Ataladan suyak chiqibdi, degandek, ayni saratonda shamollab yurganimni qarang. Dalaga chiqqandim, anhorda choʻmildim. Qaytishda mashinaning toʻrttala oynasini tushirib qoʻyganim uchunmi, kechasi bilan isitmalab, hammayogʻim qaqshab chiqdi.
Ertalab rayon poliklinikasiga bordim. Qarasam, odam tirband. Tor yoʻlakning ikki chetidagi qator kursilarda biri boshini changallagan, biri boʻynini oʻrab olgan bemorlar. Oradan turtinib oʻtib kerakli eshik yaqiniga borsam, odam ayniqsa tiqilinch. Boshim sirqillagancha devorga suyanib ancha turdim. Nihoyat, menga ham joy tegdi. Liqillab turgan kursining bir chekkasiga omonat oʻtirdim. Mendan oldingi oʻrindiqda quralay koʻzlari katta-katta, qisqa kesilgan sochi tiniq yuziga xoʻp yarashgan koʻhlik juvon oʻtirar, yonidagi roʻmol oʻragan oʻrta yashar xotin bilan gaplashardi. U boshini har chayqaganda sochlari chiroyli silkinib-silkinib ketardi. Tiqilishib oʻtirganim uchun beixtiyor ularning suhbatini eshitishga majbur boʻldim.
Koʻhlik juvon barmogʻi bilan boʻynidagi nafis oltin zanjirni asabiy oʻynar ekan, uf tortdi:
– Oʻlsin, kech qolib ketdim. Murodjon akam mashina yuboraman, deb edilar. Kutib qolgandir…
– Murodjon… oʻrtogʻingizmi? – dedi roʻmolli ayol inqillab.
– Oʻrtogʻim? – Koʻhlik juvon nordon narsa yeb qoʻygandek burnini jiyirdi. Hatto oydek yuzi ham xunuklashib ketganday boʻldi. – Avval avtobusga osilib yurishni eplasin! Mashina yuborish yoʻl boʻlsin unga!
Roʻmolli ayol bir zum hayron qarab turdi. Bari bir ayollarga xos qiziquvchanligi ustun keldi chogʻi, qayta soʻradi.
– Boʻlmasa kim?
– Murodjon akammi? – Koʻhlik juvon jilmaydi. Quralay koʻzlari suzilib ketdi. Chehrasida: “Nahotki shundoq odamni tanimasangiz?” degan ifoda paydo boʻldi. – Boshligʻimiz-da! – dedi ovozi tovlanib. – Shunaqa yaxshi odam, shunaqa yaxshi odam! Anovi ahmoq boʻlsa Murodjon akamni ham yomon koʻradi. Oʻz koʻngillarida rashk qilar emishlar. Murodjon akamning slujebniy mashinasida dachalariga borganimni odamlar koʻrganmish. Qoʻling bilan ushladingmi, dedim! Avval oʻzingni epla, piyonista!
– Eringiz ichadimi? – roʻmolli ayol hamdardlik bilan bosh chayqadi. – Ichkilik oʻlsin! Boshida surishtirmagan ekansiz-da!
– Oldin unaqa emasdi, hozir itdek ichadi. Alamlaridan icharmishlar! – chiroyli juvon qoʻl siltadi. – Murodjon akamga aytuvdim, jahllari chiqdi. “Bolang koʻpaymasidan yigʻishtir, razvodga beraver, oʻzim senga kooperativniy kvartira olib beraman”, dedilar.
Roʻmolli ayol sergaklandi:
– Bolangiz bormi?
– Qizim bor…
– Bolangiz boʻlsa, unaqa qilmang, singlim, – deya roʻmolli ayol nasihat qildi. – Har qalay, umid bilan bir yostiqqa bosh qoʻygansiz, bolani tirik yetim qilmang, opovsi aylansin.
– E! – Koʻhlik juvon tilla zanjirini yana asabiy oʻynay boshladi. – Murodjon akam…
Boʻlmadi. Oʻz erini bemalol tuproqqa qorishtirib “Murodjon aka”sini ogʻzidan bol tomib maqtayotgan koʻhlik juvon koʻzimga xunuk koʻrinib ketdi. “Ehtimol, ering seni deb ichkilikka ruju qoʻygandir, balki rostdan ham alamidan ichar!” Yana birpas oʻtirsam, shu gaplar ogʻzimdan chiqib ketishini bilib, oʻrnimdan turdim. Avvalo, birovning gapiga aralashish odobsizlik. Qolaversa, oʻzgalarning shaxsiy hayoti bilan necha pullik ishim bor? Loʻqillayotgan chakkamni barmogʻim bilan bosgancha nari ketdim. Chekkim keldi.
Anchadan keyin qaytib kelsam, vrach eshigidan boyagi koʻhlik juvon chiqib kelyapti. “Murodjon aka”sining mashinasi kutib qolganidan ozor chekkan boʻlsa kerak, shosha-pisha yoʻlakka otildi. Tor xonaga kirsam, deraza oldidagi oppoq stol roʻparasida yupqa gardishli koʻzoynak taqqan, xalatining tugmalarini yechib qoʻygan naynov vrach oʻtiribdi.
– Yechining, – dedi u kattakon daftarga bir nimani yoza turib.
Xona oʻrtasida toʻxtab qoldim. Oʻzi kalta yengli koʻylak kiygan boʻlsam, tagʻin nimani yechaman?
– Yechining! – vrach asabiylashib boshini koʻtardi. Koʻzoynagini yiltiratib bir lahza tikildiyu oʻrnidan turib ketdi.
– Ie, domla, bormisiz! – dedi dilkashlik bilan. – Televizorda uncha-muncha koʻrib turamizu oʻzingizni hech topolmaymiz. – U chayir, uzun barmoqlari bilan qoʻlimni mahkam siqib koʻrishdi. – Bir xil odamlarga hayron qolasan. Hozir bittasi kirib yarim soat boshimni qotirdi. Tayinli kasali yoʻgʻu byulleten berasan, deydi. U yogʻini ishxonadagilari bilan oʻzi kelisharmish. – U jilmaygan edi, koʻzoynak ortidagi mitti koʻzlari yanayam kichrayib ketdi. – Tanimadingiz-a? Men – Orifman.
Hech baloni eslay olmasam ham, odob yuzasidan bosh silkidim:
– Ha, boʻldi-boʻldi… Qalay, yaxshi yuribsizmi?
– Yolgʻon gapirmang, tanimadingiz! – U samimiyat bilan yelkamga qoqdi. – Men Risolat opaning oʻgʻliman. Oʻqituvchi opa bor edilar-ku!
Endi esladim! Axir, bu oʻzimizning Orif-ku! Risolat opaning oʻgʻli-ku! Oʻshandayam koʻzoynak taqardi. Joʻraboshimiz unga “Shapkoʻr” deb laqab qoʻygan edi.
– Dunyo shunaqa ekan, – dedi u oʻyga tolib. – Bu yoqda poshsha xolamlarni ham berib qoʻyibsizlar, maʼrakada bormoqchi boʻldimu hovlinglarni topolmadim. Hammayoq oʻzgarib ketibdi.
– Shunaqa boʻldi, – dedim sekin. Risolat opam tuzukmilar, deb soʻragim kelsa-da, qanday surishtirishni bilmasdim. Mabodo onasi vafot etgan boʻlsa nima qilaman yarasini yangilab. U koʻzimdagi savolni uqdi.
