Salim uning qo‘lidan yulqinib uyga chopdi, zum o‘tmay otasidan qolgan qo‘shtig‘ni ko‘tarib chiqib, Polvonga o‘qtaldi: «Ket, bo‘lmasam otaman!» Mahfirat miltiqqa ko‘kragini tutdi: «Avval meni otasan!..» Polvon uni chetladi: «Qo‘y, singlim, ering hazillash?pti». Yo‘q, xotin aytganidan qolmadi, eridan miltiqni yulqib olib, hamso?ning hovlisiga otdi. Polvon boshqa musht ko‘tarmadi, g‘azabini ichiga yutib, tashqari chiqdi. Ha?l o‘tmay, ortidan Salim saqich ham chiqib keldi, qachon yirtib ulgurgan bo‘lsa ham, egnidagi kiyimning butuni yo‘q, yenglariyu ishtonining baloqlarigacha ro‘dapoday osilib yotibdi, boshidan tuproq sochganmi, aft-basharasining kulga yumalagan toyxardan farqi kam, chiqasolib Nizomboy milisaning uyiga jo‘nadi. Polvonning xayoli qochdi: bu nomard boshini yorishdan ham toymaydi! E, opketsa, opketar, nima, ortingda yig‘lab qoladiganing bormi! Mayli, oxirigacha nomardlik qilaversin, Nizomboyga chaqadimi, boshqa qiladimi, mayli, shu nomardning ham xusuri qonsin!..
O’zi keyingi paytlar Salim saqich bilan oshnachilikni bas qilmoqchi edi. Bir-ikki bor atay so‘kishgani chog‘lanib bordi. «Zora so‘kishib qolsagu ora ochilib, yuzko‘rmas bo‘p ketsak», deb o‘yladi. Yo‘q, so‘kish ham oson emas ekan, odamning yuzidan o‘tishi qiyin bo‘ldi.
Ikki piyola aroq ichguncha har ne janjalga xezlanib o‘tirdi. Keyin sal kayfi oshdi. Salim saqichga rahmi keldi. «Bu dayus sil, qon tuflab yurib, o‘zini o‘nglaguncha ozmuncha urindimi», deb o‘yladi, qiynaldi.
Salim Kattaqo‘rg‘ondan murch, saqich, hushtak, hatto okak odam nomus qiladigan narsalargacha olib kelib otardi. Keyin ana shu attorlikdan tushgan sarmo? bilan boshqa bir ishni kasb qildi. Kechqurunlari, kishloqda ismi do‘kon yopilgan mahal, so‘rab kelganga bir so‘m ustamasi bilan aroq sotadi. Hozir endi tuzuk bo‘lib qolgani — yuziga qon yugurgan, yo‘tali yo‘q, gaplari ham dadil.
Oxirgi gal Salim saqich unga nasihat qilgan bo‘ldi:
— Bu ishingni qo‘y, bola, sen ko‘p ichaverma.
Polvon uning nasihati astoydil ekaniga ishonmadi, kuldi. Salimning esa jahli chikdi.
— Men bir oti yomon odamman, Polvon ukam, — dedi u, — Eshitsang, o‘zing uchun eshitasan, eshitmasang — otangning go‘riga!..
— Gaping o‘zi qiziq-da, Salim — deb e’tiroz qildi Polvon. — O’zing quyib berasan-u, ichmagin, deb aytganing nimasi? Keyin, oshna, Xudo bo‘lsang ham, ota-buvamni o‘rtaga qo‘shma, tepada tinch yotsin, men hali o‘zimdan qolganim yo‘q.
— Holingga boqmaganing yomon, — deb kuldi Salim saqich. — O’zingcha ne xayollarga borib yuribsan! Aytib qo‘?y, menga ko‘p shox qilaverma, bo‘lmasa, naq changingni chiqaraman! Sen bu yokda ichib yurasan, xotinchang Sho‘rquduqqa bir oylab o‘tlagani ketadi!..
Polvon Salimni jag‘iga bir urib ko‘rpachaga qulatdi. Lekin u taslim bo‘lmadi, tishining orasidan sizayotgan qonni kafti bilan sidira turib, ?na gapirdi:
— Sen bu yoqda, u naryokda… Enasinikida o‘sma qo‘yib o‘tiribdi, deb o‘ylaysanmi!..
— Bas qil!…
— Bo‘pti, men bas qildim, lekin sen ham o‘zingga ehtiyot bo‘l, Polvon ukam! Kuchingni xotinga ham ko‘rsatib tur!.. — Salim saqich pixillab kuldi.
Polvon tag‘in musht ko‘tardi, lekin urmadi, shartta joyidan turib jo‘nadi. Yo‘l bo‘yi Xadichani o‘yladi. Buzuq desa, buzuqligiga ishonmaydi, tuzuk desa, erta bahorda Sho‘rquduqqa ketib, rosa ikki hafta o‘sha yokda qolgani rost. «Sattorqulning xotini tug‘ibdi», degan edi. Bunisini Polvonning o‘zi ham bilardi. Sho‘rquduqqa borganida bidillab qarshi oladigan tojik qiz — Sattorqulning xotini keyingi safar undan tortinibroq turgan edi. O’choqning boshidan beri kelmagan. O’zi oriqqina, shundan, qorni batgar do‘shyib ko‘ringan edi.
Uning-ku, bo‘shangani rost, lekin Xadichaning o‘sha yerda bunchalik qadalib qolganiga nima deysan?.
Uyga qaytib, xotinini burovga oldi. Xadicha qasam ichdi, qizini, enasini, Xudoning o‘zini guvoh qildi. Lekin Polvon ishonmadi. Ishonay dedi-yu, ko‘nglida tutun qolarini sezdi. Kayfi bor edi, chekayotgan azobi bol tuyuldi — xotiniga ishonmadi.
Bir kuni azonda podani cho‘lga haydab ketaturib, Toshgazaning so‘l betida qirg‘iydek qo‘qqayib o‘tirgan Nazar Maxsumni ko‘rdi. Hayron bo‘ldi: Maxsum-ku o‘zidan tinchigan odam, choshgohdan oldin qorasini ko‘rsatmaydi — bugun bunday o‘tiribdi? Qichqirib salom berdi. So‘rashay desa — uzoq, salomini kifo? bilib, ?na podaga andarmon bo‘ldi, haydayverdi. Bir vaqt Nazar Maxsum kulrang toyxarida orqadan yetis keldi va yonma-yon ketaverdi.
— Nevaramning to‘ypga bir kelasiz-da, Polvon boy, — dedi u. — O’zingiz kelib bir davra qursangiz Odam yuboraman.
