Oʻzbekning otpuskasi yo uy qurish bilan oʻtadi, yo toʻy qilish bilan. Bultur hovli etagiga mehmonxona, ayvon soladigan boʻldik. Imorat solish tashvishini boshiga tushgan biladi. Taxta boʻlsa, gʻisht yoʻq, gʻisht boʻlsa, tunuka yoʻq, tunuka topilsa, boʻyoq yoʻq… Mayli, hozir gap bunda emas.
Devor koʻtarilganidan keyin Abdujabbor degan usta ishga tushdi. Gʻirt chapani, ammo qoʻli gul yigit. Toʻsin tashlash deysizmi, ustun qoʻyish, pol qoqishmi – hammasini oʻrinlatadi. Halol ishlaydi. Faqat bitta kamchiligi bor – ichadi, har kuni ichadi. Peshingacha amallab turadi-yu, tushlik paytida chidolmay qoladi.
– Oʻv, akam, opkela qoling anovi “oqbola”dan! Tomoq jonivor bedana boʻp sayrab ketdi-ku!
Nima qilsayam mehmon, bir nima deyolmayman. Oyimga sezdirmaslik uchun imi-jimida piyolani toʻldirib quyib beraman. U oʻzining aytishicha, “zahariga” otib oladi-da, ashulani vang qoʻyib ishini davom ettiraveradi:
Bogʻ aro-o-lab boraman,
Gulshan aro-o-olab boraman…
Oyim uning yana ichganini bilib, meni koyishga tushadi.
– Bola-chaqali odamni piyonista qilmoqchimisan? Har kuni ichirishga uyalmaysanmi?
Abdujabbor tepadan turib hayqiradi:
– Ichganim yoʻq, Poshsha oyi! Ichganim yoʻq! Ichgan boʻlsam bir qoshiq suvda choʻkib oʻlay! Meni mast deb oʻylayapsizmi? Mayli, kerak boʻlsa bir oyoqda turib beraman. – U toʻsin ustida bir oyoqlab turib “mast emasligini” namoyish qiladi. Oyim battar chirqillaydi:
– Hoy, ehtiyot boʻl, yiqilib ketasan!
…Ish tom yopishga yetganda oyim meni chetga imlab qattiq tayinladi.
– Agar shu bolaga endiyam ichirsang, norozi boʻlaman! Kecha yiqilib ketishiga sal qoldi. Birovning bolasi mayib boʻlib qolsa, Xudo nima deydi!
Oʻsha kuni tushlikda Abdujabborga yotigʻi bilan tushuntirdim:
– Endi, birodar, koʻnglingizga kelmasinu tushlikda ichmay qoʻya qoling.
Usta u deb koʻrdi, bu deb koʻrdi, boʻlmadi. Oxiri qovogʻi osilib tomga chiqib ketdi. Qoʻshiq aytish yoʻq, gaplashish yoʻq… Uch-toʻrt kun ahvol shunday davom etdi. Keyin men ham ishga tushib ketdim.
Bir kuni tushdan keyin xabar olay deb kelsam, uzoqdan ustaning vadavang ashulasi eshitilyapti. Tunukani ikki marta taraqlatadiyu iyagini oʻng tomonga choʻzib chiranib qichqiradi:
Bogʻ aro-o-olab boraman…
Bolgʻani yana ikki marta uradi-da, iyagini chap tomonga choʻzib qaytaradi:
Gulshan aro-o-olab boraman…
Oshxonada choy qaynatayotgan oyimning oldiga kirdim.
– Bu, yana “bogʻ arolab” borish boshlanibdi-ku, kim ichirdi?
– Bilmasam, – deydi oyim menga qaramay. – Ichgani yoʻq shekilli.
Abdujabbor gapimizni eshitib qoldi chogʻi, tomdan turib baqirdi:
– Nima deyapsiz, oʻv akam! Ichgan boʻlsam bosgan izim orqamda qolsin. Nima, ichsam aytishga qoʻrqamanmi sizdan! Poshsha oyimning oldilarida ichib jinni boʻpmanmi! Yaxshisi, bitta opkeb qoʻying “oqbola”dan! Kechqurun jigarini ezamiz…
Birovga tuhmat qilgim kelmay indamay qoʻya qoldim. Keyin bu gaplar unutilib ketdi.