– Bizdayam shundoq boʻlgan. Uch yil ilgari… – dedi bir nuqtaga tikilib. – Oyim: “Hech boʻlmasa, bitta bolangni koʻrsam, armonim yoʻq”, derdilar. Bir emas, uchtasini opichlab katta qildilar… Keyin yana Toshkentga kelib qoldik. Qorasuvda turamiz.
Kasal bir yoqda qolib oʻzimizning suhbatimizga berilib ketdik. Asakaga koʻchib borishgani, onasi Orifning vrach boʻlishini orzu qilgani, Orif Andijon medinstitutida oʻqigani…
Gapimiz choʻzilib ketdi shekilli, hadeb yoʻtalayotgan soqolli kishi eshikni ikki marta ochib ichkariga maʼnoli moʻraladi. Suhbatimiz chala qoldi. Orif yozib bergan dori qogʻozlarni olib chiqib ketarkanman, bolalik xotiralari tagʻin yodimga tushdi.
…Oʻsha yili qish qattiq keldi. Tuf desa, tupuk yaxlaydi. Dadam menga birinchi marta piyma olib berdi. Yaxmalak oʻynashga yaramasa ham, yaxshi, issiqqina. Biroq qor shunchalik qalin yoqqanki, iz tushmagan joyda yursam, piymamning qoʻnjidan bemalol kirib ketaveradi. Risolat opalarning hovlisi biznikidan narida boʻlgani uchun deyarli har kuni darsdan oʻqituvchim bilan birga qaytamiz. U kalish-mahsi kiyib olgan. Yoʻl ochib ketaveradi. Men ketidan ergashaman.
Qahraton tonglardan biri edi. Tanchaga tiqilib yotibman. Akalarim oʻqishga ketgan. Men peshindan keyin boraman. Chopon kiygan dadam toʻrda sandalga tiqilib yarim mudrab oʻtiribdi. Bir tomonda boshiga qalin roʻmol oʻragan oyim. Uning yonida samovar. Samovarning qorniga gʻalati tasvirlar tushirilgan. Oyimning aytishiga qaraganda, bular eski zamonda chiqqan tangalar emish. Joʻmrak ostiga qoʻyilgan tovoqqa samovar tumshugʻidan muttasil suv tomadi: chik-chak, chik-chak… Derazalarga “Qorbobo rasm chizib ketgan”. Tashqari koʻrinmaydi. Hatto eshikni ham qirov bosgan. Ammo-lekin tancha mazza. Odam bir yotgandan keyin turgisi kelmaydi. Sandal ustidagi eski dasturxonda uch-toʻrt boʻlak qora non, jiyda, turshak…
Bir mahal tashqarida gurji kuchugimning akillagani eshitildi. Dadam bir koʻzini ochib oyimga savol nazari bilan qaradi. Oyim endi oʻrnidan turayotgan edi, eshik shaxt bilan ochildi. Uyga avval ammam, ketidan sovuq gʻurillab kirdi. Ammamning qalin tivit roʻmoli, qora baxmal paltosi, hatto kipriklarigacha qirov qoʻngan edi. Oyim ildam borib, uning qoʻlidagi katta tugunni oldi.
Dadam ham shoshib qoldi.
– Ie, iye! – dedi chehrasi yorishib. Ammo boshqa gapirolmadi. Ogʻzida nosvoy bor edi. U shosha-pisha sandal koʻrpasining bir chetini koʻtardi-da, tanchaga tupurdi.
– Tuzukmisiz, opa? – dedi oʻrnidan turib.
Ammam muzdek lablari bilan peshonamdan oʻpdi-da, qoʻlini tanchaga tiqdi.
– Xah, oʻlsin-a! – dedi qaltirab. – Qoʻlimga soʻzak kirib ketdi-ya.
Oyim choyni yangilash uchun darrov samovarni koʻtarib chiqib ketdi. Dadam ammamning koʻziga tikilib qaradiyu xavotirlanib soʻradi:
– Tinchlikmi, opa, nima boʻldi?
– Dard boʻldi! Balo boʻldi! Sen bu yerda tanchaga ketingni tiqii-ib yotgin, xoʻpmi! Opamning ahvoli nima kechdi, demagin, xoʻpmi!
– Nima boʻldi oʻzi? – dedi dadam murosaga chaqirgan ohangda.
Ammam toʻsatdan yigʻlab yubordi:
– Ne umidlar bilan kutuvdim bu bolani! Mana, urush bitdi, bolam eson-omon keldi, endi yaxshi toʻylar qilaman, degan umidim bor edi.
Dadamning rangi oʻchdi:
– Afzalxonga bir nima boʻldimi?
Urushdan yaltiroq tugmali shinel kiyib kelgan, ammamning oʻziga oʻxshash chiroyli Afzalxon akam koʻz oʻngimga keldi. Qaytib kirgan oyim ham dadamning xavotirli savolini eshitib uy oʻrtasida turib qoldi.
– Tinchlikmi?
– Bola emas, balo boʻldi bu! – Ammam roʻmolchasiga burnini qoqib piqilladi. – “Kelganingga ikki yil boʻldi, yoshing ham oʻttizga qarab ketyapti, bilgan u deydi, bilmagan bu deydi”, desam, pissayib yurganida gap bor ekan. Daraxtni bir tepsang, yuzta qiz yogʻiladi-yu, bu yigit oʻlgur mana shu juvonni olaman deydi! Orqasida tayloqday bolasi boʻlmasayam goʻrgaydi.
– Kimni? – dadam bilan oyim baravar soʻrashdi.
– Kimni boʻlardi. Risol degani bor ekan-ku! “Erga tegmasidan oldin ham yaxshi koʻrardim”, deydi. “Bolasiga oʻzim otalik qilaman”, deydi. Voy, birovning itvachchasiga otalik qilmay tusingni yel yesin! – Ammam jahl bilan dasturxonni mushtlagan edi, jiydalar sochilib ketdi. – Loy qozonga oltin tuvoq boʻlmay boʻyginang lahatda chirigur!
Endi koʻz oʻngimga Risolat opa keldi. Axir maktabdagi eng chiroyli, eng shirinsoʻz oʻqituvchi shu – oʻzimizning Risolat opamiz-ku!
– Koʻzini suzib, qoshini qoqib jodu qilib olgan bolamni bu megajin! – ammam alam bilan yana yigʻlay boshladi. – Boʻlmasa, Toshkentday shahri azimda qiz anqoning urugʻi boʻptimi! Hozir oʻn yetti yashar qizga er yoʻgʻu qilichday bolam shu juvon oʻlgurning tuzogʻiga ilinib oʻtiribdi.
– Yoʻgʻ-e, – dedi oyim boʻshashib. – Risolatxon unaqa juvon emas shekilli.
Ammam “sen jim tur” degan maʼnoda onamga oʻqraydi.
– Afzalxon yoshlik qilmasin, – dedi dadam oʻylanib. – Har qalay, umr savdosi-ya bu.
– Ha, tiling bor ekan-ku! – Ammam hammasiga dadam aybdordek bobillab berdi. – Gapir! Togʻa boʻlib nasihat qil. Oyda-yilda bir borsang, dumingni tutqazmaysan. Hech boʻlmasa, uyingga kelganda gapirsang, ogʻzing bichilib qolmaydi-ku.
Afzalxon akam keyingi paytda biznikiga tez-tez keladigan boʻlib qolgan. Hozir shu esimga tushdi.
– Mayli, – dedi dadam bosh silkib. – Bafurja gaplashamiz.