— Ko‘p qatori borarman, — dedi Polvon. — Lekin, Maxsum buva, o‘zingiz bilasiz, men olishadigan polvon bo‘lmasam, otamning qo‘yib ketgan oti…
— Olishmasangiz ham bir keling, — dedi Nazar Maxsum. — Nevaramning to‘yini bir ko‘ring. Yaxshg yigit, boshqalarning bolasiga o‘xshamaydi, asli palagi toza-da, Polvonboy. Usta Xoliyor vahima qilib yubordi, «Muningiz bir alpomish yigit, muni ko‘rpachaga qanday ag‘natamiz?», deydi…
— O’sarqulni bilamiz, Maxsum buva, — dedi Polvon. — Tuzuk bola.
— E, past ketdingiz, tilla-ku, tilla! — dedi Nazar Maxsum. — O’zingiz qalaysiz, Polvonboy? Xotiningiz ketibdi, deb eshitib edim, shu gaplar rostmi?
— Ertaga qirq kun bo‘ladi, — dedi Polvon.
— Chillasi chiqarkan-da, — dedi Nazar Maxsum. — Bekor qipti, Polvonboy, sochi uzunlik qipti, endi sizday yigitni topolmaydi, Taloq-palog‘ini aytdingizmi ?
— Ko‘zim qiyma?pti, Maxsum buva. Aytsammi deyman-u, qurg‘ur ko‘z qiymaydi.
— O’ychining o‘yi bitguncha tavakkalchining ishi bitadi, — dedi Nazar Maxsum. — Sho‘rquduq bor?pman, agar talog‘ini aytsangiz, men o‘zim opketardim.
— Dabdurustdan bo‘lmas, — de? mulohaza qildi Polvon. — Buning bir xil qoidalari bo‘lardi, shunday aytib yuborgan bilan…
— Bo‘laveradi, — dedi Nazar Maxsum. — Endi, o‘ylab o‘tirasizmi, Polvonboy, magarkim, yuzingizga oyoq qo‘ydimi, endi o‘ylash yo‘q! Bu o‘zi bir chuvalgan savdo, talog‘ini aytasizu shartta qirqasiz — davosi shu!
Polvon qanday «xo‘p» deb yuborganini bilmay qoldi.
— Bitta «xo‘p» bilan ish bitmaydi, — dedi Nazar Maxsum uning nodonligidan ranjib. — «Taloq qildim», deb ayting.
— Taloq… — dedi Polvon.
— Bo‘lmaydi, qattiqroq, — dedi Nazar Maxsum. — Yana ikki marta ayting, qoidasi shu.
— Taloq, taloq!
Qahri qo‘zib turgan edi, taloq aytib ham hovri bosilmadi. Alamidan orqaroqda borayotgan sigirning kuymichiga gavron bilan tushirdi, keyin birdan ko‘zlari tindi, bo‘shashdi, yolg‘izoyoq yo‘lning chetiga behol o‘tirib qoldi…
Bir zamon qarasa, sigirlar yo‘ldan chiqib, lalmi yo‘ng‘ichqaga oralab ketibdi. Nazar Maxsum ham olisda, xuddi yov quvganday ortga qarash yo‘q, toyxarini qichib bor?pti. Polvon bir kasofatni sezgandek bo‘ldi, lalmi bedaga urib ketgan podani ham unutib, Nazar Maxsumning ortidan chopdi. Quvib yetib, yo‘lini to‘sdi:
— Kimga mo‘ljal qilib bor?psiz, Maxsum buva?
— Mo‘ljalim yo‘q, Polvonboy, hech mo‘ljalim yo‘q, — de? Nazar Maxsum taysalladi, ko‘zlarini olib qochdi. — O’rolni aytganday bo‘lishuvdi, lekin men ko‘nmadim, meniki bir savob…
— Savobingizning uyi kuysin, — dedi Polvon. — Vakolatimni qaytib bering!
— Ana, oling, Polvonboy, — dedi Nazar Maxsum aqli shoshibroq. — Ana, oling vakolatingizni, men bir savob ish, deb edim, mayli, o‘zingiz borib ayting.
Mo‘ljalni xato olgan ekansiz, — dedi Polvon.— Qo‘?digan xotinim yo‘q!
— Xo‘p, xo‘p, Polvonboy, bizniki tig‘iz emas, dedi Nazar Maxsum. — Lekin siz ham bir o‘ylang, hozir menga zug‘um qil?psiz, ertaga o‘g‘lim Sanaqudbek kelganda nima javob aytishingizni?m bir o‘ylang.
— O’rolga Sananing xotinini obbering! — dedi Polvon. — Uyga qayting, Maxsum buva, Sho‘rquduqqa keyinroq borasiz.
Nazar Maxsum itoat qildi — toyxarini orqaga burdi. Polvon bedaga oralagan sigirlarni bir amallab to‘da qildi-yu, ovloq bir kamarga qamab, o‘zi Sho‘rquduqqa jo‘nadi.
Darvoza ochiq edi. Har gal bemalol kirib boraveradigan odam, bugun taqillatgani ham jur’at qilmadi — turaverdi. Xayri?t, hovlida Xadichaning o‘zi ko‘rindi, ajablandi, qo‘lidagi cho‘ltoq supurgini tashlashni ham unutib tashqari chiqdi. Arazi tarqamagan chog‘i: salom bermadi, xuddi begonaday, ko‘zlari yerda, og‘zini ro‘mol bilan to‘sdi… Polvon achchiqlanmadi, qaytaga — xo‘rligi keldi, xotini o‘ragan bir so‘mlik gardi ro‘molu uning kir unnagan ko‘ylagi sabab bo‘ldimi yoki qo‘lidagi cho‘ltoq supurgimi, ishqilib, unga betlab qaray olmadi, u?ldi, o‘zini nomard, noinsof sezdi.
— Obketay deb keluvdim. Xatcha, — dedi sekin, ovozini o‘zi ham tanimay.
— O’ldirib qo‘?san, — dedi Xadicha, — Men-ku, borarman, lekin sen tentak o‘ldirib qo‘?san.
Shunday deb yig‘ladi. Polvon unga jo‘?liroq gap topib berolmadi. «Rost, — deb o‘yladi, — bu borsa, ?na jinim qo‘zib, ?na so‘ksam, ursam, xotin degan nar-saning nima holi bor, o‘ldirib qo‘?man».
Xadicha ichkari kirib, Chamanni yetaklab chikdi. Qizcha qo‘rqib qolgan ekan — otaga qarab talpinmadi.
