Akalaring boʻlishi ham yaxshi, ham yomon. Yaxshiligi shuki, bolalardan kaltak yemaysan. Arifmetikadan ikki olmaysan. Yomonligi shuki, nuqul akalaringning kiyimini kiyasan. Masalan, mana bunday. Katta akamga etik oberishadi. Bir yilmi, ikki yilmi oʻtgandan keyin katta akamning oyogʻi katta boʻlib ketadi. Etik kichkina akamga oʻtadi. Kichkina akamning oyogʻiyam bir joyda turavermaydida. Oʻsadi, etik sigʻmaydi. Ana endi etik bizniki! Faqat bizga yetib kelguncha etikning tagi Naim sartaroshning iyagidek sip-silliq boʻlib ketadi. Aslida, buyam yomonmas. Qishda yaxmalak uchishga maza. Ammo tagining koʻchib ketgani yomon. Choʻlda bir oy yurib chanqagan tuyadek suv demaganni yamlamay yutadi. Bora-bora ukamga dabdalasi chiqqan etik tegadi. Telpak masalasi ham shundoq. Katta akamdan kichkina akamga, kichkina akamdan menga, mendan ukamga yetib borguncha, telpakmas, taqiri chiqqan bir parcha teri qoladi. Valiga maza! Akasi yoʻq, ukasi yoʻq. Zebi xola unga doim yangi kiyim olib beradi. Shundoq deymanu, dadamga ham qiyin. Hammamizni baravar yasantira olmaydi. Toʻgʻri, gohi-gohida biz kichkinalarning ham gʻamini yeb turishadi. Kuz kunlaridan birida shunday quvonchli voqea boʻldi. Kechasi hamma yotganda dadam bilan oyim maslahatlashib qolishdi. Rostini aytsam, gap poylaydigan odatim bor. Poylamoqchi emasdimu, oʻzlari gaplashib qolishdi. Eshitish kerakmi, kerak!
– Salqin tushib qoldi, – dedi oyim oʻychan ohangda. – Bolalarning egnida yoʻq, boshida yoʻq. Ayniqsa kichkinalarga qiyin.
Dadam anchagacha indamadi. Chamasi, qayerdan pul topishni oʻylardi.
– Echkini sota qolamiz, – dedi nihoyat bir qarorga kelib.
– Takanimi? – Bu oyimning ovozi edi.
– E, uni qanchaga olardi? – dedi dadam hafsalasiz ohangda. – Narigisini sotamiz. Besh yuzlarga obqolar.
Tushundim. Bundan chiqdi Qoraquloqni sotishmoqchi. Erta bahorda echkimiz odatdagidek ikkita tuqqan edi: biri erkak, biri urgʻochi. Urgʻochisining oʻzi oq, qulogʻi qora. Aka-ukalar unga Qoraquloq deb ot qoʻyganmiz. Echkimga achindim. Yaxshi, yuvoshgina edi. Chamamda, oyim ham shuni oʻylardi shekilli, sekin gap qoʻshdi:
– Qochirib olsak bolalarga sut moʻlroq boʻlarmidi?
– Boshqa iloji yoʻq-da! – dedi dadam tajangroq boʻlib. – Jilla qursa, bittasiga pufayka olib berish kerak. Bultur ham maktabga akasining choponini kiyib bordi.
Ha, demak, pufayka meniki boʻladi. Negaki, ukam hali maktabga bormaydi. Yengining uchiga charm qoplanganidan olaman. Sinfimizda faqat Valida shunaqa pufayka bor. Zebi xola naqd toʻrt yuz soʻmga obergan. Valining oʻzi aytgan.
– Bozor kuni Tezakopga olib tushaman, – dedi dadam ishonch bilan.
Biroq dadam juma kuni shamollab yotib qoldi. Shanba kuniyam oʻrnidan turolmadi. Kechqurun yana echki sotishning maslahati boʻldi.
– Oʻzing bora qol, – dedi dadam yotgan joyida.
Onam mungʻayib qoldi.
– Voy, men bozorni bilamanmi? – dedi boʻshashib. – Bir-ikki marta mol sotib yurgan boʻlmasam…
Dadamning jahli chiqib ketdi.
– Nima, bozorga tushadiganlarning shox-butogʻi bormi? Hammayam senga oʻxshagan odam-da! Ja boʻlmasa, bitta-yarimta dallolning qoʻliga oʻn soʻm bersang, sotib beradi. Ammo besh yuzdan kamiga koʻnma. Zotli mol, degin!
Ertasiga tong qorongʻisida oyim meni sekin turtib uygʻotdi.
– Qani, tura qol, bolam, echkini haydashib borasan.
“Nimaga, qayoqqa”, deb oʻtirmadim. Bilaman, akalarim haydashib borsayam boʻlardi-yu, unda pufaykadan quruq qolaman-da.
Gʻingshibroq boʻlsayam turdim. Oyim echkini sogʻib boʻlguncha tong yorishdi. Keyin u Qoraquloqni yetakladi, men tol xivich olib, orqasidan yoʻlga tushdim. Qoraquloq ham uyqusirab turgan ekan shekilli, indamay ketaverdi. Faqat darvoza oldiga borganda onasi bilan akasi tomonga qarab qisqagina maʼrab qoʻydi: xayrlashdi chamamda.
Tuproq koʻchadan boryapmiz. Oldinda oyim, ketidan echkim, uning ortidan men. Echkim tuproqni changitib, dik-dik qilib boradi. Ora-chora koʻchaga toʻkilgan yongʻoq xazonlarini chimdib, kalta dumini likillatib-likillatib qoʻyadi. Xivich bilan urmasam ham oʻzi ketaveradi. Men koʻchaga toʻkilgan yongʻoqlarni terish bilan ovoraman. Kechasi shamol boʻlganga oʻxshaydi: rosa yongʻoq toʻkilibdi. Birpasda ikki choʻntagim toʻlib chiqdi. Oyim ora-chora toʻxtab, norozilik bilan orqasiga qarab qoʻyadi.
– Yura qolsang-chi, hali-zamon bozor tarqab ketadi!