– Sening gapingga koʻzi uchib turibdi! “Shunga uylanmasam, Toshkentni suvi menga harom, boshim oqqan tomonga ketaman”, deydi. – Ammam jahl bilan oyimga burildi. – Nimaga mulla mingan eshakdek soʻppayib turibsiz, kelinposhsha! Kiyinmaysizmi?
– Qayoqqa? – dedi oyim talmovsirab.
– Lahadga! – Ammam yana burnini qoqdi. – Sovchilikka bitta oʻzim bormayman-ku.
Oyim garangsib sandalning bir chetiga choʻkdi.
– Qandoq boʻlarkin? – dedi ikkilanib. – Xolposh xolaga nima deymiz? “Keliningizga sovchi boʻlib keldik”, deymizmi? Bechoraning oʻzi oʻgʻlidan ayrilib jigar-bagʻri ezilib oʻtirgan boʻlsa.
– Yoʻq desa goʻrga… Qoʻlidan kelsa kelinini tiyib olsin!
Ammamning hamma gapini tushunmasam ham, Risolat opani yomonlayotganini his etib turardim. Yoʻq, oʻqituvchim yomonmas. Maktabdagi eng yaxshi oʻqi-tuvchi – oʻzimizni opamiz. Hatto ikkinchi “B”dagilar ham bizga havas qilishadi. Ularning oʻqituvchisi yomon.
Ammam naridan-beri choy ichdi-yu, onamni otlantirdi.
– Sen ham yur! – dedi menga qarab.
Oyimning koʻziga yalinib qaradim.
– Bormayman, – dedim sekin. – Borgim kelmayapti.
– Bora qol, – dedi dadam. – Hali maktabingga vaqtli-ku.
Oʻqituvchimnikiga borishga uyalar, ayniqsa, hozir sira borgim kelmasdi. Dadam ammamdan hayiqqani uchun menga buyurdi, men dadamdan qoʻrqqanim uchun noiloj kiyindim.
Xolposh xolaning bir koʻzi koʻr. Negadir aftiga qarashga qoʻrqaman. Ammo oʻzi juda yaxshi xotin. Nuqul “girgitton” deb gapiradi. Joʻraboshimiz uni “Girgitton xola” deydi. Ularning uyi Toylarnikidan narida… Qor kechib ancha yurdik. Nihoyat, isiriq hidi anqigan pastakkina uyga avval oyim, ketidan tugun koʻtargan ammam, uning ketidan men kirib bordim. Xolposh xola sandal chetida xamir qorib oʻtirgan ekan. Mehmonlarni koʻrib quvonib ketdi.
– Voy girgittonlar, voy oʻzim girgittonlar! – degancha kalovlanib oʻrnidan turdi. Qoʻli xamir yuqi boʻlgani uchun bilagi bilan yelka qoqib koʻrishdi. Paytavani qalin oʻragan ekanman, piymamni yechguncha qiynalib ketdim. Xolposh xola bir zumda dastur-xon yozdi. Xanik chetida choʻnqayib oʻtirib yongʻoq chaqdi, tut mayiz, shinni qoʻydi… Oyim qizarib-boʻzarib, ammam esa chimirilib oʻtirardi. U tancha ichidan oyimning oyogʻiga oʻxshatibgina tepdi shekilli, onamning ixcham gavdasi silkinib ketdi.
– Koʻp ovora boʻlavermang, – dedi battar qizarib. – Biz bir yumush bilan keluvdik.
– Voy girgitton, ovorasi bor ekanmi? Eshonoyimning oyoqlariga qoʻy soʻysak arziydi.
Ammam: “Gapirasanmi-yoʻqmi?” deb qoshini qoqqan edi, oyim tutilib-tutilib gap boshladi:
– Biz… Haligi… Qulchilikka keluvdik, aylanay…
Xolposh xola bir zum dovdirab qoldi. Choy quyib uzatayotgan piyolasi havoda muallaq turib qolgandak edi. U yagona koʻzi bilan oyimga hayron tikildi.
– Shundoq boʻp qoldi, – dedi ammam jilmayishga urinib. Uning tabassumi yigʻidan battar ayanchli edi. – Shu, Afzalxon tushmagur Risolatxondan boʻlagiga koʻnmayapti… Bilmadim, mabodo taqdir qoʻshgan boʻlsa…
Xolposh xola yagona koʻzini ammamga qadab piyolani dasturxonga qoʻydi.
– Albatta, sizga ogʻir, – dedi oyim ovozi titrab. – Xudo shohid, dilingizni ogʻritmoqchi emasmiz. Bilamiz, bu gapning mavridi emas, oʻzingizning ogʻzingiz toʻla qon…
Xolposh xola boshini xam qilib oʻyga toldi.
– Risolatni kelinmas, qizim deganman, girgitton, – dedi anchadan keyin. – Nima qilay, urush judo qildi oʻgʻlimdan. Bolamning oʻrniga bolam, deb etagidan tutgan edim. – Uning ovozi titray boshladi. – Mayli, ilojim qancha, meni deb yosh umrini oʻtkazsa, Xudo nima deydi.
Ammam boshqacha gap kutgan ekan shekilli, rangi oʻchdi.
– Men aytdim, – dedi ovozini balandlatib. – “Hoy, bola, yoshlik qilma, keyin shoxing sinib qoladi”, deb necha marta aytdim.
– Albatta, teng tengi bilan degan gap bor. – Xolposh xola hamon boshini quyi solib oʻtirardi. – Oʻgʻlingiz koʻz ochmagan yigit boʻlsa. Qizim… – U jimib qoldi. – Tagʻin oʻzlari bilishadi. Ikkovining koʻnglida shu niyat boʻlsa bizning qoʻlimizdan nima kelardi. – U qandaydir ichki sezgi bilan sergaklandi. – Shoshmang, girgitton, bolam keldi. Orifim keldi.
Chindan ham eshik ochildi-da, eski paltosining ustidan yelkasiga jild osgan Orif paydo boʻldi. U telpagining quloqchinini tomogʻi ostidan oʻtkazib bogʻlab olgan, qoshiqdek yuzida koʻzoynagi allaqanday kulgili yaltirab turardi.
– Keldingmi, bolam, – Xolposh xola darrov Orifning jildini oldi.
– Sovuq qotib ketibsan-ku, shakartoyim.
Orif uchinchida oʻqiydi. Ularning darsi tugagan boʻlsa, demak, men ham tezroq maktabga joʻnashim kerak.
– Oyi, ketaylik, – dedim tipirchilab.
– Hali vaqtli, biz uchta oʻqidik. – Orif yelkamga qoʻlini tashladi. – Yur, qubba oʻynaymiz.
– Mayli, narigi uyga kira qolinglar, – dedi Xolposh xola darrov koʻnib. – Kattalarning gapiga quloq solsa uyat boʻladi, girgittonlar.
Orif ikkalamiz qirov bosgan, derazasidan xira nur tushib turgan katalakdek uyga kirdik. Bu Risolat opaning xonasi boʻlsa kerak, burchakda stol, suyanchigʻi baland stul bor edi. Stol ustida daftar-kitoblar taxlab qoʻyilgan. Kirpech osilgan devorda Risolat opaning chust doʻppi kiygan kishi bilan tushgan surati. Risolat opa doʻppili kishining yelkasiga boshini xiyol egib jilmayib turibdi.
– Bu kim? – dedim suratdagi kishini koʻrsatib.
– Dadam! – Orif tokchadagi tovoqdan bir hovuch yongʻoq oldi. – Oʻynaysanmi?
– Mening yongʻogʻim yoʻq-ku.
– Qarzga berib turaman. – U oʻnta yongʻoqni sanab ajratdi. – Men gan qoʻyaman, xoʻpmi?