— O’lmasang, manavi norasida odam bo‘lganda tushunarsan, topisharsan, — dedi xotin. — Meni o‘z holimga qo‘y endi.
Polvon birdan sergaklandi: Xadicha xotin boshi bilan bo?dan beri sensirayotgan ekan.
— Sensirama, Xatcha, — dedi u. — Toza tomiring suvga yetgan bo‘lsa?m sensiramay gapir!
Xadicha sho‘rlik to‘lib turgan ekanmi, battar ters keldi:
— Qo‘lingdan kelganini qil! — Bu gapni aytishga aytdi-yu, ortga tislandi. Polvon angrayib turib qoldi.
— Sen u yokda odamga o‘xshab gapirarding, Xatcha, — yedi U bir vaqt o‘ziga kelib. — Kimning darsini olding, nega unday gapirasan?
Xadicha indamay yerga qaradi. Ukasi Sattorqul darvoza orqasiga kelib bekingan ekan, shartta otilib chikdi.
— Ket! — dedi u ko‘kragini kerib. — Esing borida ket, bo‘lmasa yomon qilaman!
Polvon uni taniyolmay qoldi. Yigitning kayfi buzuq, mo‘ylovining uchlarigacha titrab turibdi, indamasang, uradigan shashti bor. Polvon, bir ko‘ngli, gardaniga solay, deb o‘yladi, lekin shaytonga hay berdi: qo‘y, baravar bo‘lib o‘tirma, bir kun tuz ichgats joyga qirq kun salom, qo‘y, Polvon, o‘zingni bos!
Orqasiga yurdi. Satgorqul izidan qolmadi.
— Ket! — deb baqirdi u tag‘in. — Qaytib shu ko‘chada qorangni ko‘rsam, oyog‘ingni urib sindiraman!
Polvon bo‘g‘ilibroq kuldi. O’zining ne alfozda ketayotganini o‘yladi: yelkalari qisiq, qaddi bukik, bo‘yniga mugpt tusharini kutgandek. U?t, u?t, ne kunlarga qo‘yding, Xatcha? Sendan shuni kutib edimmi, Xatcha? Ko‘rgan birov nima deb o‘ylaydi, enag‘ar Xatcha?! Yer bilan bitta qilding-ku!..
Nomus zo‘r chikdi, chidolmadi, taqqa to‘xtadi. Sattorqul ham to‘xtasa durust edi, ammo u to‘g‘ri bostirib keldi, musht ko‘tardi, lekin ulgurmadi, o‘zi zarbdan yerga ag‘darilib tushdi. Polvon uni bilagidan dast ushlab, siltab turg‘azib qo‘ydi, lekin gap qotmadi, yo‘liga ketaverdi.
Yegan mushti alam qilgan ekan. Sattorqul ?rim yo‘lda, adirdagi tu?quduq yonida quvib yetdi. Yolg‘iz emas, qavatida ?na ikki otliq, biri — Ahmad shayton, unisi — yuqori labi kemtik, jikkakroq odam.
Etik qo‘njiga qo‘l yuborsa nomardlik bo‘ladi, gavron ham poda qamalgan kamarda qolgan — bir o‘zi uchovini daf etarga holi kelmadi. Bir nafasda qo‘llarini orqasiga qayirib boylashdi, so‘ng haligi labi kemtik yigit bexosdan taqimiga tepdi — Polvon chalqancha qulab tushdi. O’rnidan turmoqchi bo‘lib uringanida, Sattorqul kelib, yelkasidan etigi bilan bosdi:
— Xatchaning talog‘ini aytasan! — dedi u. — keyin, mayli, tusagan yog‘ingga ketaber. Aytsang — bo‘shatamiz.
— Hozir bo‘shat, — de? Polvon qaynisiga emas labi kemtik yigitga yuzlandi. — Bo‘shatib qo‘yib gaplash.
Polvonning o‘ziga bepisand qaragani Sattorqulga alam qildi:
— E, beshbattar bo‘lmaysanmi!.. — Etigining uchi bilan Polvonni yuztuban ag‘darib tashladi va ?g‘rini aralash qamchi tortdi. O’rmasi mayda ekan — badanni tig‘dek kuydirib o‘tdi.
Polvon i?gini zarang yerga tiragan ko‘yi qotib yotaverdi. Avvaliga og‘riqni sezib turdi, qamchi har tushganida eti ko‘pchib-qabarib chiqayotganini ham bildi, lekin birpasdan so‘ng eti o‘lib, quloqlarida qamchining havoni vizillatib chizayotgan tovushigina qoldi.
Ishongisi kelmadi. Tinchgina molini haydab ketayotib edi, yo‘lda Maxsum uchradi, taloqni olib ketmoqchi bo‘ldi, uni iziga qaytarib, o‘zi keldi, mana endi, manavi zarang yerda, tu?quduq yonida, qo‘llari bog‘liq, qimir etgani imkoni yo‘q, yer bilan bitta… Tush ko‘r?pman, deb o‘yladi u, hammasini tush ko‘r?pman, seni?m tush ko‘r?pman. Sattorqul inim, podachining tushi qursin, bir xil tushlarimda meni ilon chaqadi, tishi etigimdan o‘tib boldirimga sanchiladi, dod deyman. Dodlaymanu uyg‘onib ketaman, seni?m tush ko‘r?pman, Sattorqul inim, ?xshi qilmading, inim, mayli, qattiqroq ur, toki men uyg‘onib ketay… Yolg‘izlik yomon, inim, sizlar uchov, men bir o‘zimman… Sen ham harsillab qolding, charchading, inim, mayli, qamchini labi kemtik jo‘rangga ber, u ham ursin, ayt, qattiqroq ursin, o‘rmasi har sermab o‘tganida ?g‘ri nimdan parcha-parcha et uzib olsinu men uyg‘onib ketay, tushdan forig‘ bo‘lay, yonimda Xatchani ko‘ray, tushimda bo‘lsa?m uni uyga obketay, mayli, uraber, inim, ?ra-chaqa bo‘lsa bitib ketar, to‘xtama, nega to‘xtading yoki menga rahming keldimi, inim?..
