Kuz kirganini qishloq bolasining qoʻlidan bilsa boʻladi. Yongʻoq hali “paqqa” boʻlib ajralmasdan turib, daraxtga tarmashib ketamiz. Xom yongʻoqning poʻstini tozalash oson emas. Gʻadir-gʻudir gʻisht topib, ishqalayverasiz, ishqalayverasiz. Oxiri sap-sariq yongʻoq ajralib chiqadi. Ammo qoʻlingiz ham xina qoʻygandek sargʻayib ketadi. Loy bilan ming marta ishqalab yuvsangiz ham foydasi yoʻq. Pishmagan yongʻoqning bitta yaxshi tomoni bor: ogʻir boʻladi. Uchi bilan dum tomonini yaxshilab ishqalab yogʻlasangiz, zoldirdek sip-silliq soqqaga aylanadi. Ana undan keyin “soqqa quvar” oʻynayverasiz. Soqqa qancha kichkina boʻlsa, shuncha yaxshi. Manaman degan yongʻoqqa qars etib uriladi-yu, oʻziga uncha-muncha yongʻoq tegmaydi. Tuproq orasiga yashirinib yotaveradi. Oʻyin-ku oʻz yoʻliga. Yongʻoqning yana bitta fazilati bor: qorinni toʻq tutadi. Toʻrttasini yeb olsangiz, yarim kun kekirib yurasiz.
… Endi oʻylab qarasam, oʻsha – urush endi tugab, ogʻirchilikning zahri ketmagan yillarda yaxshiyam meva-cheva boʻlgan ekan. Odamlarning joniga shu ora kirgan ekan-da. Erta koʻklamda sumalak, ketidan ismaloq, keyin qarabsizki, tut pishadi. Ermon buvaning tuti! Mayiz deysizmi, shinni deysizmi, hammasi tutdan boʻladi. Bundan keyin olma, uzum, kuzda yongʻoq. Ham ovqat, ham oʻyin.
Bir kuni Xoʻja, Toy, Vali toʻrtovlashib rosa soqqa quvar oʻynadik. Jimitdekkina soqqam bilan bir doʻppi yongʻoqni yutib oldim. Oʻyinga joʻraboshimiz ham aralashgan edi, uyam bir choʻntak yongʻogʻidan ayrildi.
Kechqurun ogʻzim qulogʻimga yetgudek boʻlib bir doʻppi yongʻoq koʻtarib keldim. Qarasam, oshxona tomondan gup-gup etgan tovush kelyapti – oyim oʻgʻirda tolqon qilyapti.
Nima uchundir onam tez-tez tolqon qilardi. Sababini keyin tushunganman. Non koʻpligi uchun emas, kamligi uchun tolqon qilisharkan. Tolqon toʻyimli boʻladi. Ikki qoshiq yeb, ustidan olma choy ichsangiz, darrov nafsingiz qonadi.
Yongʻoqni koʻtarib oshxonaga kirdimu doʻppini uzatdim.
– Qayoqdan olding? – dedi oyim koʻzimga tikilib.
– Yutdim. Mang, tolqonga soling.
Bilaman, yongʻoqli tolqonning taʼmi boshqacha boʻladi. Yogʻ mazasi kelib turadi.
Onam doʻppi toʻla yongʻoqni qoʻlimdan olib, yelkamga qoqdi:
– Bor, sabr qilib turgin, hozir yongʻoq tolqon qilib beraman.
Supadagi xontaxta oldiga borib oʻtirdim. Dasturxonda toʻnkarib qoʻyilgan ikkita piyola bilan choynakdan boʻlak narsa yoʻq edi. Zum oʻtmay oyim boyagi tovoqda tolqon koʻtarib keldi. Bir qoshiq tolqon yeyishim bilan toʻsatdan soqqam esimga tushib qoldi. U choʻntagimni qarayman – yoʻq, bu choʻntagimni qarayman – yoʻq.
– Nima boʻldi? – dedi oyim tipirchilayotganimni koʻrib.
– Soqqam qani?
– Qanaqa soqqa?
– Yutadigan soqqam!
Birdan koʻnglimga gʻulgʻu tushdi. Oyim soqqamniyam qoʻshib chaqib qoʻygan boʻlsa-ya!
Ogʻzimda tolqon bilan oshxonaga yugurdim. Bir chekkada yarimta gʻisht, yonida tesha yotibdi. Poʻchoqlar orasini titkilab, yutadigan soqqamning yaltiroq poʻchogʻini topdim. Alamimdan chinqirib yubordim:
– Soqqamni nima qilib qoʻydingiz?
