Bayram qanaqa boʻlishini bilasizmi? Bilmasangiz bilib qoʻying! Bayram degani shuki, hammamiz yasanamiz. Bu – birinchidan. Toʻgʻri, dadam hammamizga baravar boshoyoq kiyim qilib berolmaydi. Lekin hech boʻlmasa, bittadan ohorlik kiyamiz. Undan keyin oyim albatta palov, juda boʻlmasa, shovla pishiradi. Bu – ikkinchisi. Nihoyat, bayram degani shuki, men onamga ergashib albatta togʻamnikiga boraman. Togʻamning men tengi oʻgʻli bor. Maza qilib obaki yeymiz. Iloji boʻlsa, “Tarzan” kinosiga tushamiz. Tarzanni bilasizmi? Xuddi maymundek daraxtdan-daraxtga sakraydi. Yoʻlbarsdan ham, arslondan ham qoʻrqmaydi.
Joʻraboshimiz aytgan, oʻzi koʻrgan.
Mana, bugun oyim non yopyapti. Arpa non unchalik oppoqmas. Ammo juda mazali. Ana, non isi kelyapti. Oyim menga atab ataylabdan kulcha yasagan. Kulcha nondan oldin pishadi: kichkina-da! Ana, oyim rapidani qoʻliga kiyib, toʻnkarilgan zambil ustiga chiqdi. Boʻlmasa tandirning tepasiga boʻyi yetmaydi. Oʻsha yerdan turib buyurdi.
– Doʻppingni och!
Doʻppimni boshimdan yulib oldimu tutib turdim. Shu ondayoq choʻgʻdek issiq, qip-qizil non doʻppiga tushdi. Jiyaklari titilib ketgan doʻppimni changallagancha koʻchaga yugurdim.
– Hoy, sekinroq, yiqilasan! – deb qoldi oyim chirqillab.
Nega yiqilar ekanman! Orqamdan kuchugim ham yugurgilab qoldi. Biladi-da, oʻziniyam ulushi borligini. Ikkalamiz oldinma-ketin chopishib, Shirin arigʻining boʻyiga keldik. Issiq nonni suvga tashladim-da, oʻzim pastga qarab chopib ketdim. Gurji kuchugim ham oyogʻimga oʻralashib yugurdi. Ellik qadamcha yurgandan keyin qoqigullar ochilib yotgan qirgʻoqda kutib oʻtirdim. Ana, bizning non oqib kelyapti! Tandirdan yangi chiqqan nonni oqizoq qilib yemagan boʻlsangiz, yeb koʻring. Meni aytdi dersiz, maza qilasiz!
Bir oyoqlab suvga tushib, nonimni tutib oldimu ushatib yedim. Ana rohatu mana rohat! Usti muzday, ichi issiq. Bir burdasini oʻzim yeyman, bir burdasini kuchugimga beraman. Kuchugim nonini mendan oldin yeb boʻladi. Yeb boʻladi-da, boshini goh u tomonga, goh bu tomonga tashlab moʻltirab qoʻlimga qaraydi. Dumini likillatib-likillatib qoʻyadi. Ikkalamiz maza qilib ovqatlandik. Keyin shundoq sohilga yotib, tip-tiniq suv ichdim. Kuchugim ham oldingi oyoqlari bilan choʻkka tushib, qip-qizil tili bilan shapillatib rosa ichdi.
Uyga qaytsak, dadam bodom tagida turib, endi xaltasini ochayotgan ekan. Urre!
– Manavi senga! – dedi dadam oyimga qarab. Xaltadan poshnasi past yaltiroq amirkon kavush chiqdi. Oyim eski kalishini yechib, kiyib koʻrgan edi, kavush lop-loyiq keldi. U yoq-bu yoqqa yurib koʻruvdi, kavushi gʻarchillab ketdi.
– Iya, gʻarchiyam bor ekan, – dedi oyim yosh boladek quvonib. – Baraka toping, anchadan buyon shunaqasini orzu qilib yuruvdim.
– Qizing qani? – dadam gʻolibona qiyofada yana xaltaga qoʻl suqdi.
Tutundan boʻgʻilgan opam oshxonadan koʻzini ishqalab chiqdi.
– Manavini oʻrab koʻr-chi! – Dadam guldor shoyi roʻmolni opamga uzatdi. Opamning koʻzlari quvonchdan porlab ketdi.
– Rahmat, – dedi uyalinqirab.
Katta akamga yoʻl-yoʻl koʻylak, kichik akamga chiyduxoba shim tegdi. Endi bizning navbat! Yoʻq, dadam xaltasiga qoʻl suqqan edi, bu safar ukamning sovgʻasi chiqdi. Dengizchilar kiyadigan koʻylak! Chetida tasmasiyam bor.