Chidab yotdi. Ingramadi. Bir mahal havo dim tortganini sezdi. Dim, epkinsiz, quyuq. Yelkasidan chiqqan ter ko‘zyoshiday issiq… Termi bu, qon emasmi?.. Qip-qizil, ko‘zyoshiday jizillatadi, sarg‘ish chakmonni bag‘ir tusiga bo‘?b bor?pti…
Ko‘zlarini yirib oldinda bir juft toshtovon etikni ko‘rdi. Ag‘darma ko‘n, choklari pishiq, jiyrilgan joyi yo‘q, faqat nag‘ali yeyilibdi, qushning tiliday yupqa, bugun-erta uziladi…
Etiklar qimirladi. Polvon yotgan joyida bir-ikki silkinib tushdi. Keyin etiklar ?na manglay tarafiga o‘tdi. Polvon tag‘in ularga tikildi, biroq etiklar tutqich bermadi, soni? sayin kichrayib, uzoqlashib boraverdi. Ko‘zlarini yumarkan, chuqur tin oldi, iljaydi: etiklar qochdi, qochdi!..
… Sahar mahali kunbotar tarafda yilqi kishnadi. Sayxonlikdagi ?ntokdarni shitirlatib salqin shamol turdi. Polvon unga yuz tutdi — uzoq, to sal tetik tortgunicha. So‘ng yilqi ovozi kelgan yoqqa qarab o‘rmaladi.
Ko‘p sudraldi. Tizzalari, tirsaklari zirapchaga to‘ldi. Taqirga yetganida qurigan loy qisir-qisir sina boshladi. Bir payt barmoqlari balchiqqa tegdi. Chanqoq xuruj qildi: balchiqni siqimlab og‘ziga solib shimidi. Suv chiqmadi hisob, tomog‘iga tiqilib, nafasini qaytardi. Yana oldinga o‘rmaladi. Biror besh daqiqa o‘tib, uzatgan qo‘li suvga tegdi. Polvon ikki-uch to‘lg‘onib olg‘a jildiyu betini suvga botirdi, so‘ng tirsaklariga ta?nib, tili bilan ?lashga tutindi. Ko‘nglida g‘alati bir g‘urur uyg‘ondi, o‘zining miskinligidan, manavi qora balchiqqa belanib yotganidan, suvni kuchukka o‘xshab shaloplatib ichayotganidan shodlandi, sovuq tomchilarning chanqoq vujudi bo‘ylab bir maromda taralayotganiga quloq soldi…
Xadichani Sho‘rquduqdan berida, poda yotar joyda topdi. Ustida o‘sha kir ko‘ylagi bilan gardi ro‘moli, etagida qo‘ng‘iz kavlab ketgan besh-olti g‘ovak tezak (shuni bahona qilib chiqqan), birov urganmi, o‘zi yig‘laganmi, ko‘zlari qizargan…
Polvonni avvaliga tanimadi, yo‘q, tanidi-yu, ko‘zlariga ishonmadi, qo‘rkdi, qo‘li bilan yuzini pana qildi — qamchidan to‘sganday.
— Talog‘imni aytdingizmi? — de? sekin, xo‘rlanib, kelar baloni daf etolmasligidan qo‘rqqandek so‘radi: ko‘zlari mo‘ltiradi, etagidagi tezak yerga to‘kildi.
— Aytardim, Xatcha, — dedi Polvon. — Aytardim, lekin endi bo‘lmaydi, ilojim yo‘q, aytsam — qo‘rqoqqa chiqaman. Chidaysan endi, Xatcha…
Xadicha yig‘ladi. Ko‘zlarini artarkan, ro‘moli boshidan sirg‘alib tushdi, sochlari yelkasiga yoyildi.
— Boraymi? — deb so‘radi. — Urmaysizmi?..
Polvonning xo‘rligi keldi: seni urgan qo‘l sinmaydimi, Xatcha?..
Xadicha ?qinroq keldi, erining usti-boshiga chaplangan loy va qonni artmoq bo‘lib qo‘l cho‘zdi, ammo botinmadi, yovuqlikning o‘zi mahobatli bir devor misol ko‘z oldini to‘sdi — qo‘llarini tortdi, ko‘ngliga ?na qo‘rquv oraladi.
Polvon hayratlandi: senga shunchalik ko‘ngil qo‘yib edimmi, Xatcha? Kel, qo‘llarimda azod ko‘taray seni, o‘n besh kunlik oyday quchog‘imni to‘ldir. Xatcha, meni qattiq-qattiq chimchila, zora seni tush ko‘rmagan bo‘lsam!..
U ayolni dast ko‘tarib oddi. Xadichaning bilaklari bo‘yniga chirmashgan zamon majoli qochdi, gandiraklab ketdi, lekin sal o‘tib bilaklarning kuydirguvchi taftiga ko‘nikdi, charchog‘u og‘riq unutildi, go‘yo tani ham unut bo‘ldiyu uning o‘zi bo‘yniga chirmashgan bilaklarga aylandi… Faqat yuraklarning ola-tasir urgani seziladi, go‘yo butun dashtu dalalar ularning dupuriga to‘lgan… Seni shunchalar sog‘inib edimmi, Xatcha? Ko‘ngildagi kinu g‘azabim qani? Nega yig‘laysan, Xatcha? Sen ham sog‘indingmi? Sog‘inganing rostmi, Xatcha? Biror narsa de, shubhalaring bekor de, Xatcha, ko‘nglimni qabartma, belimni bukma, gavharni toshga urmaylik, Xatcha!..
Ayolning yuziga tikilib, gumoniga tasdiq izladi. Lekin Xadichaning turgan-bittani — yuzu ko‘zi, bo‘yniga chirmashgan bilaklari, yoqasiga qadalgan qator sadaf tugmalarigacha iffatga yor, shubhaga zomin edi.
Xadicha erining ko‘zlarida bir og‘riq ko‘rdi, ammo so‘z so‘ylarga majoli yetmadi, bo‘g‘ziga tiqilgan achchiq xo‘rsiniqni ichiga yutdiyu uning tarashadek qotgan jun chakmoniga betini burkadi…
Muallif: Murod Muhammad Do’st
Хадиджи больше нет, и сердца тоже нет. Дом храпит как труп. У Полвона упало сердце — он вышел из дома, укрылся в оставленном дедом погребе, по которому его выносили в сад. Он знал, что люди смеются, но все в доме напоминало ему о Хадидже: его шаг касался порога, плечом упирался в стену — ему было трудно стоять.
Подвал был старый, но воздух был сухой. Земля твердая — когда молоток коснется ее, вылетят искры. Он также привел Каратоя внутрь. Бедная собака привыкла к свежему воздуху, к погребу не могла привыкнуть, три-четыре ночи лаяла, но — нет, когда позже поняла состояние хозяина, молча лежала на разложенной соломе. в гонке.