Tezakop deganiyam, juda olis ekan-da! Avval qora moy hidi anqib turgan temir yoʻldan oʻtdik. Keyin mashinalar gʻizillab borayotgan koʻchalar chetidan yurdik. Oyogʻimda oyoq qolmadi. Nihoyat bozorning temir panjarali darvozasidan ichkari kirdik. Voy-bu! Shuncha odam qayoqdan kelgan? Hammayoq qiy-chuv, hamma shoshgan! Ana, bir chekkada guvillab olov yonyapti. Qozondan qizigan yogʻning oppoq tutuni chiqib turibdi. Vuy, anavi baliqni! Mening boʻyimday keladi-ya! Yogʻoch ustundagi mixga jagʻidan ilib qoʻyishibdi. Kir xalat kiygan moʻylovli kishi kapgirni oʻynatib baqiradi:
– Kep qoling, laqqa baliq! Laqqa baliq! Qatidan qovurib beray?
Undan nariroqda kattakon doshqozonda osh damlab qoʻyilibdi. Zarchava solingan, sap-sariq. Ogʻzimning suvi kep ketdi. Ie, ana kabob! Qop-qora kabobpaz bidir-bidir qilib xaridor chaqiradi.
– Yeganlar darmonda, yemaganlar armonda, dumba-jigar!
Qarang, hidiga odam mast boʻladi-ya!
– Oyi, hali kabob oberasiz-a? – deyman yalinib.
Oyim boʻlsa, nuqul bitta gapni qaytaradi:
– Anqayma, adashib qolasan!
Yoymachilar toʻgʻridan-toʻgʻri yerga oʻtirib olishgan. Angishvonadan tortib elakkacha, sichqon tutadigan qopqondan tortib isiriqqacha hammasi bor. Qoʻltiqtayoqli askar jikkak chol bilan savdolashib sumak olyapti. Kun salqin boʻlishiga qaramay, koʻylakchan boʻlib olgan ozgʻin bola bir pachka papirosni koʻz-koʻz qilib, bor ovozi bilan baqiradi.
– Papirosi nord, chekmanglar chort!
Shovqin-suronlaru turli hidlardan boshim aylanib ketdi. Unisi turtadi, bunisi surtadi, bu ham yetmagandek oyimga dagʻdagʻa qilishadi.
– Hov echki! Koʻzingga qara!
Nihoyat mol bozoriga keldik. Ana bozoru mana bozor! Koʻziga qon toʻlgan, burnidan temir halqa oʻtkazilgan buqalar, dumbasining ogʻirligidan yurolmay qolgan, shoxi qayrilib ketgan qoʻchqorlar, biri olib, biri qoʻyib, paydar-pay hangrayotgan eshaklar… Ayniqsa, anavi qorasi zoʻr ekan. Bir hangrashda ketma-ket ulab, yetti marta hangradi. Tagʻin har hangraganda quloqlari dikkayib, dumi xoda boʻlib ketadi. Burun kataklari kerilib, ikki biqini kirib-chiqib, kirib-chiqib turadi. Oxiriga borganda oʻpkasi toʻlgandek, ovozi xazinlashib qoladi-yu, ammo oʻsha zahoti bir pishqirib oladi-da, yangi kuch bilan qaytadan hangray boshlaydi. Oyoq ostini tezak bosib ketgan. Shuning uchun bozorni Tezakop desa kerak-da. (Bu nom Oq podshoning savdogari Tezikov ismi bilan bogʻliqligini keyin bilganman.) Kech qolganimiz uchun bizga eng chekkadan – tovuq bozorining yonidan joy tegdi. Biroq bu yerda ham koʻp turolmadik. Janjalning ustidan chiqib qoldik. Shundoqqina oldimizda tarashadek ozgʻin, peshonasi tirishgan, tajangligi aftidan koʻrinib turgan kishi qizil babax xoʻrozning oyogʻidan bogʻlangan ipdan tutib, choʻkkalab oʻtirar, dam-badam nos otib, oʻzicha allakimni soʻkar edi. Baquvvat oyoqlari uzun-uzun xoʻroz esa boʻynini choʻzib, atrofga olazarak qarar, chamasi boshqa xoʻrozlar bilan urishishga bahona qidirardi. Shu payt ayvoni katta oq kalaminka shapka kiygan, choʻmichdek burnining teshigidan juni chiqib turgan kishi xoʻrozning tepasida toʻxtadi.
– Choʻcha chan pul, aka mullo? – dedi oyogʻi bilan xoʻrozga imo qilib.
Tajang kishi asabiylik bilan boshini koʻtardi. Nosini tupurib, kaftining orqasiga labini artdi.
– Shu joʻjami! – dedi ingichka, tajang ovozda. – Koʻzmi, poʻstakning teshigimi!
Burni choʻmichdek xaridor pinagini buzmadi.
– Chan pul choʻcha? – dedi yana.
– Bu joʻjamas, xoʻroz! – Tajang kishi oʻrnidan turib ketdi. – Babax xoʻroz! Bir tepsa odamni yiqitadi!
Burni choʻmichdek xaridor yana pinagini buzmadi.
– Ha, endu choʻcha-da! Chan pul oʻzu?
Shunda kutilmagan voqea boʻldi. Tajang kishi babax xoʻrozni oyogʻidan yulqib koʻtardi-yu, xaridorning boshiga tushirdi.
– Mana senga “choʻcha!” – dedi baqirib.
Xoʻrozning qiyqirigʻi bilan xaridorning dodlashi baravar eshitildi. Boshidagi ayvoni keng shapkasi uchib, tezak ustiga tushdi. Xoʻrozning qizil patlari hammayoqqa toʻzib ketdi.
Xaridor silliq boshini changallagancha odamlar orasiga shoʻngʻidi. Zum oʻtmay, shopmoʻylov militsionerni boshlab keldi.
– Mana shu! – dedi xoʻrozni amallab buti orasiga tiqayotgan tajang kishini koʻrsatib. – Boshimga urde! Hoʻkizdek xeroz bilan urde! Tuyadek xeroz bilan urde! Bosh yorilg-o-on!
– Nima gap, grajdanlar? – Shopmoʻylov militsioner choʻntagidan hushtak olib, lunjini shishirgancha churillatdi.
Tomoshaning davomini koʻrishni juda xohlardimu oyim qoʻymadi.
– Yur, keta qolaylik, – dedi sekingina. – Bizniyam boshimiz baloga qolib yurmasin.