…Yaqinda uyda ishlab oʻtirsam, Abdujabbor kelib qoldi. Kiyimlar bashang, doʻppi boshga qiyshiq qoʻndirilgan. Soqollar qirtishlangan…
– Qalay, akam, qogʻoz qoralab oʻtiribsizmi! – dedi shangʻillab. – Bizga xizmat-pizmat yoʻqmi bundoq.
Qiziq, uning shangʻillashi, chapanilarcha “akam” deb gapirishi ham oʻziga yarashadi. Quchoqlashib koʻrishdik.
– Ozgina olasizmi? – dedim kulib. – Oʻshanda besh-oʻn kun sazangizni oʻldirgan edim. Endi qarzimni uzay.
– Yoʻq. – Abdujabbor keskin bosh chayqadi. – Oʻzim qarzimni uzgani keldim.
U shimining piston choʻntagini kavlab oʻn soʻmlik chiqardi-da, stolga qoʻydi:
– Mana.
– Nima bu?
– Qarzim, – dedi u negadir qovogʻini solib.
Hech nimaga tushunmadim.
– Mendan qarzingiz yoʻq.
– Sizdan emas, Poshsha oyimdan olganman.
Uning birdan oʻziga yarashmagan maʼyus qiyofaga tushib qolishi gʻalati edi. Onamni eslab, oʻzim ham maʼyus tortib qoldim.
– Olgan boʻlsangiz yaxshi, – dedim sekin. – Shuniyam oʻylab oʻtiribsizmi?
– Yoʻq, – Abdujabbor yana keskin bosh chayqadi. – Men boshqacha olganman, – dedi negadir tajang boʻlib.
– Nima gap oʻzi?
– Bir chekkadan gapirib beraymi? – Abdujabbor oʻzini ham, meni ham yomon koʻrib ketayotganday yuzini burib toʻngʻilladi. – Bundoq boʻldi. Oʻsha, tom yopayotgan kunim uyga borsam, qoʻshninikida toʻy boʻlayotgan ekan. Olaveribmiz, olaveribmiz, xurmacha yorilib ketishiga sal qopti. Ertalab tursam boshim gʻum! Eshik qayoqda, deraza qayoqda, bilsam oʻlay. Buning ustiga xotin diydiyosini boshladi. Xotinlarni bilasiz-ku! – U tasdiqlatib olish uchun yuzimga qaradi. – Xotin zotiga “a” deganda “ma”, deb pul obkeb bersang, latta-puttasini topib tursang, odamsan. Boʻlmasa, oʻt anovi yoqqa, deydi, xumgazak! Birpas oʻtirsam, janjal chiqadigan. Choponni yelkaga tashlab chiqib ketaverdim. Padar qusur xumgazak choʻntakniyam qoqlab qoʻygan ekan. Kelsam, siz yoʻqsiz. Poshsha oyimga hasratimni aytdim. “Shundoq, shundoq, mazam qochib turibdi, ozgina paxmel qilmasam boʻlmaydi”, desam, eshitishni xohlamaydilar. Avrashga tushdim. “Jon poshsha oyi, hozir ichmasam oʻlib qolaman, uvolimga qolasiz, besh soʻmgina bering”, dedim. Koʻnish qayoqda! Qaytaga urishib berdilar. “Senga oʻz qoʻlim bilan ichkilik oberib gunohga botishga tobim yoʻq, undan koʻra achchiqqina mastava qilib beraman”, deydilar. Oʻlay agar oyoqda zoʻrgʻa turibman. Boshimni changallab oʻtiraverdim. Menga qarab-qarab qoʻyadilar. Bilaman, rahmlari kelyapti, ammo bari bir, yumshamadilar. Oxiri boʻlmadi. Tomga chiqib amallab ishga tushdimu bosh qiztaloq oʻzimnikimas. Bir mahal mastava pishdi, deb chaqirib qoldilar. Mastavani boshimga uramanmi! Ming kosa mastavadan koʻra yuz grammgina “oqbola”dan boʻlsa-ku, olam guliston! Hadeb chaqiraverganlaridan keyin tushdim. Mundoq qarasam, narvonning tagida gʻijimlangan besh soʻmlik yotibdi. Koʻzimga olov boʻlib koʻrinib ketdi. Oldim-u qoʻl qiztaloq titraydi.
– Kimniki? – dedim baqirib.
Poshsha oyim ovqat suzish bilan bandlar. Yugurib oldilariga bordim.
– Kimniki? – dedim pulni koʻrsatib.
Poshsha oyimning jahllari chiqib ketdi.