Поначалу подвал выглядел немного пугающе. Потолок низкий, если нет света, то это настоящая лачуга…
Постепенно он привык к пещерному характеру подвала. В одну дождливую ночь, лежа без сна, он долго думал, думал, что жив, что с ним его собака Каратой, что Хадиджа ушла… Лучше бы он ушел один, и взял маленькая девочка с ним. Таким образом, его мысли обратились к Чаман, четвероногой девочке, он подумал, что моя дочь свободно играет на улице Шоркудук, и даже как будто услышал, как она кричит, уперев руки в землю. То, что была полночь и на улице шел дождь — все было бесполезно. Он почувствовал себя униженным, обиделся на себя, а потом сказал своей собаке, которая дремала, уткнувшись горбом в землю: вот мое положение, Каратойжан, жена ушла, каждый идет своей дорогой. ..
Пес открыл глаза, когда услышал свою лошадь: борец продолжал говорить. Как будто все тепло поднималось от его тела и наполняло весь подвал. Каратой не могла смотреть на свою хозяйку, свернулась на соломе и закрыла глаза.
… Так проходили дни. Его сестра Адолат каждую ночь доила коров, чтобы узнать новости. Он знает, что его брат мертв, поэтому особо не думает. Но в конце концов и он не выдержал.
— Не облегчай мне задачу, брат, — сказал он. «Я как цыпочка, на кого из вас мне равняться?» Мы рассмешили людей, брат, лучше бы ты умер сегодня!
Человек, который спит без поцелуя каждый раз, когда приходит его сестра, на этот раз он впервые был взволнован:
— Ты будешь спокоен, если я умру, Адоль?
— Я получил его обратно, брат, — сказал он. «Пусть отрежут мне языки, брат, я получил его обратно!»
— Это правда, что я причинил тебе боль, — сказал Полван. «Потерпи, сестра, я сначала все обдумаю…»
С тех пор Джастис не показывает черноту. Он также кладет то, что принес из подвала, под старый ящик.
Есть один вид одиночества в течение дня. Как только он выходит утром в пустыню с лошадью в руке, так до вечера следует за стадом. К счастью, Хасанбой, его партнер, менее мужчина, он был женат один раз и развелся менее чем через год. Неудивительно, что жена борца ушла.
Дни те же, тотальные страдания начинаются после вечера, в том месте, где дух вернулся в подвал.Когда рядом с тобой лежит Хадиджа, даже если ты думаешь о смерти, ты не боишься: у тебя есть жена, у тебя есть ребенок, и ты думаешь, что Бог, да, что-то будет сказано. Трудно, если у тебя нет Хадиджи. Теперь он, кажется, забыл об этом: ветрено было бедняге, когда он изнемогал, то шипел, то напрасно включал свет, то касался твоего живота, но и правда, что он был там — ты мог ласкать его, можно было протянуться, когда захочешь. когда он прижался лицом к твоим объятиям, бедняжка сжался, он маленький, но и ты чувствуешь себя легкой, как вуаль; запах молока в нос, хочется куда-то лететь; если всегда синее, если зеленое поле, босые ноги, непокрытая голова, легкая как перышко и вынеси Хадиджу со двора, тогда вынеси ее и уйди, никого не стесняясь, если уйдешь, если не встретишь любой на вашем пути, если вы уйдете, даже если вы не знаете, куда вы идете!
***
Жену он возил только один раз в жизни — когда был ребенком. Только, иногда, когда он идет за стадом, мысли его блуждают и он вспоминает, как его хотели нести и бежать. В Чимильди юбку гладили две женщины, одна из них — средняя тетя Хадиджи, не просто гладила юбку, а прикалывала ее к платью. Полван был молод и немного весел. Но он был неосторожен и упал как шапка. Они заставили его смеяться. Жена от души рассмеялась. Они сказали: «Вот тебе, Ойбуви, вот твоему зятю». Кому надо хамить — пока это просто дело, каждый будет говорить то, что в уста придет, у каждого сердце полно. Борец после поединка шатался, как пьяный, и увидел, как его друзья тусуются на улице с молодыми людьми. Когда вышел сам жених, у одного человека депрессия усилилась: «Как жаль тебя, Полван», — сказал он. «Нам было немного, мы ему ухо откусили, а он еще уходит!..» У борца была неприятная морщина, но он не отпускал кулаки, потому что каждый раз, когда его били, они собрались… Потом за Шоркудуком, на обочине улицы, камни посыпались на сваю, на которую они упали. Борец немного наклонился и встал на голову невесты, но Хадиджа все еще была в безопасности. Голова толстая и мягкая — повреждений ему не нанесли. Только старика Гуччи сильнее ударил камень, бедный старик, от боли, сказал во весь голос: «В чем я виноват, ты плохой мальчик?» Я тот, кто вошел в Чимильди?! Никому не было дела до того, что он кричал. «Йор-йор-йорон-эй!» они пели. Начали его гашиши невесты, вышедшей из Шоркудука. Люди Галатепы сначала были увереннее, а потом присоединились, кричали, пока не дошли до своей границы: «Курица лежит на крыше, ёр-ёр-ёрон-эй, ноги холодные, ёр-ёр-ёрон -эй!» Одинокий поляк не пел. Он пришел молча.Это было странно. Рядом с ним — Хадича, лица которой лучше не видать, она сидит в кучке страха, каждый раз, когда ее трясет, ее плечо касается ее, словно пораженной молнией, огнем, огнем, судным днем… он сам!.. Широкое поле, Дорога, вой… О, Боже, вой не звучит так! : дурная идея оказалась, на улице лицом ко мне не мог, камень сзади бросил.. .Тяжело теперь Гуччи, теперь Галатепа будет месяц смеяться над его гордостью, удивительно, ладно ‘пти, кто на тебя, старик, зятя подложил; О, пусть умирают няни, что ты помнишь, Полвон, осталось ли место для памяти! Если рядом с тобой лежит Хадиджа, ничего страшного, Полван, ты еще многого из этого не видел, Полван!