Odamlar, mollar orasidan oʻtib, nari ketdik. Ana, nihoyat bizning echkiga ham xaridor topildi. Peshonasiga qiyiqcha tangʻigan kishi Qoraquloqni uyogʻidan oʻtib tomosha qildi, buyogʻidan oʻtib tomosha qildi.
– Qancha soʻraysiz? – dedi oyimgamas, echkiga qarab.
– Besh yuz soʻm.
– Uch yuz! – qiyiqcha tangʻigan kishi echkining boʻynidan silab qoʻydi. – Shoshib turibman, olamanu ketaman.
– Yoʻq, amaki, bu zotli mol, – dedi oyim bosh chayqab. – Onasi har yili ikkitadan tugʻadi, koʻp sut beradi. Suti yogʻli, sigirnikiga oʻxshaydi. Besh yuzdan kamiga boʻlmaydi.
Qiyiqcha tangʻigan kishi savdolashib oʻtirmay nari ketdi. Yana ikkita xaridor keldi. Biri uch yuz oʻn soʻmga chiqdi, ikkinchisi ikki yuz ellikdan oshmadi. Keyin echkimizni hech kim soʻramay qoʻydi. Turib-turib zerika boshladim, bir hovuch yongʻogʻimni u qoʻlimdan bu qoʻlimga olaman, bu qoʻlimdan u qoʻlimga olaman… Kun isib borar, suv ichgim kelardi. Oyim ham toliqib ketdi shekilli, nuqul atrofga javdiraydi.
– Dallol topmasak boʻlmaydi shekilli, oʻgʻlim, – dedi ruhi tushib.
Xuddi shuni kutib turgandek, telpagining quloqchinini kuya yegan, paxtali shimining tizzasigacha goʻng boʻlib ketgan kishi paydo boʻldi.
– Ha, yanga, uloqchaga xaridor chiqmadimi? – dedi shangʻillab.
– Uloqchamas, echki-ku, – dedi oyim ranjib. – Qarang, zotli mol, onasi har yili ikkitadan tugʻadi. Koʻp sut beradi. Suti quyuq, sigirnikiga oʻxshaydi.
– Koʻrib turibman! – Telpakli kishi qoʻl siltadi. – Mushukdekkina echki ekan. Boʻgʻoz boʻlganmi-yoʻqmi?
Oyim bosh chayqadi.
– Unisini aytolmayman. Yolgʻon gapirib nima qildim. Ammo onasi zotli. Har yili ikkitadan tugʻadi, sersut…
Telpagini kuya yegan kishi bir zum oʻylanib qoldi.
– Endi, yanga, gap bundoq, – dedi tagʻin shangʻillab. – Men xolis odamman, koʻrib turibman, boyadan beri turaverib, sargʻayib ketdingiz. Xoʻp desangiz, molingizni sotib beraman. Ammo choʻtalni oldindan kelishib olamiz: yigirma besh soʻm!
– Mayli, bir gap boʻlar, – dedi oyim sekin. – Baraka toping, insofli odamga oʻxshaysiz… Ammo oʻzi zotli mol…
– Qancha soʻrayapsiz oʻzi? – dallol onamning gapini boʻldi.
– Besh yuz.
– Nima? – dallol dahshatli gap eshitgandek koʻzini ola-kula qildi. – Besh yuz soʻmga govmish sigir beradi-ku! Hozir bozor arzon. Qish kelyapti, yanga! Qish kelyapti! Yem tashvishi bor, pichan tashvishi bor…
Onam norozi qiyofada yelkasini qisdi.
– Mana shu bolamga pufayka olib bermoqchiman. Adasi besh yuzdan kamiga koʻnma deganlar.
– Gapga pasmatri! – dallol xuddi onam gunoh ish qilib qoʻyganday qoʻlini silkitdi. – Odamlardayam diyonat qolmapti oʻzi!
U endi burilib ketayotgan edi, oyim yalindi:
– Xudo xayringizni bersin, bitta-yarimta insofliroq xaridor toping. Mayli, haqingizni beraman.
Dallol qaytib keldi. Qoraquloqning qornini paypaslab koʻrdi.
– Mayli, – dedi toʻngʻillab. – Shoshmay turing-chi.
Chorak soatchadan keyin u eskiroq chopon kiygan kishi bilan mendan kattaroq bolani boshlab keldi. Bolaning boshida yap-yangi doʻppisi bor edi. Doʻppi uning uzunchoq boshida gʻalati qiyshayib turardi. Pufaykadan ortgan pulga oyim mengayam yangi doʻppi oberadi, degan fikr lip etib xayolimdan oʻtdi.
– Mana! – dedi dallol shangʻillab. – Shundan yaxshi xaridor topolmaysiz.
– Qancha soʻraysiz? – eski choponli kishi negadir onamga emas, dallolga qaradi. – Boʻladiganini ayting.
– Boʻladigani ikki yuz ellik soʻm! – Oyimning oʻrniga dallol javob berdi.
– Yoʻgʻ-e, – dedi oyim choʻchib. – Hozir uch yuzga bermadim-ku.
– Oʻzimga emas, mana bu bolaga olyapman! – eski choponli kishi uf tortdi. – Rangini qarang, bola bechorani! Kasaldan yangi turgan: sil!
Oyim ham, men ham bolaga tikilib qoldik. Hali doʻppisiga qarapmanu oʻziga qaramagan ekanman. Bola chindan ham rangsiz, katta-katta koʻzlari odamga maʼyus termilib boqar edi.
– Yongʻoq! – dedi u qoʻlimdagi yongʻoqlarni koʻrib. Ovozi qizlarnikiga oʻxshagan ingichka, iltijoli edi.
– Ber, ber! – dedi oyim shoshilib. – Hammasini ber.
Qoʻlimdagi yongʻoqlarni ham, choʻntagimdagilarniyam bolaga berdim. Nima qipti, hali terib olaveraman. Koʻchamizda yongʻoqdan koʻpi bormi?
– Yuz soʻm! – eski choponli kishi dallolning qoʻlidan tutdi. – Bor baraka!
– Voy, nima deyapsiz, amaki? – Oyim xuddi birov tortib olayotgandek echkining arqonidan mahkam ushlab oʻziga tortdi. – Bu zotli mol. Onasi har yili ikkitadan tugʻadi. Sutni koʻp beradi. Sutiyam yogʻli.