– Boʻpti.
Qubba oʻyini qiyin emas. Toʻrtta yongʻoq qubba qilib qoʻyiladi. Uzoqdan poylab tekkizsangiz, gan sizniki. Tekkizolmasangiz, otgan yongʻogʻingiz qulogʻini ushlab ketdi deyavering.
Birpasda qarz olgan yongʻogʻimdan beshtasini yutqazib qoʻydim. Yongʻoq namat ustida yaxshi dumalamaydi. Yo sakrab ketadi, yo toʻxtab qoladi. Buning ustiga uy nimqorongʻi.
Rosa berilib oʻynayotgan edik, narigi uydan Xolposh xolaning ovozi keldi.
– Sandiqning tagiga yongʻoq otmanglar, girgitton, sichqon koʻpayadi.
Ketma-ket ammamning zardaliroq gapirgani ham eshitildi:
– Mayli, endi bizlar turaylik.
…Oʻsha kuni xotinlar tagʻin nimani gaplashganini bilmayman. Biroq ertasiga Risolat opa juda gʻalati, xomush boʻlib qoldi. Tarasha bilan isitilgan temir pechka peshindan keyin ilimiliq boʻlib qolar edi. Biz bolalar choponimizni yechmasdan oʻtiramiz. Hammadan yomoni siyoh muzlab qoladi. Siyohdonni pechka ustiga qoʻysangiz sal eriydi-yu, yana muzlayveradi. Peroni botirsangiz qirs etadi, siyoh yuqmaydi. Har qanday sovuqda ham paltosini yechib, sochini silliq tarab, bosh yalang oʻtiradigan Risolat opa oʻsha kuni negadir paltosini ham, roʻmolini ham yechmadi. Oʻqish darsi edi. Doskaga chiqdim.
– Oʻqi, – dedi Risolat opa jurnalni ochib.
– “Quduq yoniga uch xotin keldi. Hammasi oʻz oʻgʻlini maqtay boshladi”, – deb sharillatib oʻqib ketdim. Bittayam joyida tutilmadim. Oʻqib boʻldimu Risolat opaning “Oʻtir” deyishini kutib turaverdim. U boʻlsa indamaydi. Ogʻirligimni u oyogʻimdan bu oyogʻimga tashlab, hali turibman, hali turibman… Risolat opa derazaga tikilgancha oʻtiribdi. Shu oʻtirishda uxlab qolgandek edi. Oxiri boʻlmadi. Avval sekinroq, keyin qattiqroq yoʻtaldim.
– Oʻqi, – dedi u hamon derazadan koʻz uzmay.
– Boʻldim, – dedim sekin.
– A? – Risolat opa choʻchib uygʻongandek boshini burdi. – Boʻldingmi? Oʻtir, rahmat.
Risolat opa ertasigayam, indinigayam shunday boʻlib yurdi. Har kuni oʻqituvchim bilan birga ketishga oʻrganib qolgan ekanman. Maktabdan yolgʻiz qaytish alam qilar edi. Bultur Xoʻja bilan qaytardik. Endi uyam yoʻq: Chirchiqda. Biyday keng, kimsasiz dala oʻrtasidagi ipdek ingichka yoʻldan oʻtguncha zerikib ketaman. Yoʻldagi izlar chuqur-chuqur botgan, ikki cheti belim baravar qor. Sal chetga chiqsam, piymam qorga toʻlib chiqadi. Risolat opam bilan yursam mazza, harna shamolni toʻsib ketadi.
Uchinchi kuni Risolat opam bilan ketdim. Faqat ikkalamiz emas: Afzalxon akam ham bor edi.
Oxirgi darsdan chiqib yuz qadamcha yurgan edim, qarasam, qordan shoxlari egilib ketgan tol tagida Afzalxon akam turibdi. Askarcha shinelini kiyib olgan, oyogʻidagi etik yaraqlatib moylangan. Faqat bosh yalang. Yaqin bordim.
– Quloqchiningni tushirib ol. – U telpagimning bogʻichini yechib quloqchinni tomogʻim ostidan oʻtqazdi. – Qulogʻing sovuq qotib qoladi. – Keyin shinelining choʻntagidan buklangan gazeta oldi. Toʻrtburchak qilib yirtdi. Boshqa choʻntagidan xaltacha chiqardi. Xaltachadan tamaki chimdib oldi-da, uni sargʻayib ketgan barmoqlari bilan qogʻozga sepib oʻray boshladi.
– Menga qara! – dedi tamaki oʻray turib. – Oʻqituvchingni aytib chiq.
– E, uyalaman! – dedim rostini aytib.
– Xoʻp degin. – Afzalxon akamning barmoqlari titrab ketgandek boʻldi. – Bitta ukalik qilgin, jiyan. Oʻzing katta yigitsan-ku, senga ordenimni beraman.
Afzalxon akamning kattakon, ogʻir Qizil Yulduzini oʻynashni yaxshi koʻrardim. U boʻlsa, burovini boʻshatib, yechib koʻrishimga hech ruxsat bermasdi.
Ordendan koʻra uning yalinishi taʼsir qildi. Piymamdan sovuq oʻtib, oyogʻim muzlay boshlagan boʻlsa ham orqaga qaytdim. Oʻqituvchilar xonasining eshigini qoʻrqa-pisa ochdim. Bu yer ham sovuq, devorda xaritalar. Stol ustida jurnallar. Risolat opa sovib qolgan pechkaning tunuka dudburoniga kaftini bosib, qoʻlini isitayotgan ekan. Nariroqda sochlari oppoq matematika oʻqituvchisi oʻtiribdi.
Risolat opa meni koʻrib negadir jilmaydi:
– Uyga ketmadingmi?
Indamay bosh chayqadim.
– Boʻpti, ketdik. – U roʻmolini qaytadan oʻradi. Paltosining tugmalarini soldi-da, kelib qoʻlimni tutdi. – Vuy, qoʻling muzlab ketibdi-ku. Meni kutishing shartmidi?
Negadir oʻzimni juda yomon koʻrib ketdim. Yerga qaragancha indamay ketaverdik. Oldinda oʻqituvchim, orqada men. U qoʻlini orqaga choʻzgancha iliq kafti bilan qoʻlimni ushlab olgan. Har qadam bosganida kalish-mahsisi gʻijir-gʻijir qiladi. Tovonidan quruq, muzdek qor sachraydi. Bir mahal u qoʻlimni qoʻyib yubordi. Menga oʻgirilib qaraganini, koʻzimga tikilayotganini his qilib turardimu boshimni koʻtarolmasdim. Afzal akam qorni gʻijir-gʻijir bosib yaqin keldi. Shundagina sekin boshimni koʻtardim. Risolat opa hamon menga qarab turar, sovuq boʻlsa ham kulcha yuzlari qizargan, yanayam chiroyli boʻlib ketgan edi.
Afzalxon akam ikki qadam narida toʻxtadi.
– Kechirasiz, – dedi sekin. – Men iltimos qiluvdim. – U qorga botib Risolat opaga yoʻl boʻshatdi. Oldinda Risolat opa, keyin Afzalxon akam, uning ketidan men – tizilishib yoʻlga tushdik. Anchagacha jim ketishdi. – Oʻylab koʻrdingizmi? – dedi nihoyat Afzalxon akam.
Ularning gapini eshitish yaxshi emasligini his qilib turardim. Toʻxtab qoldim. Ular ham oʻn qadamcha nari borib toʻxtashdi.