***
Хадиджа завязала платье-сидру узлом и застыла в бегах, ожидая, когда бедняжка издаст звук, но Полвон, будучи мужем, ничего не сказал. Хадиджа вышла в холл и постояла немного, вышла во двор и постояла во дворе, повесила трубку, сказала что заберет обратно, но Полван все лежала вниз головой, потом когда Хадиджа дошла до ворот, она не смогла не выдержала и потащила за руку свою дочь Чаман. Вышла: «Ма, муни?м обкет, ты его приготовишь и съешь, добавишь в свой искот!..» Женщина, которая не плакала, когда она съела пунш, ей стало легче, когда она это услышала, слезы выступили у нее на глазах, и она сказала: «Ах, фалак!» «Ладно, пойду, недостоин, ладно, найди у бога». Сказав это, он увел свою дочь. Он не знает, сколько пролежал, когда выглянул, Хадиджи уже не было, таща за собой дочь по дороге в Шоркудук. Полвон пошел по следу к Тошгазе, но увидев, что они не возвращаются, остановился. Сначала он не рассердился, он был полон боли. голову, и я без тебя не полечу!…»
Он вернулся. Сидя во дворе, он поправил разболтавшийся локоть дивана, наточил лезвие своего инструмента, утешился, даже как бы потерся немного, а потом, когда наступил вечер, взглянул и очутился сидящим один в чужом месте. , нет махрама, чтобы страдать. Осознав свою беспомощность, бедняжка вынесла одежду бедняжки во двор, изрубила ее кухонным ножом и закопала в культепе. Нет, этим он не успокоился, не успокоился, даже если дошел до культепа. Беспокойный, беспокойный, он бегал по двору, как баран с червяком во рту. Он обернулся, посмотрел на ворота и увидел, что они только что открылись. Он ушел. На Шоркудук он не пошел, а сразу пошел на жвачку Салима. Вперед, Салим сидит посреди двора со своими сандалиями, корзиной с овощами и куском обожженного кирпича. Борец ударом ноги опрокинул клетку, затем схватил Салима за воротник. Концовка была бы плохой, если бы не вмешался Махфират. Салим взял его за руку и побежал домой, вскоре после того, как принес корзину, оставленную его отцом, он сказал Полвану: «Иди, если я не пойду, я тебя убью!»Махфират прижался грудью к винтовке: «Ты стреляй в меня первым!..» Полван отмахнулся от него: «Да ладно, сестра, твой муж шутит?» Нет, жена не остановилась на том, что сказала, выхватила у мужа ружье и выстрелила во двор соседа. Борец больше не поднял кулак, подавил гнев и вышел. Вскоре из-за него вышел Салим.Даже если ему удалось его сорвать,его одежда была не цела,рукава и штаны свисали до подола.На голове у него была грязь,а внешний вид мало чем отличался от тот осла, весь в золе, вышел и пошел к дому низомбойского ополчения. Разум борца убежал: этот неуч не может перестать ломать голову! О, если побелеет, если побелеет, что, за тобою кто-нибудь заплачет! Ничего страшного, пусть будет дураком до конца, то ли низомбой укусит, то ли еще что сделает, ну пусть и этот дурак сдохнет!
Позже он хотел прекратить встречаться с Салимом Гумом. Пару раз выругался. «Если Зора начнет ругаться, давай откроемся и уйдем незамеченными», — подумал он. Нет, ругаться тоже непросто, поэтому было трудно пройти мимо лица человека.
Он сидел, наслаждаясь каждой ссорой, пока не выпил две рюмки водки. Потом настроение немного повысилось. Салим пожалел жвачку. Он подумал: «Этот даюс сил, харкая кровью, немного постарался, пока не выздоровел».
Салим привозил перец, жевательную резинку, свистульки и даже вещи, которые мужчина-окак из Каттакургана счел бы почетным. Тогда деньги, которые пришли от этого attorry? с другой работой. По вечерам в селе, где магазин закрыт, он продает водку всем желающим с наценкой в один сум. Сейчас он в хорошей форме — лицо в крови, не кашляет, слова смелые.
В последний раз Салим дал ему совет:
— Перестань, малыш, не пей слишком много.
Полвон не поверил, что его совет был искренним, и рассмеялся. И Салим разозлился.
«Я плохой человек, брат Полвон, — сказал он.
— То, о чем ты говоришь, интересно, Салим, — возразил Полван. — Что ты сказал, что ты сам должен наливать, а не пить? Тогда, даже если ты Бог, не ставь моих родителей посередине, пусть они упокоятся с миром, я еще не потерял себя.
— Плохо, что ты не следишь за собой, — засмеялся Салим. — О чем ты думаешь! Скажи мне, не доставляй мне слишком много хлопот, или я сделаю тебя пылью! Ты тут пьешь, а жена на месяц в Шоркудук пастись!
Борец ударил Салима по челюсти и повалил его на одеяло. Но он не сдался и, вытирая ладонью кровь между зубами, сказал:
«Ты здесь, он на улице… Ты думаешь, он сидит у няни с опухолью!»
— Перестань!..
«Хватит, я остановился, но и ты береги себя, брат Полвон!» Покажи свою силу и жене!.. — Салим усмехнулся и засмеялся.
Борец снова поднял кулак, но не ударил, встал и ушел.Он всю дорогу думал о Хадидже. Правда, ранней весной он уехал в Шоркудук и пробыл там две недели. Он сказал: «Жена Саттаркула родила». Полвон и сам это знал. Жена Саттаркула, таджикская девушка, которая встречает его, когда он едет в Шоркудук, в следующий раз была более застенчивой, чем он сам. Он не приходил с начала печи. Он был худым, поэтому его живот выглядел раздутым.
Это правда, что он свободен, но что вы думаете о застрявшей там Хадидже?
Он вернулся домой и позаботился о своей жене. Хадиджа дала клятву, привела в свидетели дочь, свекровь и самого Бога. Но Полван не поверил. Он сказал «верю» и почувствовал дым в сердце. Он был в хорошем настроении, чувствовал боль от курения — не доверял жене.
Однажды он увидел Назара Махсума, сидящего, как ястреб, на левой стороне Ташгазы и гоняющего стадо в пустыню. Удивился: Махсум-ку, человек спокойный, не показывает свою черноту перед чашгохом — неужели он сегодня так сидит? Он приветствовал криком. Если он спросит, хватит ли времени, чтобы поздороваться? Когда он узнал, он стал пастухом и уехал. В какой-то момент Назар Махсум подъехал сзади на своей серой кобыле и продолжал идти рядом.
«Ты придешь на вечеринку к моему внуку, Полвон богат», — сказал он. — Если ты придешь и сам сделаешь круг, я пришлю человека.
— Я пойду, — сказал Полван. «Но бабушка Махсум, ты ведь знаешь, что если я не борец, то лошадь, оставленную моим отцом…
— Приходи, даже если не поймешь, — сказал Назар Махсум. — Посмотрите на свадьбу моего внука. Он хороший мальчик, он не похож на чужих детей, он действительно чистюля, Полвонбой. Мастер Холиёр запаниковал и сказал: «Вы бедный молодой человек, как мы можем тратить деньги на одеяло?»…
— Мы знаем Осаркул, бабушка Махсум, — сказал Полван. — Хороший мальчик.