– Sizam insof qiling-da, birodar! – dallol endi xaridorga qarab qoʻlini paxsa qildi. – Yangam rost aytyaptilar. Zotli mol, erta-indin qochib qolsa, bahorda maza qilib sutini ichasiz.
Oyimga jon kirdi.
– Shuni aytaman-da! Zotli mol! Onasi har yili ikkitadan tugʻadi. Koʻp sut beradi. Suti yogʻli, sigirnikiga oʻxshaydi.
Xaridor horgʻin bosh chayqadi.
– Oʻzimga qolsa-ku, besh yuzga ham olaverardim. Shu bolaga soʻrayapman. – U tagʻin bolaga imo qildi. Bola yongʻoqlarni u qoʻlidan bu qoʻliga olar, yupqa, qonsiz lablarini pichirlatib sanar edi. – Hech kimi yoʻq bechoraning, – dedi xaridor ovozini pasaytirib. – Savob boʻlar deb boshiga doʻppi oberdim. Otasi frontda oʻlgan. Yaqinda onasiyam qazo qildi: sil edi bechora. Yetmish yashar kampir buvisi bilan qoldi. Men qoʻshnisi boʻlaman. Kampir bechoraning kigiz tagiga yigʻib qoʻygan jindek puli bor ekan. Shunga bittagina echki obering, deb yalindi. Savob uchun tushdim bozorga.
Goh bolaga, goh onamga qarab karaxt boʻlib qoldim. Bola hamon yongʻoqlarini sanar, oyim ham unga tikilib qolgan edi. Birdam onamning koʻzlarida yosh aylandi. Bir qoʻli bilan arqondan tutgancha ikkinchi qoʻli bilan bolaning doʻppisi ustidan boshini siladi.
– Aynoniya! – dedi ovozi titrab. – Hech nima qilmaydi. Hali shundoq yigit boʻlasanki, sen koʻrganni hech kim koʻrmaydi, bolam!
– Mana, bori shu! – xaridor bir soʻmlik, uch soʻmlik pullardan bir hovuchini dallolning qoʻliga tutqazdi.
– Qancha? – dedi dallol.
– Yuz ellik soʻm!
Dallol oyimning arqon ushlab turgan qoʻlini kaftiga olib silkita boshladi.
– Bor baraka deng endi, yanga! Bor baraka deng!
U har siltaganda oyim qoʻli uzilib ketgudek boʻlib butun gavdasi bilan silkinar edi.
– Hech boʻlmasa yana ellik soʻm qoʻshing, amaki, – dedi onam eski choponli kishiga iltijoli termilib. – Zotli mol, onasi har yili ikkitadan tugʻadi.
– Nima qilay, singil! – xaridor tagʻin bosh chayqadi. – Mengamas, bolaga deyapman-ku. Savob uchun tushdim bozorga, bor puli shu boʻlsa, men nima qilay?
– Axir, menam bolamga pufayka obermoqchiman, – dedi onam yigʻlamsirab.
– Savob ham kerak-da odamga, yanga! – Dallol oyimning qoʻlini qoʻyib yubormay shangʻilladi. – Dunyoga kelib, nima karomat koʻrsatdik?! Koʻprik soldikmi, machit qurdikmi…
– Toʻgʻri-ku, lekin… Bolamga pufayka… Zotli mol…
Endi onamning gapini xaridor boʻldi.
– Xudoga shukur deng, singil. Bolangizni boshida otasi bor ekan, siz bor ekansiz. Jayam yangi boʻlmasa eskiroq pufayka oberarsiz. Bu bechoraning kimi bor?
Oyim bolaga bir nafas termilib turdiyu arqonni sekin qoʻyib yubordi. Bola hamon lablarini pichirlatib yongʻoq sanar edi.
– Mang, yanga! Rozi boʻling, – dallol pulni sanab oyimga tutqazdi. – Xizmat haqimni opqoldim. Ammo rozi boʻling.
Oyim pul changallab turgan qoʻli bilan tagʻin bolaning doʻppisi ustidan boshini siladi.
– Xafa boʻlma, oʻrgilay! Buvingga mendan salom aytgin. Echki sotgan xotin salom aytdi, degin.
Dallol bir tomonga, echki yetaklagan choponli odam bilan bola ikkinchi tomonga ketib, zum oʻtmay odamlar orasidan gʻoyib boʻlishdi. Onam qoʻliga tuflab-tuflab pulni hafsala bilan sanadi, nimchasining choʻntagiga soldi. Ammo koʻngli toʻlmadi shekilli, oʻsha zahoti choʻntakdan qaytarib olib koʻylagining yoqasi tagiga yashirdi. Gʻussaga choʻkib xoʻrsindi.
– Xudodanam oʻrgilay! Bandasining boshiga shuncha gʻam solmasa nima qipti-ya!
Ikkalamiz indamay yoʻlga tushdik. Oyim qoʻlimdan tutgancha boshini quyi solib borar, chamasi boyagi bolani ham, hozir uyga borib dadamdan soʻkish eshitishni ham oʻylar, oʻylab oʻyiga yetolmas edi. Yana oʻsha kabobpaz, oshpaz oldidan oʻtdik. Kabob isi soʻlagimni oqizsa ham indamadim. Bilaman, endi oyim kabob obermaydi.
Bozor darvozasiga yetganda onam toʻsatdan toʻxtab qoldi.
– Voy shoʻrim! – dedi rangi oʻchib.
Men onam pulni oldirib qoʻydi deb qoʻrqib ketdim.
– Echkini arqoni bilan berib yuboribmiz-ku! – U shunday dedi-yu, qoʻlimdan mahkam tutgancha odamlar orasiga shoʻngʻib yana orqaga sudrab ketdi. – Irimi yomon boʻladi. Molni arqoni bilan sotib boʻlmaydi. Voy, meni yer yutsin! Endi nima qildik-a? Bizni kutib oʻtirarmidi. Ketib boʻldi endi! – U shunday derdi-yu, odamlarga urilib, surilib mol bozoriga shoshilardi. Ana, yana bozorga kirdik. Endi mollar xiyla kamaygan, biroq odam qalin edi. Boyagi “oʻzimizning” joyga qaytib keldik. Ammo endi bu yerda toychoq savdosi boʻlayotgan ekan.