– Bitta oʻgʻlingizni oʻylasangiz xavotir olmang, – dedi Afzalxon akam. Biroq Risolat opa bir nima deb imladi shekilli, Afzalxon akam ovozini pasaytirdi. Qoʻlini keskin-keskin siltagancha allanimani kuyib-pishib tushuntira boshladi. Ancha gaplashishdi. Oyogʻimdan muz oʻtib ketdi. Burnimni tortaverib charchadim. Oʻtib ketay desam, bir yogʻi qorga botishdan, ikkinchi tomoni, ularga yaqin borishdan qoʻrqaman.
Afzalxon akam shinelining choʻntagidan yana qogʻoz, tamaki oldi. Tez-tez oʻray boshladi. Ikkovlari tagʻin yurib ketishdi. Xayriyat!
Men ham ergashdim. Oʻttiz-qirq qadam yurib yaydoq dalaning qoq oʻrtasida yana toʻxtashdi. Oʻn qadamcha berida men ham toʻxtadim. Endi oyogʻim akashak boʻlib qolgan, piyma ichida nima bor – nima yoʻq, oʻzim ham bilmasdim.
Afzalxon aka tamaki tutab turgan qoʻlini silkitib yana allanimalarni gapira boshladi. Shundan keyin gʻalati boʻldi. Afzalxon akam birdan sirgʻanib ketgandek, choʻkkalab qoldi. Avvaliga yiqilib tushdi deb oʻylagan edim. Yoʻq, yiqilmagan ekan. U Risolat opamning oyogʻidan quchib hayqirib yubordi:
– Ayting, nima qilay! Bilaman, Yoʻldoshni yaxshi koʻrardingiz. Men ham yaxshi koʻrardim. Doʻstim edi… Lekin endi u yoʻq-ku!
Risolat opa Afzalxon akamning qoʻltigʻidan tutib turgʻizmoqchi boʻlar, ammo kuchi yetmasdi. Beixtiyor uch-toʻrt qadam yaqin borib qoldim.
– Ikkalamiz bitta raschyotda edik! – dedi Afzalxon akam hamon oʻsha ohangda. – Pragada oʻz qoʻlim bilan yerga qoʻydim. Men tirik qolganim uchun aybdor emasman-ku! Nima qilay endi, u yoʻq-ku!
Risolat opa yigʻlab yubordi. Afzalxon akamning sochini ikki qoʻli bilan hadeb silar ekan, iltijo qildi:
– Men-chi, men?
– Nima siz? Nima?! – dedi Afzalxon akam ham iltijo bilan.
– Men borman-ku! – Risolat opa yana Afzalxon akamning boshini siladi. – U oʻlgan boʻlsa men tirikman-ku.
Shu alpozda Afzalxon akamning boshini silab, koʻzlaridan shashqator yosh oqqancha ancha turdi. Keyin sekin burildiyu qorli soʻqmoqdan chayqalib-chayqalib yurib ketdi.
Afzalxon akam anchagacha choʻkkalab turdi-da, sekin qaddini rostladi. Men tomonga burildi. Shinelining tizzasi qorga belangan, koʻzlarida yosh bor edi. U menga qaramadi. Bir hatlab chetga chiqdi-yu, qor kechib gandiraklab yurib ketdi. Hatto nariga borganda ham yoʻlkaga tushib olmadi. Biydak dalada yolgʻiz qoldim. Qora palto kiygan Risolat opa bir tomonga, kulrang shinel kiygan Afzalxon akam ikkinchi tomonga ketar edi. Oxiri ikkalasi ikkita qora nuqtaga aylanib oppoq qorliqqa singib ketdi. Nima uchundir sovuqni unutdim, uygayam borgim kelmas edi.
…Keyin Afzalxon akam biznikiga juda kam keladigan boʻlib qoldi. Risolat opa sinfimizni yozgacha oʻqitdi-yu, gʻoyib boʻldi. Oyimning aytishiga qaraganda, Xolposh xolamning andijonlik singlisi bor ekan. Hammalari oʻsha yoqqa koʻchib ketishibdi.
Afzalxon akam, ammam aytganidek, “Toshkentning suvi menga harom”, deb bosh olib ketgani yoʻq. Biroq anchagacha uylanmay yurdi…
Bir necha yildan keyin yuqori sinfda oʻqiyotganimda astronomiya oʻqituvchimizdan bir haqiqatni bilib oldim: oyning oʻzi yogʻdu sochmas ekan, quyoshdan nur olarkan. Bu dunyoda oftob borligi uchun ham oy yogʻdu sochib turarkan.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Смотри, как я хожу с простудой в этом раке, как будто кость вышла из формы. Я пошел в поле и купался в роднике. На обратном пути из-за того, что я опустил все четыре окна машины, у меня ночью поднялась температура, и все тело болело.
Утром пошла в областную поликлинику. Вижу, что пробка. По обеим сторонам узкого коридора в рядах стульев стоят пациенты, один из них держится за голову, а другой обвивает шею. Там особенно тесно, когда я проталкиваюсь мимо него и добираюсь до нужной двери. Я долго стоял, прислонившись к стене, голова кружилась. Наконец-то я тоже получил место. Я сел на край скрипучего стула. На сиденье передо мной сидел голубоволосый молодой человек с большими глазами, коротко остриженными волосами, подходившими к его ясному лицу, и разговаривал с женщиной средних лет в платке рядом с ним. Каждый раз, когда она качала головой, ее волосы красиво тряслись. Я был вынужден подслушать их разговор, потому что был переполнен.
Кохлик нервно теребил молодым пальчиком изящную золотую цепочку на шее и вздыхал:
«Черт возьми, я опаздываю». Мой брат Муроджон сказал, что пришлет машину. Может быть, он ждал…
— Муроджон… он твой друг? — сказала женщина с платком.
«Мой друг?» — Молодой человек из Кохлика сморщил нос, как будто съел что-то кислое. Даже его лунообразное лицо стало уродливым. — Пусть сначала до автобуса дотянет! Пусть пришлет машину!
Женщина в платке мгновение смотрела в изумлении. Но когда женское любопытство взяло над ним верх, он спросил снова.
— Если нет, то кто?
— Муроджон мой брат? — улыбается молодой человек Кохлик. Глаза Куралай расширились. На его лице: «Разве вы не знаете этого человека?» появилось выражение. — Наш босс тоже! — сказал он хриплым голосом. — Такой хороший человек, такой хороший человек! Муроджон ненавидит моего брата, если он дурак. Они завидуют в душе. Люди видели, что я ездил к ним на дачу на служебной машине своего брата Муроджона. Я сказал, ты поймал его рукой! Сначала съешь себя, пианист!
— Ваш муж пьет? — женщина в платке сочувственно покачала головой. — Пусть пьянство умрет! Хотя вы не спрашивали в начале!
— Раньше не пил, теперь пьет как собака. Пей от их боли! — красивый молодой человек машет рукой. — Я сказал своему брату Муроджону, он рассердился. Сказали: «Собери излишки своего ребенка, отдай на развод, а я тебе кооперативную квартиру куплю».
Проснулась женщина в платке:
— У тебя есть ребенок?
— У меня есть дочь…
«Если у тебя есть ребенок, не делай этого, сестра моя», — посоветовала женщина в платке. — В любом случае, вы с надеждой кладете голову на подушку, не делайте ребенка живым сиротой, пусть он будет счастлив.