Supa tomondan onamning ovozi keldi:
– Nima boʻpti?
– Nima qildingiz? – dedim alam bilan. – Soqqamni nima qilib qoʻydingiz?!
Oyim sekin tepamga keldi.
– Mana, – dedim poʻchoqni koʻrsatib. – Soqqamni chaqib qoʻyibsiz-ku!
Oyim negadir kuldi:
– Qayoqdan bilaman. Qoʻy, bolam, akang boshqasini topib berar.
Oyimning kulishi battar alam qildi.
– Kerakmas, kerakmas! – dedim oyogʻimni tipirlatib. – Yutadigan soqqam edi.
Oyim boshimni siladi.
– Bilmabman-da, oʻgʻlim. Oʻzing doʻppisi bilan berding. Yur, choyingni ich! – U qoʻlimdan tutib yana supaga olib chiqdi. Oldimga tolqonli tovoqni surib qoʻydi. – Oʻtir, ovqatlanib ol. Qorning ochib ketdi-ku!
Tovoqni nari surdim.
– Yemayman!
Oyim tovoqni yana men tomonga surdi.
– Ol, bolam, shirin boʻpti.
– Kerakmas! Kerakmas! Kerakmas! – Tovoqni qoʻlim bilan bir urgan edim, uchib avval supaga, undan yerga tushdi. Tolqon yer bilan bitta boʻlib sochildi-da, tuproqqa qorishib ketdi.
Birdan oyimning koʻzida gʻazab chaqnadi. Shapalogʻini yozib quloq-chakkamga yaqin keltirdi. Qoʻrquvdan koʻzimni yumib oldim. Yoʻq, urmadi. Biroq labi titrab pichirladi:
– Non-ku, bu, ahmoq! Gunoh boʻladi-ku!
U sekin yerga tushdi. Sochilgan tolqonni kafti bilan sidirgan edi, tuproq aralashib chiqdi. Onam boshini koʻtarib menga qaradi. Koʻzlarida alam, taʼna bor edi.
Birpasdan keyin opam, akalarim dasturxon atrofida yigʻilishdi. Har bittasiga yarim qoshiqdan tolqon yo tegdi, yo tegmadi. Keyin dadam keldi, oyim oshxonadan bugʻi chiqib turgan bir lagan lavlagi koʻtarib chiqdi. Lavlagi shirin narsa-yu, har kuni yegandan keyin jonga tegadi. Bari bir non emas.
– Tolqon qilmadingmi? – dedi dadam bir boʻlak lavlagini puflab-puflab yer ekan.
Qoʻrquv ichida oyimga qaradim.
– Qiluvdim, – dedi u sekin.
– Qolmadimi?
– Oʻgʻir oʻlgur agʻdarilib ketdi, – dedi onam aybdor ohangda.
– Nima? – dadam lavlagi boʻlagini qoʻlida tutgancha jahl bilan onamga qaradi.
– Toʻkilib ketdi, – dedi oyim boshini quyi solib.
– Padaringga laʼnat! – dedi dadam sekin, ammo tahdidli ohangda. – Kap-katta xotin uvol qilib oʻtirsang. Bilib qoʻy, non koʻr qiladi seni! – U shahd bilan oʻrnidan turdi-da, bir hatlab supadan tushdi. Tez-tez yurib koʻchaga chiqib ketdi.
Men oyimga qaradim. U boʻlsa hamon bosh koʻtarmay oʻtirar, koʻzlarida iztirob bor edi.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Можно сказать, что осень пришла рукой деревенского мальчика. Пока орех не раскололся на «пакку», лезем на дерево. Чистить сырые грецкие орехи непросто. Вы находите кирпич и трёте его и трёте. В конце выделяется желтый орех. Но твоя рука тоже пожелтеет, как хна. Даже если его тысячу раз обмыть грязью, это не поможет. В неспелых грецких орехах есть одна хорошая вещь: они тяжелые. Если хорошенько растереть кончик хвоста и смазать его, он превратится в ровный и гладкий слюнявчик. А потом ты играешь в «соцка гувар». Чем меньше сумка, тем лучше. Он шлепает орех, который говорит, что он здесь, и немало орехов касается его. Он прячется в почве. Игра уже в пути. У грецких орехов есть еще одно качество: они насыщают желудок. Если ты съешь четыре, ты будешь заикаться полдня.
… Если подумать об этом сейчас, те годы, когда война закончилась и яд лишений не ушел, были хорошими плодами. Хотя она уже вошла в жизнь людей. Сумах ранним утром, затем шпинат, затем шелковица. Шелковица дедушки Эрмона! Назовете ли вы это изюмом или патокой, все это сделано из шелковицы. После этого яблоки, виноград и грецкие орехи осенью. И еда, и игра.