– Dallol shu yerning odami-ku. Topilar axir, – derdi oyim menimi, oʻzinimi yupatib. Odamlar toʻdasida anchagina garangsib yurdik. Bir mahal… bir mahal moʻjiza koʻrgandek taqqa toʻxtab qoldim. Atrofga alang-jalang qarayotgan onam qoʻlimdan siltadi.
– Yursang-chi, anqaymasdan!
– Qoraquloq, – dedim sekin. – Ana, Qoraquloq! Oʻzimning echkim.
Men echkimni darrov tanidim. Qulogʻidan tanidim. Yoʻq, oʻzi oq, qulogʻi qora boʻlgani uchunmas. Chap qulogʻining qiyshiqligi uchun. Ertalablari echkini sogʻishdan oldin oyim uni iyitish uchun bolasini birpas emizib olardi. Uloq onasining yeliniga bir yopishgandan keyin ajratish qiyin boʻladi. Shunda men uning qulogʻidan ushlab tortaveraman, tortaveraman. Har kuni tortaverganim uchun bir qulogʻi qiyshayib qolgan.
– Qani? – dedi oyim alanglab. – Qani echki?
– Ana! – qoʻlim bilan oʻn qadamcha narida, bir toʻda odam orasida turgan echkimni koʻrsatdim. Boyagi eski choponli kishi echkining arqonidan ushlab turar, telpagining quloqchinini kuya yegan dallol esa shlyapali semiz odamga qoʻlini paxsa qilib bir nimani tushuntirar edi. Faqat yangi doʻppili bola koʻrinmasdi…
– Bu zotli mol, akam aylanay! Onasi har yili ikkitadan tugʻadi, – dedi dallol shangʻillab. – Kuniga bir chirpitdan sut beradi. Suti sigirnikidan ham yogʻli. Pulingiz yoningizda ketadi, akam aylanay.
– Judayam osmondan kelavermang-da, siz ham. – Shlyapali odam norozilik bilan bosh chayqadi. – Hech boʻlmasa olti yuz deng.
– Oʻzingiz ham juda janaz1 odam ekansiz-da. Qarang, buning qornida bolasi bor! – Choponli kishi echkining ikkala biqiniga shapillatib qoʻydi. – Xudo xohlasa, ayni qish chillasida bolalarning ogʻzi oqarib qoladi, birodar!
Allaqayoqdan boyagi yangi doʻppili, rangsiz bola paydo boʻldi.
– Dada, – dedi choponli kishiga qoʻlidagi obakini koʻz-koʻz qilib. – Mana, obkeldim!
– Bizniyam boshimizda oʻzimizga yarasha tashvish bor, – choponli kishi bolaga imo qildi. – Oʻgʻlim oʻz qoʻli bilan bir yil boqdi echkini. Endi shuning qoʻlini halollab qoʻymoqchiman, birodar. Toʻy qilish osonmi shu zamonda.
Oyimga qaradim. Uning ogʻzi lang ochilib qolgan, qalin lablari pirpirar, koʻzida yosh bor edi.
– Voy, – dedi u anchadan keyin zoʻrgʻa tili kalimaga kelib. Qiziq, nazarimda u kulgandek boʻldi. Yoʻq, uning yigʻlayotganini keyin payqadim. – Voy imonsizlar! Ikkalasi bitta odam ekan-ku.
– Men xolis odamman! – Dallol yana shangʻilladi. – Savob ham kerak-da odamga. Dunyoga kelib nima karomat koʻrsatdik. Koʻprik soldikmi, machit qurdikmi?..
Oyim madori qurigandek qoʻlimni qoʻyib yubordi.
– Yur, oʻgʻlim, – dedi koʻz yoshini yengining uchiga artib. – Yesin-ichsin toʻymasin, iloyo buyurmasin!
– Arqon-chi? – dedim sekingina.
– Kerakmas. Yur, bolam, – oyim qoʻlimdan sekin tutdi-da, odamlar orasidan turtinib-surtinib meni yetaklab ketdi.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Ma’lumotlarni rus tilida o‘qing👇
Иметь братьев и сестер — это и хорошо, и плохо. Хорошо, что тебя не бьют дети. Вы не получите два в арифметике. Плохо то, что ты носишь одежду своих старших братьев. Например, это так. Они дают пинка моему старшему брату. Через год или два у моего старшего брата вырастут ноги. Ботинок достается моему младшему брату. Мой младший брат не может стоять на месте. Растет, сапоги не подходят. Теперь ботинок наш! Только к тому времени, когда он дойдет до нас, низ ботинка будет таким же гладким, как подбородок парикмахера Наима. На самом деле, это совсем не плохо. Мороженое весело летать зимой. Но плохо, что дно сдвинулось. Подобно измученному жаждой верблюду, идущему месяц по пустыне, он без упрека глотает воду. Мало-помалу моего брата задевает выпуклый ботинок. Проблема с Telpak аналогична. От моего старшего брата к моему младшему брату, от моего младшего брата ко мне, от меня к моему брату останется кусок голой, лысой кожи. Это вкусно! Нет брата, нет брата. Тетя Зеби всегда приносит ему новую одежду. Я имею в виду, что моему отцу тоже тяжело. Это не может сделать нас всех равными. Это правда, иногда даже самые маленькие грустят. Такое радостное событие произошло одним осенним днем. Ночью, когда все ложились спать, отец и мать советовались. Честно говоря, у меня есть привычка говорить. Они начали разговаривать друг с другом. Надо услышать, надо!
— Холодно, — задумчиво сказала мама. — У детей его нет на одежде, нет на голове. Особенно тяжело приходится маленьким детям.
Папа долго молчал. Судя по всему, он думал о том, где бы заработать денег.
«Продадим козу», — решил он наконец.
— Это Така? — Это был голос моей матери.
— Ну и за сколько он ее купит? — сказал отец разочарованным тоном. — Мы продадим другой. Пять лиц.
Я понимаю. Оказалось, что Каракулок хотят продать. Ранней весной наша коза, как обычно, родила двоих: самца и самку. Самка белая и имеет черные уши. Братья назвали его Каракулок. Мне стало жаль свою козу. Это было хорошо, это была просто стирка. Я думаю, что моя мать думала о том же, она медленно добавила:
— Будет ли у детей больше молока, если мы убежим?
— Другого пути нет! — сказал мой отец, становясь все более сердитым. — Если Джилла строит, ты должен дать шарик одному из них. Бултур тоже ходил в школу в пальто своего брата.