«Эй, ты опустился слишком низко, голд-ку голда!» — сказал Назар Махсум. — Как дела, Полвонбой? Я слышал, что твоя жена ушла, это правда?
— Завтра будет сорок дней, — сказал Полван.
«Он пугает, — сказал Назар Махсум. — Бесполезно, Полвонбой, у него волосы длинные, такого парня, как ты, он больше не найдет.Ты рассказал ему про его хандру?
— Мои глаза не закрыты, бабушка Махсум. Позвольте мне сказать вам, он не будет моргать.
«Работа человека, идущего на риск, заканчивается раньше, чем заканчивается мысль мыслителя», — сказал Назар Махсум. — У меня фырканье, если скажешь, я бы сам его помыл.
«Вы не можете помочь этому,» сказал он. – прокомментировал Полвон. — У него были бы те же правила, даже если бы он сказал, что…
«Это произойдет», — сказал Назар Махсум. — Ты думаешь сейчас, Полвонбой, разве он не наступил тебе на лицо? Это плохая сделка, ты получишь ее, если скажешь мне, чего хочешь — вот лекарство!
Полвон не знал, как сказать «ОК».
«Одним «хорошо» дело не кончится, — сказал Назар Махсум, обиженный его неосведомленностью. — Скажи: «Я развелась».
— Развод… — сказал Полван.
«Нет, это сложнее, — сказал Назар Махсум.- Скажи это дважды, это правило.
«Развод, развод!»
Он был зол, и его не мог успокоить даже развод. От боли он опустил его на корову, которая шла позади него, потом вдруг глаза его умолкли, он расслабился, он сел один на обочине…
Когда он посмотрел на некоторое время, коровы сошли с дороги и побежали в сухую траву. Кажется, что и Махсум далеко, словно за оленем гонится, оглядки нет, а кобыла чешется. Борец словно почуял что-то нехорошее, забыл о стаде, напавшем на люцерну, и побежал за Назаром Махсумом. Он догнал и преградил ему путь:
— К кому вы стремитесь, бабушка Махсум?
«У меня нет цели, Полвонбой, у меня нет цели», — сказал он. Назар Махсум замялся, отвел глаза. — Остров как говорится поделили, а я так и не привыкла, моя награда…
— Да сгорит твой благородный дом, — сказал Полван. — Верните мне мою власть!
— Вот, возьми, Полвонбой, — торопливо сказал Назар Махсум. «Вот, возьми свой авторитет, я сказал, что это была хорошая работа, ладно, иди и скажи это сам».
«Ты неправильно понял цель, — сказал Полван. — У меня нет жены, на которой я мог бы жениться!»
— Ладно, ладно, Полвонбой, у нас не тесно, — сказал Назар Махсум. — Но подумай, ты сейчас на меня сердишься, подумай, что ты скажешь завтра, когда придет мой сын Санакудбек.
«Возьми жену Саны в Орол!» — сказал Полван. — Иди домой, бабушка Махсум, ты потом в Шоркудук поедешь.
Назар Махсум повиновался — повернул кобылу назад. Солдат собрал коров в люцерне, привязал пастуха ремнем и сам пошел на Шоркудук.
Ворота были открыты. Человек, который всегда входит легко, сегодня даже не осмелился постучать — все стоял. К счастью, во дворе появилась сама Хадича, она удивилась, забыла бросить веник в руку и вышла. Когда Арази не разошелся: не поздоровался, как с незнакомцем, глаза его были опущены, рот он прикрыл платком… гарди, завернутая женой То ли грязная рубашка, то ли метла в руке, он терся и не мог смотреть на нее, ему было стыдно и нечестно.
— Я пришел в Обкетай. Хатча, — медленно сказал он, даже не узнавая собственного голоса.
— Ты убьешь, — сказала Хадиджа, — я пойду, а ты убьешь дурака.
Воскликнул он. Полван не мог подобрать для него лучшего слова. «Честное слово, — подумал он, — если это случится, если я рассержусь, если я буду ругаться, если я ударю, что с этой штукой, называемой женой, я ее убью».
Хадиджа вошла и вывела Чамана. Маленькая девочка боялась и не смотрела на отца.
«Если ты не умрешь, ты поймешь, когда рядом с тобой кто-то есть», — сказала женщина. «Оставь меня в покое.»
Полвон внезапно проснулся: жена Хадиджи уже давно прикасается к нему головой.
— Сенсирама, Хатча, — сказал он. «Что, если ваши чистые вены достигли воды?»
Хадиджа была полна солености, а вышло еще хуже:»Постарайся!» — Он сказал мне сказать это и откусил назад. Борец стоял в страхе.
— Ты говорил как мужчина, Хатча, — сказал он, как только пришел в себя. — Чей урок ты взял, почему ты так говоришь?
Хадиджа молча смотрела в землю. Его брат Саттаркул пришел и спрятался за воротами, а сам выпрыгнул.
«Уходите!» — сказал он, выворачивая грудь. «Уходи, когда опомнишься, или я сделаю тебе больно!»
Солдат не узнал его. У молодого человека плохое настроение, его усы трясутся до кончиков, и если вы не промолчите, он вас ударит. Думал Полван, что наденет на шею, да сказал черту: стой, не садись, пей соль на один день и салютуй на сорок дней, ставь себя, Полван, стой!
Он вернулся. Сатгоргул не оставил и следа.
«Уходите!» — крикнул он снова. «Если я вернусь и увижу тебя черным на этой улице, я отобью тебе ногу и сломаю ее!»
Борец усмехнулся. Он думал о том, через что он проходит: плечи его были узки, талия согнута, как будто он ждал, когда кружка упадет ему на шею. У?т, у?т, на какие дни поставил, Хатча? Я ожидал этого от тебя, Хатча? Что подумает тот, кто это увидит, няня Хатча?! Вы стали единым целым с землей!
Номус был измотан, не выдержал, остановился. Саттаркулу тоже лучше было бы остановиться, но он бросился вперед, поднял кулак, но не успел и от удара упал на землю. Борец взял его за запястье и встряхнул на ноги, но он не колебался и продолжал свой путь.
Кулак, который он съел, был болезненным. Саттаркул нагнал его по дороге, возле колодца на холме. Он не один, на его этаже два всадника, один Ахмед Сатана, другой невысокий человек с заячьей губой.