— Привет! — Молодой человек из Колика снова начал нервно играть с золотой цепочкой. — Брат Муроджон…
Этого не произошло. Молодой человек в синих воротничках, который восхвалял «Ака Муроджон», с легкостью перемешивая свою землю, выглядел уродливым в моих глазах. «Возможно, ваш муж начал пить из-за вас, но он действительно пьет от своей боли!»«Зная, что эти слова сорвутся с моих уст, если я посижу еще немного, я встал. Во-первых, невежливо перебивать кого-то. Кроме того, какое мне дело до личной жизни других людей? Я прижала палец к пульсирующему виску и пошла прочь. Пришел мой чек.
Когда я возвращаюсь через некоторое время, из двери доктора выходит молодой человек в голубом. «Брата Муроджона», должно быть, задело то, что его ждала машина, поэтому он бросился на тротуар. Когда я вхожу в узкую комнату, перед белым столом перед окном сидит молодой врач, в очках с тонкой оправой и расстегивающий халат.
«Сними это», — сказал он, что-то записывая в большой блокнот.
Я остановился посреди комнаты. Если на мне рубашка с короткими рукавами, что мне надеть?
— Сними! — доктор нервно поднял голову. Почистив очки, он посмотрел на мгновение и встал.
— Да, учитель, вы там! — сказал он весело. — Мы видим вас по телевизору, но никогда не находим. — Он крепко сжал мою руку своими мягкими, длинными пальцами. — Вас удивят одни и те же люди. Сейчас один из них зашел и полчаса мучил меня головной болью. Он говорит, что вы дадите бюллетень без предварительной записи. Он сам договаривается о нефти с людьми в офисе. — Он не улыбался, его крошечные глазки за очками снова стали меньше. — Ты меня не узнал? Я Ариф.
Хотя ничего не помню, но из вежливости кивнул:
— Да хватит… Как дела?
— Не ври, ты меня не знал! — Он искренне похлопал меня по плечу. — Я сын сестры Рисолат. Был учитель!
Теперь я вспомнил! Ведь это наш родной Ариф-ку! Сын сестры Рисолат! Уже тогда он носил очки. Наш вождь прозвал его «Шапкор».
«Так уж устроен мир, — сказал он задумчиво. — Ты еще и мою тетку Пошшу отдал. Я бы не нашел твоих дворов, если бы она хотела в поход. Все изменилось.
— Вот и все, — медленно сказал я. Хоть я и хотел спросить, готова ли моя сестра Рисолат, я не знал, как спросить. Если его мать умерла, что я сделаю, чтобы залечить рану? Он услышал вопрос в моих глазах.
— Это случилось и с нами. Три года назад… — сказал он, глядя в одну точку. — Моя мама говорила: «По крайней мере, если я увижу только одного ребенка, мне не снится сон». Подняли не одного, а трех… Потом вернулись в Ташкент. Мы стоим в черной воде.
Мы погрузились в собственный разговор. То, что они переехали в Асаку, что мать Арифа мечтала стать врачом, что Ариф учился в Андижанском медицинском институте…
Кажется, наша беседа продолжилась, и кашляющий бородач дважды открывает дверь и многозначительно входит. Наш разговор неполный. Когда я доставал рецепты на лекарства, прописанные Арифом, мне на ум пришли детские воспоминания.
… В том году зима была тяжелой. Когда он говорит плюнуть, он плюет. В первый раз отец принес мне пирог. Даже если мороженое не подходит для игры, оно хорошо.горячий. Однако снег такой густой, что если я иду там, где нет следов, он легко проникает сквозь штаны. Так как двор сестер Рисолат находится далеко от нашего, мы почти каждый день приходим домой с занятий с моим учителем. На нем калиш-махси. Дорога продолжает открываться. Я буду следовать.
Это было одно из тех хмурых утр. Я застрял в клетке. Мои братья пошли учиться. Я пойду во второй половине дня. Мой отец, одетый в халат, полусонный в сетке, заправленный в лапти. С одной стороны моя мама с толстым платком на голове. Рядом с ним самовар. На желудке самовара нарисованы странные изображения. По словам моей мамы, это монеты древних времен. Из носика самовара капает вода в поддон под краном: чик-чак, чик-чак… «Дед Мороз нарисовал» на окнах. Вне поля зрения. Даже дверь была сломана. Но это очень весело. Человек не хочет вставать после лежания. На старом столе на сандалии три-четыре куска черного хлеба, жиида, туршак…
В какой-то момент я услышал, как на улице лает моя грузинская собака. Отец открыл один глаз и вопросительно посмотрел на мать. Мама только встала, дверь с грохотом открылась. Моя тетя вошла в дом первой, затем завыли холода. Толстый твидовый шарф Аммы, черное бархатное пальто и даже ее ресницы были в грязи. Моя мать последовала за ним и взяла большой узел из его руки.
Папа тоже торопился.
— Да, да! — сказал он, его лицо просияло. Но он больше не мог говорить. У него был полный рот. Он торопливо поднял край сандалии и плюнул на загар.
— Ты в порядке, сестра? — сказал он вставая.
Амма поцеловала меня в лоб ледяными губами и положила руку мне на лоб.
— О, пусть он умрет! — сказал он дрожа. — У меня есть слово в моей руке.
Мать тут же вышла с самоваром, чтобы освежить чай. Папа посмотрел в глаза тете и обеспокоенно спросил:
«Спокойно, сестра, что случилось?»
— Больно! Это катастрофа! Ты будешь лежать здесь, хорошо! Не говори мне, что случилось с моей сестрой, хорошо!
— Что случилось? — сказал отец тоном, призывающим к компромиссу.
Амма вдруг заплакала:
— Я с такими надеждами ждала этого ребенка! У меня была надежда, что война закончилась, мой ребенок благополучно прибыл, и теперь у меня будут хорошие свадьбы.
Папа побледнел:
«Что случилось с Афзал Ханом?»
Мой брат Афзал Хан, такой же красивый, как и моя тетя, пришел ко мне в блестящем военном пальто на пуговицах. Моя мать вернулась и встала посреди дома, услышав встревоженный вопрос отца.
— В чем дело?
«Это не ребенок, это катастрофа!» — Амма ткнула нос в носовой платок. — «Прошло два года с тех пор, как ты приехал, а тебе уже за тридцать, кто-то знающий говорит это, кто-то не знающий говорит то», и он разозлился. Если пнуть дерево, упадет сто девушек, а этот юноша умрет и скажет, что возьмет этого юношу! Даже если за ней нет ребенка, она будет рычать.
— Кто? — спросили отец и мать.- Кто бы это был? Есть Рисоль! «Я любил его еще до того, как он упал на землю», — говорит он. «Я сам позабочусь о ребенке», — говорит он. Увы, пусть ветер съест вашу мечту, не будучи отцом чужому щенку! — Мама в гневе ударила кулаком по столу, дети разбежались. — Если покрасить глиняный горшок без золота, он сгниет в горшке!
Теперь перед моими глазами предстала сестра Рисалат. Ведь самая красивая и милая учительница в школе – это наша сестричка Рисолат!
— Это мегаджинн, который заколдовал моего ребенка, плавая ему глазки и гладя брови! — мама снова заплакала от боли. — Если нет, то город Ташкент полон семян девушки Анко! Теперь, как семнадцатилетняя девушка без мужа, мой ребенок попался в ловушку этого юного убийцы.
— Нет, — спокойно сказала мама. — Похоже, Рисолатхан не так уж и молод.
Амма читает маме в значении «ты молчи».
— Афзал-хан не должен быть молодым, — задумчиво сказал мой отец. — В любом случае, это дело всей жизни.