Да, так что воздушный шар будет моим. Потому что мой брат еще не ходит в школу. Я беру его с кожаного покрытия на конце рукава. Такой пузырь в нашем классе есть только у Вали. Тетя Зеби дала четыреста сумов наличными. — сказал сам Вали.
«Я отнесу его в Тезакоп в базарный день», — уверенно сказал отец.
Однако в пятницу мой отец слег с простудой. Даже в субботу он не мог встать. Вечером было очередное предложение продать коз.
«Иди и оставайся», — сказал мой отец, лежа.
Моя мать была грустна.
— Ничего себе, я знаю рынок? — сказал он спокойно. — Если бы я пару раз не купил товар…
Мой отец был зол.
— Что, у тех, кто ходит на рынок, есть филиалы?Все такие, как ты! Если нет, то если дать десять сумов полуторным маклерам, они купят. Но не соглашайтесь на меньше чем пятьсот. Это чистокровное животное!
На следующее утро, в темноте, мама осторожно разбудила меня.
— Давай, не ложись спать, малыш, ты будешь гонять козла.
«Почему, где?» Я не сел. Я знаю, что мои братья могли бы загнать меня, и тогда я был бы совершенно сухим.
Я встал, хотя немного нервничал. Уже рассвело, когда моя мать закончила доить козу. Потом он повел Каракулока, а я взяла иву и пошла за ним. Каракулок, похоже, тоже был сонным и молча продолжал идти. Только подойдя к воротам, он посмотрел на мать и брата и попрощался.
Мы идем по грязной улице. Моя мама впереди, моя коза позади меня, а я за ней. Моя коза пылит землю и колеблется. Время от времени он пощипывает рассыпанные на улице орехи и облизывает свой короткий хвост. Даже если я не ударю его Зивичем, оно само пройдет. Я занят сбором орехов, рассыпанных на улице. Кажется, ночью был ветер: падали росинки. Мои два кармана были полны сразу. Мать останавливается и недовольно оглядывается.
«Спешите, рынок скоро развалится!»
Я имею в виду Тезакоп, это очень далеко! Сначала мы прошли железную дорогу, от которой пахло мазутом. Потом мы шли по той стороне улицы, по которой двигались машины. У меня не осталось ног. Наконец мы вошли через железную ограду ворот базара. Ух ты! Откуда взялось столько людей? Все кричат, все торопятся! На одном конце бушует огонь. Из котла идет белый дым раскаленного масла. Ох уж эта рыбка! Это примерно мой рост! Его повесили за челюсть на гвозде на деревянном столбе. Усатый мужчина в грязном халате кричит:
— Держись, рыбка! Сом! Жарить во фритюре?
За ней в большой кастрюле варился суп. Зарчава вставленная, сочно-желтая. У меня слюнки потекли. Да, этот шашлык! Темнокожий повар кебаб зовет покупателя.
«Тот, кто ест, — в беде, кто не ест — в беде, ягодицы и печень!»
Смотри, запах пьянит человека!
— Эй, ты еще подаешь шашлыки? — говорю умоляюще.
Если это месяц, дубликат возвращает один оператор:
— Не волнуйся, ты потеряешься!
Разбрасыватели стояли прямо на земле. Здесь есть все, от решета до решета, от мышеловки до ладана. Солдат на костылях торгуется с дряхлым стариком за сумах. Несмотря на прохладный день, тощий мальчик в рубашке щеголяет пачкой сигарет и кричит во весь голос.
— Не кури сигареты!
У меня кружилась голова от шума и различных запахов. Он ее толкает, она его трет, и, как будто этого мало, ругают маму.
— Козел! Посмотри в свои глаза!
Наконец мы подошли к товарному рынку. Этот рынок есть рынок! Быки с налитыми кровью глазами и железными кольцами в носу,бараны с согнутыми рогами, неспособные ходить из-за веса бедер, ослы, которые одного брали, а другого опускали… Особенно черный был превосходен. Висел семь раз, подключаясь подряд подряд. Каждый раз, когда тажин визжит, его уши навостряются, а хвост цепляется за шест. Ноздри расширяются, две ноздри входят и выходят, входят и выходят. В конце, как будто его легкие наполняются, голос его становится хриплым, но тут же он издает шипение и снова начинает петь с новой силой. Он был затоптан навозом. Поэтому рынок называется Тезакоп. (Позже я узнал, что это имя связано с именем Тезикова, купца Белого Короля.) Поскольку мы опоздали, нам досталось место в дальнем конце — рядом с куриным рынком. Однако долго мы здесь оставаться не могли. Мы преодолели конфликт. В это время перед нами худой, как бритва, человек, с нахмуренным лбом, и, видимо, была видна его макушка, держал веревку, привязанную к ноге красного петуха, присел, время от времени насвистывая, и напевая про себя. Петух с длинными ногами вытянул шею и огляделся, видимо, ища повод подраться с другими петухами. В этот момент на вершине петуха остановился человек в большой белой каламиновой кепке, с волосами, торчащими из ноздрей, как чаша.
— Свиньи деньги, брат мулла? — сказал он, указывая на петуха ногой.
Таджанг нервно посмотрел вверх. Он высморкался и вытер губы тыльной стороной ладони.
— Вот и все! — сказал он тонким, усталым голосом. — Глаз, дырка в коже!
Покупатель не сломал булавку, как ложку.
— Денежная свинья? — сказал он снова.
«Это курица, петух!» — Таджанг встал и ушел. — Бабах петух! Один удар сбивает человека с ног!
Курносый покупатель больше не стал ломать булавку.
— Да, анду чоча! Это деньги?
Затем произошло нечто неожиданное. Мужчина из Таджанга поднял петуха за ногу и бросил его на голову покупателю.
— Вот тебе «свинья»! — он крикнул.
Крик петуха сопровождался криком покупателя. Его широкополая шляпа слетела и упала на навоз. Красные перья петуха разметались по его ногам.
Покупатель нырнул в толпу, схватившись за свою гладкую голову. Вскоре Шопмойлов привел милиционера.
— Вот и все! — сказал он, указывая на человека, просовывавшего петуха между идолами. — Он ударил меня по голове! Ударь меня, как быка ксерозом! Пораженный ксерозом, как верблюд! Сломай себе голову!