Было бы обидно, если бы Этик потянулся к пастуху, а Гаврон оказался в ловушке за пояс — он был не в силах отразить троих в одиночку. На одном дыхании они вывернули руки за спину, и тут юноша, еще с маленькой губой, случайно пнул его ногой — Полвон упал на спину. Когда он попытался встать, подошел Саттаркул и стукнул его сапогом по плечу:
«Ты рассказываешь историю Хачи!» он сказал. — тогда ладно, иди в свое любимое место. Если вы так говорите, мы выпустим его.
«Теперь это бесплатно», — сказал он. Полвон повернулся не к зятю, а к молодому человеку с поджатой губой. — Отпусти и поговори.
Саттаркулу было больно от того, как солдат посмотрел на него.
«Эй, не поправишься ли ты!..» Носком сапога он опрокинул Полвана на лицо и отхлестал его смешанным хлыстом. Поскольку рана была небольшой, она обожгла тело, как лезвие.
Борец лег плечом на землю. Сначала он чувствовал боль, он знал, что каждый раз, когда хлыст падал, плоть набухала, но через некоторое время плоть отмирала, и все, что оставалось в его ушах, — это звук хлыста, свистящего в воздухе.
Он не мог в это поверить. Он тихонько гнал свой скот, встретил на дороге Махсума, он хотел взять селезенку, он вернул ее на свои рельсы и пришел сам, вот он на земле, рядом с колодцем, руки связаны, это возможно, что он двигался. нет, одно с землей… У меня есть мечта,подумал он, мне все снилось, мне снилась и ты. Я саттаркул, пусть сбудется сон пастуха, в одном из снов меня укусила змея, зубы ее проходят сквозь сапог и жалят мою икру, говорю дод. Я проснусь, ты мне снишься, Саттаркул, ты не справился, я в порядке, бью сильнее, пока не проснусь… Одиночество плохо, я втроем , я я один… Ты тоже устал, давай, давай хлестать немножко, пусть он тоже бьет, скажи ему, чтобы бил посильнее, каждый раз, когда он будет замахиваться, он разорвет меня на части. Я проснусь, я освобожусь от сна, Я увижу рядом с собой Хатчу, если я во сне, я отведу ее домой, ладно, ударь меня, если немного, хтама, что ты остановился или пожалел меня, иним?..
Он терпел. Он не стонал. В какой-то момент он почувствовал, что воздух прокуренный. Тусклый, эпкин, темный. Пот с его плеч горячий, как слезы… Его пот — это кровь, не так ли? Он малиновый, он блестит, как слезы, и он одет в желтый плащ…
Он открыл глаза и увидел перед собой пару каменных сапог. Это ободранная кожа, швы созрели, разрывов нет, только кончик съеден, он тонкий, как птичий язык, сегодня-завтра порвется…
Сапоги двинулись. Борец пару раз падал в своей постели. Затем ботинки перешли на сторону Манглая. Борец уставился на них, но сапоги не поддавались. он становился все меньше и дальше. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул и засмеялся: сапоги убежали, убежали!
… Сахар махали в солнечную сторону года. Прохладный ветер шелестел ?нтокдаром на Сайханлыке. Борец повернулся к нему — долго, пока не нажал на курок. Затем он пополз в направлении звука.
Затянуло сильно. Его колени и локти были наполнены болью. Дойдя до проплешины, засохшая глина начала трескаться. В какой-то момент его пальцы коснулись грязи. Его мучила жажда: он сжал грязь и положил ее в рот. Вода не вышла, она застряла у него в горле, и он задохнулся. Он снова пополз вперед. Через пять минут его протянутая рука коснулась воды. Борец два-три раза делал шаг вперед и опускал кожу и лицо в воду, затем клал руки на локти и начинал касаться их языком. Странная гордость проснулась в его сердце, он радовался, что беден, что лежит в такой черной грязи, что пьет воду, как щенок, и что прислушивается к холодным каплям, равномерно растекающимся по его измученному жаждой телу. ..
Он нашел Хадиджу возле Шоркудука, где спало стадо. На нем такая же грязная рубашка и шарф-гарди, пять или шесть навозных ямок, вырытых жуками на юбке (что он использовал как оправдание), его кто-то ударил, он плакал, глаза красные…
Он сначала не узнал борца, нет, узнал, глазам своим не поверил, испугался, закрыл лицо рукой — точно от кнута защищался.
— Ты сказал, моя селезенка? — сказать? — спросил он медленно, унизительно, как будто боялся, что не сумеет отвратить грядущую беду: глаза его расширились, навоз с юбки высыпался на землю.
— Я бы сказалХатча, — сказал Полван. — Я бы сказал тебе, но теперь я не могу, не могу. Вытерпишь теперь, Хатча…
Хадиджа заплакала. Когда она вытерла глаза, ее шарф соскользнул с головы, а волосы рассыпались по плечам.
— Мне можно идти? он спросил. — Ты не собираешься меня бить?
Настало борцовское унижение: не сломается ли рука, ударившая тебя, Хатча?
Хадиджа подошла поближе, потянулась вытереть грязь и кровь с головы мужа, но не вошла, огромная стена закрыла ей глаза — она дернула руками, В его глазах страх.
Полвон удивился: неужели я так заботился о тебе, Хатча? Давай, позволь мне свободно носить тебя на руках, наполнить мои руки, как пятнадцатидневная луна. Хатя, ущипни меня крепко, лучше бы ты мне не снилась!..
Он поднял руку женщины. Время, когда запястья Хадиджи не были обмотаны вокруг шеи, убежало, она шаталась, но через некоторое время привыкла к жжению запястий, ее усталость и боль забылись, как будто она забыла, что сама не обмотана. вокруг ее шеи превратились в запястья… Чувствуется только биение сердец, как будто ими заполнены все степные поля… Неужели я так соскучился по тебе, Хатча? Где гнев в моем сердце? Почему ты плачешь, Хатча? Вы тоже скучаете? Это правда, что ты скучаешь по мне, Хатча? Скажи что-нибудь, отбрось сомнения, Хатча, не расстраивай меня, не гни мне спину, не стукнем жемчужиной о камень, Хатча!..
Глядя на лицо женщины, он искал подтверждения своим подозрениям. Но все тело Хадиджи — лицо, глаза, запястья, обвязанные вокруг шеи, и ряды перламутровых пуговиц на воротнике — вызывало подозрения.
Хадиджа увидела боль в глазах мужа, но у нее не было времени на слова, она проглотила застрявший в горле горький вздох и уткнулась лицом в его шерстяной шарф…
Автор: Мурад Мохаммад Дост