— Да у тебя есть язык! — Мать винила во всем отца. — Говорить! Будь дядей и посоветуй. Если будете ходить раз в месяц, не разочаруетесь. По крайней мере, если вы заговорите, когда вернетесь домой, вам не заткнут рот.
Мой брат Афзалхан часто приезжал к нам в гости. Я вспомнил это сейчас.
— Хорошо, — сказал отец, качая головой. — Давай поговорим по-французски.
— Его глаза летят от твоих слов! «Если я не женюсь на ней, я уеду в Ташкент, где вода для меня нечиста, и у меня течет голова», — говорит он. — Мать гневно повернулась к маме. — Что ты пердишь, как мулла на осле, невеста! Ты не одеваешься?
— Куда? — нетерпеливо сказала мама.
— В Лахад! — Моя тетя снова коснулась своего носа. — Я не пойду на гадание одна.
Моя мать смутилась и опустилась на одну сторону сандалии.
— Как это могло произойти? — сказал он нерешительно. — Что скажем тете Холпош? Говорим ли мы: «Мы пришли быть шаферами твоего жениха»? Сам бедняк опечален потерей сына.
— Если он скажет «нет»… пусть удержит свою невесту, если сможет!
Хоть я и не понимала всего, что говорила тетя, я чувствовала, что она оскорбляет сестру Рисолат. Нет, мой учитель не плохой. Лучший учитель в школе — это мы сами. Нам завидуют даже те, кто во второй «Б». Их учитель плохой.
Тетя пила чай издалека и подвозила маму.
— Зайти слишком! — сказал он глядя на меня.
Я посмотрел в глаза матери.
— Я не пойду, — медленно сказал я. — Я не хочу идти.
«Давай,» сказал мой отец. — У тебя еще есть время пойти в школу.
Я не хотел идти к своему учителю, особенно сейчас. Отец приказал мне, потому что моя тетя накричала на меня, а я оделась, потому что боялась отца.
Тетя Холпош слепа на один глаз. Я почему-то боюсь смотреть. Но она очень хорошая жена. Нукул говорит «Гиргиттон». Наш лидер называет ее «тетя Гиргиттон». Их дом далеко от дома Тойлара… Мы долго шли по снегу. Наконец, сначала мама, а потом и тетя отнесли меня в домик, где пахло ладаном.Я вошел вслед за ним. Тетя Холпош сидела на краю сандалии и месила тесто. Он был рад видеть гостей.
— Горе Гиргиттонам, горе Гиргиттонам! — сказал он и встал. Поскольку его рука была полна теста, они попытались ударить его по плечу запястьем. Мне было трудно снять пижаму, так как я плотно завернул свою паитаву. Тетя Холпош сразу написала программу. Ханик присел на край и грыз грецкие орехи, клал шелковицу, изюм, патоку… Мать краснела, а тетя дрожала. Кажется, он просто пнул маму по ноге изнутри панчи, и мамино компактное тело затряслось.
— Не волнуйся слишком сильно, — сказал он, краснея еще больше. — Мы пришли с заданием.
— О, Гиргиттон, он занят? Стоит заколоть овцу у ног Эшоноим.
Амма: «Ты говоришь?» Он поднял брови, и мама начала нервно говорить:
— Мы… Еще… Мы попали в рабство, кругом…
Тетя Холпош на мгновение растерялась. Чашка, из которой он наливал чай, казалось, зависла в воздухе. Он удивленно уставился на мою мать своим единственным глазом.
— Достаточно, — сказала тетка, пытаясь улыбнуться. Ее улыбка была более жалкой, чем ее слезы. — Значит, Афзал-хан не избавится от Рисолатхана… Не знаю, может, судьба…
Тетя Холпош устремила свой единственный глаз на мою тетю и поставила миску на стол.
— Конечно, тебе тяжело, — дрожащим голосом сказала мама. — Бог свидетель, мы не хотим ранить ваш язык. Мы знаем, что дело не в этом, у тебя же рот полон крови…
Тетя Холпош покачала головой и задумалась.
— Я сказал тебе не посылать сообщения, дочь моя, Гиргиттон, — сказал он после долгой паузы. — Что мне делать, война разлучила меня с сыном. Вместо своего ребенка я схватила юбку, сказав, что это мой ребенок. — Его голос начал дрожать. — Ну, сколько могу, что скажет Бог, если он проведет за меня свою молодую жизнь.
Амма, казалось, ожидала чего-то другого, и ее лицо побледнело.
— Я же сказал тебе, — сказал он, повысив голос. — Сколько раз я говорил: «Эй, пацан, не веди себя молодо, а то у тебя рог сломается».
— Конечно, есть поговорка «равно равно». — Тетя Холпош по-прежнему сидела, опустив голову. — Если ваш сын молодой человек, который не открыл глаза. Моя дочь… — Он замолчал. — Тагин сами знаете. Если бы у них обоих было это намерение в их сердцах, что мы могли бы сделать? — Он проснулся с какой-то внутренней интуицией. — Не спеши, Гиргиттон, мой ребенок прибыл. Пришел Орифим.
Действительно, дверь открылась, и появился Ариф с книгой, висящей на плече поверх старого пальто. Наушники его телефона были спрятаны под горлом, а очки забавно блестели на его ложкообразном лице.
«Ты пришел, дитя мое?» Тетя Холпош тут же взяла папку Арифа.
— Ты замерзаешь, дорогая.
Ариф учится в третьем классе. Если их урок закончился, то я должен идти в школу как можно скорее.
— Эй, пошли, — прошептал я.
— Еще есть время, читаем три. — Ариф положил руку мне на плечо. — Давай, поиграем в купол.
— Ладно, иди в другой дом,- сказала тетя Холпош, сразу привыкая. — Стыдно слушать взрослых, гиргиттоны.
Мы с Арифом вошли в темный дом с тусклым светом из окна. Должно быть, это была комната сестры Рисолат, в углу стоял стол и стул с высокой спинкой. На столе лежат тетради и книги. На стене, где висит кирча, висит изображение сестры Рисолат с мужчиной в чустовой шапке. Сестра Рисолат склоняет голову на плечо человека в кепке и улыбается.
— Это кто? — сказал я указывая на человека на фото.
— Мой папа! — Ариф взял горсть грецких орехов с подноса на полке. — Ты играешь?
— У меня нет орехов.
— Я одалживаю. — Он насчитал десять орехов. — Я уйду, хорошо?
— Вот и все.
Купольная игра не сложная. Четыре грецких ореха помещены в купол. Если ты смотришь на него издалека, он твой. Если вы не можете потрогать его, скажите, что орех, который вы бросили, попал ему в ухо.
Внезапно я потерял пять одолженных грецких орехов. Грецкий орех плохо катится по войлоку. Либо прыгает, либо останавливается. К тому же в доме темно.
Мы играли с Розой, когда из другого дома послышался голос тети Холпош.
— Не бросайте грецкие орехи под ящик, это заведёт мышей.
Одна за другой раздавались голоса тетушки, которые говорили все более горько:
— Ладно, давай уже вставать.
… Я не знаю, о чем говорили женщины в тот день. Однако на следующий день сестра Рисолат стала очень странной и тихой. Железная печь, отапливаемая стружкой, после полудня была теплой. Мы, дети, сидим, не снимая пальто. Хуже всего то, что чернила замерзают. Если поставить чернила на плиту, они немного растают и снова замерзнут. Если окунуть перо, оно становится хрустящим, а чернила не растекаются. Сестра Рисолат, которая снимает пальто, гладко причесывается и сидит с непокрытой головой даже в холодную погоду, в тот день не сняла ни пальто, ни шарфа. Это был урок чтения. Я подошел к доске.