— Как дела, граждане? — Шопмойлов достал из кармана милиционера свисток и продул себе легкое.
Очень хотелось увидеть продолжение сериала.
— Давай, пошли, — сказал он тихо. — Не позволяйте нашему бизнесу попасть в беду.
Мы прошли через людей и товары и пошли дальше. Наконец-то на нашего козла нашелся покупатель. Человек с прищуром на лбу смотрел на Каракулка из своего гнезда, из своей постели.
— Сколько вы просите?- сказала мама, глядя на козу.
— Пятьсот сумов.
— Три сотни! — визжащий мужчина погладил козла по шее. — Я тороплюсь, я ухожу.
«Нет, дядя, это породистый скот», — сказала мать, качая головой. — Мать рожает по два ребенка каждый год и дает много молока. Молоко жирное, похоже на коровье. Не менее пятисот.
Человек, который был брезглив, ушел, не торгуясь. Пришли еще два покупателя. Один стоил триста десять сумов, другой стоил не больше двухсот пятидесяти. Тогда нашу козу никто не спрашивал. Мне стало скучно, я перебирал горсть грецких орехов из руки в руку, из руки в руку… День становился все жарче, хотелось воды. Кажется, мама тоже устала, бегает.
«Кажется, мы не можем найти посредника, сын мой», — уныло сказал он.
Пока он этого ждал, появился мужчина с изъеденными молью затычками для ушей и хлопчатобумажными штанами, до колен запачканными навозом.
— Да на новую козу покупатель не пришел? — сказал он с треском.
«Не будь козой, козой», — возмутилась мать. — Смотри, чистокровная корова, ее мать каждый год рожает двоих. Дает много молока. Молоко густое, похожее на коровье.
— Я вижу! — Человек в кепке махнул рукой. — Это коза, как кошка. Был ли пролив?
Мама покачала головой.
— Я не могу этого сказать. Что я сделал, солгав? Но мать заводчица. Она рожает двоих каждый год, ублюдка…
Изъеденный молью человек на мгновение задумался.
— Ну, давай, все, — пронзительно сказал Тагин. — Я беспристрастный человек. Если вы согласитесь, я продам ваш товар. Но мы можем договориться о счете заранее: двадцать пять сумов!
— Хорошо, давай поговорим, — медленно сказала мама. «Благослови вас, вы, кажется, честный человек… Но вы чистокровное животное…»
— Сколько вы просите? — брокер прервал мою мать.
— Пятьсот.
— Какая? — глаза брокера загорелись, как будто он услышал что-то ужасное. — Он даст тебе мясную корову за пятьсот сумов! На рынке сейчас дешево. Скоро зима, новинка! Зима близко! Есть забота о кормах, есть забота о сене…
Мама неодобрительно пожала плечами.
— Я хочу подарить своему ребенку воздушный шарик. Говорят, меньше пятисот не соглашайтесь.
«Не говори!» — маклер махнул рукой, как будто моя мать совершила грех. — У людей нет религии!
Он уже отворачивался, мама сказала:
— Бог с вами, найдите на полтора-два больше честных покупателей. Хорошо, я заплачу тебе.
Брокер вернулся. Он ощупал живот Каракулока.
— Хорошо, — проворчал он. — Не торопись.
Через четверть часа он пришел с мужчиной в старом пальто и мальчиком старше меня. На голове мальчика была новая шапка. Кепка была сбита набок на его длинной голове. Мне пришла в голову мысль, что моя мама купит мне новый мяч на деньги, которые я получил от пуховика.
— Вот! — раздраженно сказал брокер. — Лучшего покупателя не найти.- Сколько вы просите? — мужчина в старом плаще почему-то посмотрел на брокера, а не на маму. — Скажи мне, что это произойдет.
— Будет двести пятьдесят сумов! — ответил вместо мамы маклер.
«Нет,» сказала моя мать, пораженная. — Я не дал триста сейчас.
«Я не покупаю это для себя, я покупаю это для этого ребенка!» — вздохнул человек в старом плаще. — Посмотри на цвет, бедняга! Свежий от болезни: туберкулез!
Мы с мамой уставились на мальчика. Я еще не смотрел на его шляпу. Мальчик был действительно бледен, его большие глаза грустно смотрели на мужчину.
— Орехи! — сказал он, увидев орехи в моей руке. Голос у нее был тонкий и умоляющий, как у девушки.
— Дай, дай! — торопливо сказала мама. — Отдай все.
Я дал мальчику орехи, которые были у меня в руке, и те, которые были в моем кармане. Что не так, я заберу это. Есть ли на нашей улице что-то большее, чем грецкие орехи?
— Сто сумов! — мужчина в старом плаще взял брокера за руку. — Благословение!
— О, о чем ты, дядя? — Мама схватила козочку за веревку, как будто кто-то ее дергал, и потянула к себе. — Это чистокровное животное. Мать рожает по два каждый год. Дает много молока. Мое молоко жирное.
— Будь честен, брат! — брокер посмотрел на покупателя и махнул рукой. — Они говорят правду. Если породистый скот рано убежит, вы с удовольствием будете пить его молоко весной.
Жизнь вошла в мою мать.
— Вот что я тебе скажу! Чистокровный скот! Мать рожает по два каждый год. Дает много молока. Молоко жирное, похоже на коровье.
Покупатель устало покачал головой.
— Будь моя воля, я бы купил ее за пятьсот. Я спрашиваю этого мальчика. — Он указал на другого мальчика. Мальчик брал грецкие орехи из рук в руки и шепотом пересчитывал их тонкими, бескровными губами. — Никого нет, бедняжка, — тихо сказал покупатель. — Я погладил его по голове в качестве награды. Его отец погиб на фронте. Недавно ушла из жизни моя мама: бедняжка. Семидесятилетняя женщина осталась с бабушкой. Я буду его соседом. У бедной старухи было много денег, которые она скопила под войлоком. Он умолял его дать только одну козу. Я пошел на рынок за наградой.
Иногда, глядя на ребенка, иногда на маму, я цепенел. Мальчик все еще считал орехи, а мама смотрела на него. Внезапно у моей матери выступили слезы на глазах. Держа веревку одной рукой, он трет голову мальчика другой рукой.
— Айнония! — сказал он дрожащим голосом. — Он ничего не делает. Ты будешь таким молодым человеком, что никто не увидит того, что видишь ты, мой мальчик!