– Topib olganingdan keyin kimniki boʻlardi, seniki-da. Nima qilasan baqirib, – deb urishib berdilar.
Abdujabbor jimib qoldi. U bir nuqtaga tikilib oʻtirar, koʻzlarida odatdagidek shiddat emas, oʻychanlik bor edi.
– Keyin yana bir marta mazam qochganda Poshsha oyim tagʻin besh soʻm “tushirib qoʻydilar”, – dedi u sekin, – men topib oldim.
Oraga uzoq sukunat choʻkdi. Abdujabbor bir nuqtaga tikilib oʻtirar, qovogʻi soliq edi.
– Mana oʻsha oʻn soʻm! – U pulni men tomonga surdi.
– Qoʻying, – dedim sidqidildan. – Oyim sizdan rozi ketganlar.
– Olmasangiz otamning bolasimasman! – Abdujabbor shaxd bilan oʻrnidan turdi, ostonaga borganda toʻxtab qayrilib qaradi. – Anuv kuni Poshsha oyimni ziyorat qilgani boruvdim, – dedi ovozi xirillab. – Mozor darvozasidan qaytdim: ichgan edim. – U bir zum yerga qarab turdi-da, qoʻshib qoʻydi: – Bugun payshanba, bormoqchiman. Uch kundan buyon ogʻzimga olganim yoʻq.
U javobimni kutmay eshikni yopdi-yu, chiqib ketdi.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Праздник у узбеков проходит либо за строительством дома, либо за свадьбой. Мы собираемся построить гостиницу и веранду у подножия двора Бултур. Он знает, как заботиться о строительстве. Есть дерево — нет кирпича, есть кирпич — нет олова, есть олово — нет краски… Ну, не в этом сейчас дело.
После возведения стены был нанят мастер по имени Абдуджаббар. Парень в тяжелом пальто, но с цветком в руках. Хотите ли вы бросить балку, поставить столб или выбить пол — он подойдет для всего этого. Работает честно. У него только один недостаток — он пьет, пьет каждый день. Он длится до полудня и становится невыносимым в обеденное время.
— О, брат мой, держись подальше от этого «белого человека»! Убежал горловой перепел!
Что бы я ни делал, я ничего не могу сказать. Чтобы не заметить маму, я наполню чашку и налью. Он говорит, что стреляет «ядом» и продолжает свое дело, напевая песню:
я иду в сад
Я собираюсь взять Гульшан аро-о-о…
Моя мать узнает, что он снова запил, и приходит меня усыпить.
— Вы хотите сделать ребенка пианистом? Тебе не стыдно пить каждый день?
Абдуджаббар кричит сверху:
— Я не пил, Пошша! Я не пил! Если я выпью, я утону в ложке воды! Думаешь, я пьян? Хорошо, я буду стоять на одной ноге, если нужно. — Он показывает, что он «не пьян», стоя на одной ноге на бревне. Мама кричит еще громче:
«Эй, будь осторожен, ты упадешь!»
…Когда работа подошла к концу крыши, мама указала мне в сторону.
— Я буду недоволен, если вы напоите этого мальчика! Он чуть не упал прошлой ночью. Что говорит Бог, когда чей-то ребенок покалечен!
В тот день за обедом я объяснил Абдуджаббару:
— Ну, брат, за обедом ничего не пей.
Мастер думал, что это то, он думал, что это то, но этого не произошло. В конце концов, он поднялся на крышу с хмурым взглядом. Не было ни пения, ни разговоров… Так продолжалось дня три-четыре. Потом я пошел на работу.
Однажды днем, когда я пришел за посланием, я услышал вдалеке песню вадаванг мастера. Дважды прочесывает жестянку, вытягивает подбородок вправо и кричит:
Я иду в сад…
Он ударяет молотом еще два раза и возвращается с вытянутым влево подбородком:
Я собираюсь взять Гульшан аро-о-о…
Я пошел к маме, которая готовила чай на кухне.
— Опять «гулять по огороду» начинает, кто пил?
— Не знаю, — говорит мама, не глядя на меня. — Кажется, он не пил.
Когда Абдуджаббар услышал, о чем мы говорим, он закричал с крыши:
— Что ты говоришь, брат мой? Если я выпью, пусть мои шаги останутся позади меня. Что, я боюсь тебе сказать, когда выпью? Я сойду с ума, выпив перед луной! Лучше брать от «Акбола»! Вечером раздавим ему печень…
Я не хотел кого-то оклеветать. Потом эти слова забылись.