Однажды Ходжа, Той и Вали собрались и играли в гувар. Я проглотил горсть грецких орехов с закрытым ртом. Наш лидер тоже включился в игру, и мое гнездо потеряло карманную гайку.
Вечером я принес пучок грецких орехов ртом почти до ушей. Когда я посмотрела, то услышала булькающий звук, доносящийся из кухни — моя мать издевалась над вором.
Почему-то мама часто расстраивалась. Я понял причину позже. Они смеялись не из-за обилия хлеба, а из-за его отсутствия. Толкан будет питательным. Если вы съедите две ложки и запьете их яблочным чаем, вы сразу почувствуете себя сытым.
Неся грецкий орех, я пошел на кухню и протянул ему шляпу.
— Где ты это нашел? — сказала мама глядя мне в глаза.
— Я выиграл. Ешьте, перемешивайте.
Я знаю, что вкус орехового толгана будет другим. На вкус как масло.
Мама взяла у меня из рук шарик, полный грецких орехов, и похлопала меня по плечу:
— Давай, потерпи, я сделаю тебе грецкий орех.
Я подошла к дивану и села. На столе остались две чашки и чайник. Вскоре пришла мама с миской хлеба на тарелке. Как только я съел ложку талкона, я вдруг вспомнил, что ел. Я посмотрю в тот карман — нет, я посмотрю в этот карман — нет.
— Что случилось? — сказала мама, увидев, что я печатаю.
— Где моя сокка?
— Какая улица?
— У меня есть рот, чтобы глотать!
Внезапно у меня появилось чувство. Я бы хотел, чтобы моя мама добавила немного саго!
Я побежала на кухню с улыбкой на лице. Полкирпича лежит на боку, рядом с ним дырка. Я порылся в стручках и нашел блестящий стручок парусника. Я закричал от боли:
— Что ты сделал с моим носком?Голос моей матери раздался со стороны Супы:
«Что случилось?»
— Что ты сделал? — сказал я с болью. — Что ты сделал с Соккой?!
Мать медленно подошла ко мне.
— Вот, — сказал я, указывая на капсулу. — Ты укусил меня!
Мама почему-то засмеялась:
— Откуда я знаю? Давай, малыш, твой брат найдет кого-нибудь другого.
Смех моей матери усугублял ситуацию.
— Не надо, не надо! — сказал я, постукивая ногой. — Это был полный рот, чтобы проглотить.
Мама гладит меня по голове.
— Не знаю, сынок. Ты дал со своей шляпой. Иди пей свой чай! — Он взял меня за руку и повел обратно на платформу. Он поставил передо мной тарелку с рисом. — Садись и ешь. Снег раскрылся!
Я отодвинул тарелку.
— Я не буду есть!
Мама снова подтолкнула ко мне тарелку.
— Возьми, дитя мое, это сладко.
— Не нужно! Не нужно! Не нужно! — Я ударил рукой по тарелке, и она полетела сначала на платформу, а потом на землю. Волна растеклась как одно целое с землей и смешалась с почвой.
Внезапно гнев вспыхнул в глазах моей матери. Он ударил меня близко к моему уху. Я закрыл глаза от страха. Нет, он не попал. Но он прошептал дрожащими губами:
— Нон-ку, это дурак! Это будет грех!
Он медленно упал на землю. Он потер разбросанную траву ладонью, и земля вышла смешанной. Мать подняла голову и посмотрела на меня. В его глазах была боль и упрек.
Через некоторое время моя сестра и братья собрались вокруг стола. Каждый из них был либо тронут полложкой талкона, либо нет. Потом пришел отец, а из кухни вышла мама с тарелкой дымящейся свеклы. Свекла — сладкая штука, и после ежедневного ее употребления трогает за душу. Ни кусочка хлеба.
— Разве ты не возбудился? — сказал отец, дуя на кусочек свеклы.
Я испуганно посмотрел на мать.
«Я сделал,» сказал он медленно.
— Неужели ничего не осталось?
— Вор мертв, — виновато сказала мать.
— Какая? — мой отец сердито посмотрел на мою мать, держа в руке кусочек свеклы.
«Он пролился,» сказала моя мать, опуская голову.
— Будь проклят твой отец! — сказал отец медленным, но угрожающим тоном. — Ты большая женщина и садись. Знай, что хлеб ослепит! — Он со вздохом встал и слез с платформы. Он часто выходил на улицу.
Я посмотрел на свою луну. Что до него, то он все еще сидел, не поднимая головы, в глазах была боль.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».