«Читай», — сказала сестра Рисолат, открывая журнал.
— «Три женщины подошли к колодцу. Все стали хвалить сына, — радостно читаю я. Я не был пойман в одном месте. Вы закончили читать?» Я все ждал, что сестра Рисалат скажет «Садитесь». Он не молчит. Перебрасывая вес с одной ноги на другую, я все еще стою, все еще стою… Сестра Рисолат сидит и смотрит в окно. Он как будто заснул, сидя там. Это не закончилось. Я кашлял сначала медленно, потом сильнее.
— Читай, — сказал он, все еще глядя в окно.
— Я закончил, — медленно сказал я.
— Хм? Сестра Рисолат повернула голову, как будто проснулась. — Был ли ты? Садитесь, спасибо.
Сестра Рисолат продолжала так на следующий день и по сей день. Я привык ходить с учителем каждый день. Возвращение из школы в одиночестве было болезненным. Мы вернулись с Бултур Ходжа. У меня больше нет дома: В Чирчике. Мне скучно, пока я не прохожу тонкую ниточку дороги посреди огромного пустынного поля. Следы на дороге глубоко утоплены, по пояс в снегу с обеих сторон. Если я отойду в сторону, мой плащ будет весь в снегу.С сестрой Рисолат приятно гулять, она закрывает все ветра.
На третий день я уехал с сестрой Рисолат. Не только мы вдвоем: там был и мой брат Афзалхан.
После последнего урока я прошел около ста шагов и увидел своего брата Афзал-хана, стоящего под ивой, ветви которой согнулись от снега. На нем была солдатская шинель, и сапоги его были хорошо смазаны. Только с голой головой. Я подошел близко.
— Снимите наушники. — Он развязал мне шнурки и сунул наушники под горло. — Твое ухо замерзнет. — Потом он достал из кармана шинели свернутую газету. Он превратился в квадрат. Он вынул сумку из другого кармана. Он достал из мешка щепотку табака и стал сворачивать его пожелтевшими пальцами.
— Посмотри на меня! — сказал он, скручивая табак. — Назовите своего учителя.
— Ну, мне стыдно! — честно сказал я.
— Скажи «ОК. — Пальцы моего брата Афзалхана, казалось, дрожали. — Будь братом, племянник. Ты большой мальчик, я отдам тебе свой приказ.
Мне нравилось играть на большой и тяжелой Красной Звезде моего брата Афзала Хана. Он не позволил мне ослабить винт и снять его.
Его мольба подействовала на него больше, чем приказ. Я повернул назад, хотя моя одежда была холодной, а ноги мерзли. Я со страхом открыл дверь учительской. Здесь тоже холодно, на стене висят карты. Журналы на столе. Сестра Рисолат грела руку, прижимая ладонь к оловянному дымоходу остывшей печки. Рядом с ним сидит седовласый учитель математики.
Сестра Рисолат почему-то улыбается, увидев меня:
— Ты не пошел домой?
Я молча покачал головой.
— Вот так, пошли. — Она снова завязывает свой шарф. Он застегнул пальто, подошел и взял меня за руку. — Вау, у тебя замерзла рука. Тебе пришлось ждать меня?
Я почему-то ненавидел себя. Мы шли молча, глядя в землю. Мой учитель впереди, я позади. Он протянул руку и взял меня за руку своей теплой ладонью. Каждый раз, когда он делает шаг, калиш-махси пищит. Сухой ледяной снег сыплется с его пяток. В какой-то момент он отпустил мою руку. Я не могла поднять голову, так как чувствовала, что он смотрит на меня. Мой брат Афзал подошел ближе с урчанием в животе. Только тогда я медленно поднял голову. Сестра Рисолат по-прежнему смотрела на меня, хотя было холодно, ее щеки покраснели, и она стала еще красивее.
Мой брат Афзалхан остановился в двух шагах.
— Прости, — медленно сказал он. — Я попросил. — Он зарылся в снег и уступил место сестре Рисолат. Впереди была сестра Рисолат, потом брат Афзалхан, за ней я — мы построились и тронулись в путь. Они замолчали на некоторое время. — Вы думали об этом? — наконец сказал мой брат Афзал Хан.
Я чувствовал, что слушать их было нехорошо. Я остановился. Они тоже остановились в десяти шагах.
«Не беспокойтесь, если вы думаете о своем единственном сыне», — сказал мой брат Афзалхан. Но сестра Рисолат, похоже, на что-то намекнула.Мой брат Афзал Хан понизил голос. Он начал объяснять язык резким взмахом руки. Они много говорили. У меня лед с ног. Я устал ковыряться в носу. Если я пытаюсь пройти, я боюсь застрять в снегу, а с другой стороны, боюсь приближаться к ним.
Мой брат Афзал Хан достал из кармана пальто еще бумаги и табака. Он стал чаще плести. Они оба ушли. Ваше здоровье!
Я последовал за. Пройдя шагов тридцать-сорок, они опять остановились посреди поля. Шагов через десять я тоже остановился. Теперь ноги онемели, я не знала, что у меня в нижнем белье, а что нет.
Брат Афзалхан пожал руку с табаком и снова начал говорить. После этого стало странно. Мой брат Афзал Хан внезапно упал, как будто поскользнулся. Сначала я подумал, что он упал. Нет, не упал. Он спрыгнул с ноги моей сестры Рисолат и закричал:
— Скажите мне что делать! Я знаю, что тебе нравился Компаньон. Я тоже любил это. Он был моим другом… Но теперь его нет!
Сестра Рисолат попыталась удержать моего брата под мышкой, но у нее не хватило сил. Невольно я сделал три-четыре шага ближе.
— Мы оба были в одном расчёте! — таким же тоном сказал мой брат Афзал Хан. — Я поставил его на землю своими руками в Праге. Я не виноват, что я жив! Что мне теперь делать, его нет!
Сестра Рисалат плакала. Афзал-хан, обеими руками поглаживая волосы моего брата, умолял:
— А я, я?
— Что ты? Какая?! — сказал мой брат Афзалхан с мольбой.
«Я здесь!» — Сестра Рисолат снова гладит моего брата Афзалхана по голове. — Если он мертв, я жив.
В это время Афзал-хан погладил моего брата по голове и долго стоял со слезами на глазах. Затем он медленно повернулся и побрел по заснеженной тропе.
Мой брат Афзалхан долго сидел на корточках и медленно выпрямлялся. Он повернулся ко мне. Колено Шинели было покрыто снегом, а в глазах стояли слезы. Он не смотрел на меня. Он отошел в сторону и побрел по снегу. Даже когда он пошел дальше, он не мог выйти на дорогу. Я остался один в поле. В одну сторону шла сестра Рисолат в черном плаще, а в другую – брат Афзалхан в сером плаще. В конце концов, обе они превратились в две черные точки и утонули в белом снегу. Я почему-то забыл о холоде, мне не хотелось идти домой.
…После этого мой брат Афзал-хан перестал навещать нас очень редко. Сестра Рисолат преподавала в нашем классе до лета и исчезла. По словам мамы, у моей тети Холпош есть сестра из Андижана. Все они переехали туда.
Как говорили мои дядя и тетя, Афзалхан не говорил: «Ташкентская вода для меня нечиста». Однако он долго не женился…
Несколько лет спустя, когда я учился в старшей школе, я узнал от нашего учителя астрономии факт: когда луна сама не излучает дождь, она получает свет от солнца.Потому что в этом мире есть солнце, луна проливает дождь.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».