… Недавно, когда я работал дома, пришел Абдуджаббар. Одежда свободная, шапка надвинута на голову наискосок.Сбритые бороды…
«Эй, брат, ты бумагу пишешь!» — сказал он с треском. — Разве нет службы для нас?
Интересно, что его джингл и то, как он говорит «брат» на языке чапани, тоже ему подходят. Мы обнялись.
«Можно немного?» — смеясь, сказал я. — Тогда я убивал вашего карпа пять-десять дней. Погаси мой долг сейчас же.
— Нет. — Абдуджаббар резко покачал головой. — Я пришел, чтобы заплатить свой долг.
Он полез в поршневой карман брюк, вынул десять сумов и положил на стол:
— Вот.
— Что это?
— Должен, — сказал он, почему-то нахмурившись.
Я ничего не понял.
— Ты мне ничего не должен.
— Получил не от тебя, а от Пошши.
Странно было, что он вдруг принял такое неподобающее уныние. Вспоминая маму, мне стало грустно.
— Хорошо, если ты его взял, — медленно сказал я. — Ты думаешь об этом?
— Нет, — снова покачал головой Абдуджаббар. «Я понял это по-другому», сказал он, несколько сбитый с толку.
— В чем дело?
— Должен ли я говорить с одного конца? — проворчал Абдужаббар, повернув лицо так, словно ненавидел и себя, и меня. — Вот что случилось. Когда я в тот день пошел домой, когда чинил крышу, в соседнем доме шла свадьба. Мы горим, горим, финик чуть не лопнул. Когда я встаю утром, у меня болит голова! Где дверь, где окно, я умру, если узнаю. После этого жена начала плакать. Вы знаете женщин! — Он посмотрел на мое лицо, чтобы подтвердить. — Если вы даете деньги своей жене и говорите «ма», когда говорите «а», вы мужчина. Не то трава сгорит, говорит, хумгазак! Если я немного посижу, начнется драка. Я перекинул плащ через плечо и вышел. Отец Кусур Хумгазак обчистил мой карман. Когда я приду, тебя уже нет. Я сказал своей сестре Пошше, что сожалею. Они не хотят слышать, как я говорю: «Итак, мой вкус иссяк, я не могу не выпить немного пакмела». Я впал в бешенство. Я сказал: «Дорогой, если я сейчас не выпью, я умру. Ты останешься со мной, только дай мне пять сумов». Где опыт! Они сопротивлялись. Они говорят: «Я не могу заставить тебя пить собственными руками и впасть в грех, я сделаю тебя еще более горькой маставой». Я едва могу стоять на ногах. Я продолжал держаться за голову. Они смотрят на меня. Я знаю, что им жаль, но они не смягчились. Это не закончилось. Я поднялся на крышу и принялся за работу, моя маленькая девочка. В какой-то момент крикнули, что мастава сварилась. Ударить ли мне Маставу по голове! Сто граммов «Акболы» лучше тысячи тарелок маставы! Я вышел после того, как они позвонили Хадебу. Я поднял голову и увидел скомканные пять сумов, лежащие внизу лестницы. Я видел огонь. Рука маленькой девочки дрожит передо мной.
— Чья? Я закричал.
Пошша занят едой и плаванием. Я побежал к ним.
— Чья? — сказал я, показывая деньги.
Пошша рассердился.
— После того, как вы его найдете, он будет вашим. что ты кричишь- Они сказали.
Абдуджаббар молчал. Он смотрел в одну точку, его глаза были скорее задумчивыми, чем свирепыми.
— А потом, когда я убежал, Пошша «выронил» пять сумов, — сказал он медленно, — и я нашел.
Наступило долгое молчание. Абдуджаббар смотрел в одну точку, его хмурый взгляд был суровым.
— Вот эти десять сумов! — Он пододвинул деньги ко мне.
— Оставь, — серьезно сказал я. — Моя мама довольна тобой.
— Если не возьмешь, я не сын своего отца! — Абдуджаббар с гордостью встал, остановился и обернулся, когда достиг порога. — На ануве я поехал навестить матушку Пошшу, — сказал он хриплым голосом. — Я вернулся из ворот кладбища: я был пьян. — Он на мгновение посмотрел в землю и добавил: — Сегодня четверг, я хочу пойти. Я ничего не пила три дня.
Он закрыл дверь, не дожидаясь моего ответа, и ушел.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».