— Вот и все! — покупатель передал брокеру горсть монет номиналом один сум и три сумовых.
— Сколько? — сказал брокер.
— Сто пятьдесят сумов!
Даллал начал трясти руку, держащую веревку на ладони.
«Благослови вас сейчас, давай!» Скажи благословение!
Каждый раз, когда он пожимал мне руку, мама тряслась всем телом.
«Хоть добавь еще пятьдесят сумов, дядя», — сказала мама, упрашивая человека в старом плаще. — Чистокровный скот, мать рождает два каждый год.
— Что я должен делать,сестра! — покупатель снова покачал головой. — Я не говорю мне, я говорю ребенку. Я пошел на рынок за наградой, что делать, если это все, что у меня есть?
«Ведь я хочу подарить своему ребенку воздушный шар», — сказала мама, плача.
«Человеку тоже нужны заслуги!» — Даллал пожал мне руку, не отпуская. — Что мы делали, когда пришли на свет?! Мы построили мост, мы построили церковь…
— Правильно, но… Воздушный шар для моего ребенка… Чистокровный скот…
Теперь мама купила.
— Слава Богу, сестра. Пока у вашего ребенка есть отец, вы существуете. Если он не новый, значит, вы используете старый. Кто у этого бедолаги?
Мама перевела дыхание и медленно отпустила веревку. Мальчик все еще считал грецкие орехи, шепча губами.
— Ман, янга! Согласитесь, — маклер пересчитал деньги и протянул маме. — Я оплатил услугу. Но согласен.
Моя мать трет головку маленького мальчика рукой, сжимающей деньги.
— Не грусти, учись! Передай привет своей бабушке от меня. Поздоровайтесь с женщиной, которая продала козу.
Брокер пошел в одну сторону, а человек в плаще и мальчик повели козла в другую, и вскоре они исчезли из толпы. Моя мать бросила деньги ей в руки, в отчаянии пересчитала их и сунула в карман. Но, видимо, не удовлетворился, тут же достал из кармана и спрятал под воротник рубашки. Он сердито вздохнул.
— Учись у Бога! Что, если он не причинит столько горя своему слуге!
Мы оба ушли молча. Моя мать опустила голову, держа меня за руку, вероятно, думая о следующем ребенке, и о том, как вернуться домой и услышать, как мой отец ругает меня, она не могла думать об этом. Мы прошли перед этим кебабом поваром и поваром снова. Я ничего не сказал, хотя запах шашлыка вызвал у меня слюноотделение. Я знаю, что моя мама больше не готовит шашлыки.
Когда она подошла к рыночным воротам, моя мать вдруг остановилась.
«О, мой дорогой!» — сказал он, бледнея.
Я боялся, что мама украла деньги.
— Мы отправили козла на веревке! — Так сказал он и, держа меня за руку, нырнул в толпу и потащился обратно. — Будет плохо. Вы не можете покупать товары с помощью веревки. О, пусть земля поглотит меня! Что мы сделали сейчас? Он ждал нас? Теперь все кончено! — Говорил он так и мчался на товарный рынок, толкая и толкая людей. Здесь мы снова вышли на рынок. Теперь товар менее хитрый, но человек был толстым. Мы вернулись на «наше» место. Но теперь здесь торговля кобылами.
— Даллал — местный житель. Они найдут друг друга, — говорила мама, утешая меня и себя. Мы затерялись в толпе. В какой-то момент… в какой-то момент я остановился наверху, как будто увидел чудо. Мама, отчаянно оглядываясь по сторонам, пожимает мне руку.
— Иди, не волнуйся!
— Каракулак, — медленно произнес я. — Вот, Каракулок! Моя коза.
Я сразу узнал свою козу. Я узнал его по уху. Нет, не потому, что он белый и у него черные уши. За кривое левое ухо.По утрам, прежде чем подоить козу, моя мать некоторое время нянчила ребенка, чтобы он пах. Как только коза привязана к вымени матери, ее трудно отделить. Тогда я схвачу его за ухо и потяну. Одно ухо у него кривое, потому что я дергаю его каждый день.
— Где? — взволнованно сказала мама. — Где козел?
— Там! — Я указал на свою козу, которая стояла в десяти шагах, среди группы людей. Мужчина в старом крашеном пальто держал козлиную веревку, а маклер с изъеденным молью наушником что-то объяснял толстяку в шляпе. Не хватало только мальчика в новой шляпе…
— Это чистокровное животное, брат мой, повернись! — Ее мать рожает по двое каждый год, — пронзительно сказал маклер. — Дает молоко от одного щебета в день. Его молоко жирнее коровьего. Твои деньги идут с тобой, брат мой.
— Не приходи с небес, ты тоже. — Человек в шляпе неодобрительно покачал головой. — Хотя бы скажем шестьсот.
— Вы тоже очень хороший человек. Смотри, у этой есть ребенок! — Человек в плаще хлопнул козла по обеим ногам. — Дай бог, этой зимой у детей рты побелеют, брат!
Уже появился бледный мальчик с новыми волосами.
— Папа, — сказал он мужчине в плаще, глядя на сумку в его руке. — А вот и я!
— У нас свои заботы, — указал мужчина в плаще на мальчика. — Мой сын год выращивал козу своими руками. Теперь я хочу пожать тебе руку, брат. Легко ли сейчас выйти замуж?
Я посмотрел на свою мать. Рот его был приоткрыт, толстые губы дрожали, а в глазах стояли слезы.
— Вау, — сказал он через некоторое время, едва способный говорить. Забавно, я думал, что он смеется. Нет, я заметил, что он плачет позже. — Горе неверующим! Оба являются одним человеком.
— Я беспристрастный человек! — снова затараторил брокер. — Человеку тоже нужны заслуги. Что мы сделали с миром? Мы построили мост или мечеть?
Моя мать отпустила мою руку, как будто ее кровь высохла.
— Иди, сын мой, — сказал он, вытирая слезы кончиком рукава. «Ешь и пей в свое удовольствие, не будь лишним!»
— А веревка? — тихо сказал я.
— Не нужно. Иди, дитя мое, — нежно взяла меня за руку мама и повела сквозь толпу.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».
[/spoiler]
This domain is for use in illustrative examples in documents. You may use this domain in literature without prior coordination or asking for permission.
More information...