– Menga-chi? – dedim hovliqib.
– Sengayam bor, oʻgʻlim! – deb dadam xaltasidan qizil duxoba doʻppi chiqardi. Koʻzim yonib ketdi. – Qani, – dedi u doʻppini boshimga kiygizib. – E-e, boshdan ham bergan-da, senga, oʻgʻlim!
Rostdan ham doʻppi boshimni bir chekkasida qolib ketdi.
– Ziyoni yoʻq! – dadam doʻppini tizzasining koʻziga kiygizib, bir chetidan tortdi. Allanima “tirr” etdi. Qoʻrquv ichida doʻppiga qaradim. Yoʻq, yirtilmabdi. Dadam qaytadan kiygizgan edi, boshimni xiyol qissayam, loyiq kelgandek boʻldi. – Boshdan ham bor-da, oʻzi, oʻgʻlim. – Dadam yana kuldi.
Kichik akam hozirjavoblik bilan gap suqdi.
– Boshi katta boʻlgani bilan aqli yoʻq.
Opam uning yelkasiga bir tushirdi.
– Yoshi senga yetsa, sendan aqlliroq boʻladi.
– Oʻzingiz-chi? – Oyim dadamning koʻziga termildi. – Oʻzingizga hech nima olmadingizmi?
Dadam qoʻl siltadi:
– Keyin… Keyin olinar. Nima, men yosh bolamidim…
Aka-ukalar bir zumda koʻchaga otildik. Boʻlmasa-chi, qanaqa yasanib olganimizni hamma koʻrib qoʻysin-da.
…Ertalab kimdir sekin yelkamga turtayotganini payqab uygʻonib ketdim. Hali koʻzimni ochmasimdanoq dimogʻimga oʻsma hidi urildi. Qarasam, tepamda oyim jilmayib turibdi. Qoshi qalin, qop-qora (oyim pardoz qilmas, ammo “qosh suv ichadi” deb oʻsma qoʻyardi).
– Jim, – dedi u barmogʻini labiga bosib. – Ukang uygʻonib qolmasin. Tez yuvin.
Tushundim. Demak, togʻamnikiga boramiz. Ukamni tashlab ketamiz. Boʻlmasa, oyimni qiynab yuboradi. Besh qadam yuradi-da, opiching, deb xarxasha qiladi. Yoʻl uzoq.
Ukam, boshi devor tomonda, bir oyogʻi mening qornim ustida maza qilib uxlab yotibdi. Hali turgandan keyin “loʻlilik” qilib opamning dodini beradi.
Yuvinib kelib, apil-tapil choy ichdim.
– Bolani ehtiyot qil, – oyim ayvon burchagida oʻtirib, toʻnkarilgan piyoladan oʻsma botirib qoshiga tortayotgan opamga tayinladi.
– Xavotir olmang. – Opam boshini u yoq-bu yoqqa egib, bir cheti siniq koʻzguga qiyo-qiyo qararkan, jilmaydi. – Oʻzim qarab turaman.
Opam juda mehribon. Oyim yoʻgʻida hammamiz opamning pinjiga tiqilamiz…
Guzarga chiqqanimizdan keyin, eng katta niyatimni sekin aytdim:
– Oyi, kinoga tushsam maylimi? Tarzanga?
U gʻarchli kavushiga chang qoʻndirmaslik uchun tuproq koʻchadan avaylab borarkan, orqasiga qaramasdan soʻradi:
– Kim bilan tushasan?
– Sobir bilan.
– Togʻangnikiga bormaymiz.
Hafsalam pir boʻlib toʻxtab qoldim. Bundan chiqdi, ammamnikiga borarkanmiz-da. Ammamnikida men tengi oʻrtogʻim yoʻq.
– Ammamnikiga ketyapmizmi? – dedim qovoq-tumshugʻim osilib.
Oyim burilib qaradi:
– Yoʻq, opangnikiga.
– Opam uyda-ku? – dedim hayron boʻlib. – Yana qanaqa opamnikiga boramiz?
– Oʻqchiga. Katta opangnikiga.
Qiziq, qanaqa katta opam? Oʻzi bitta opam bor-ku.
– Yur, – dedi oyim shoshirib. – Kun isib ketmasidan Beshyogʻochga yetib olaylik.
Oyimga ergashib borarkanman, allanimani gʻira-shira tushungandek boʻldim. Besh-olti kun oldin ammam kelgan edi. U oyim bilan pichir-pichir gaplashgan, “oʻgay… yigʻladi… Oʻqchi…” degan soʻzlar qulogʻimga chalingan edi. Demak, Oʻqchi degan joyga ketyapmiz.
Oʻqchi degani ikki tomoni boloxonali uylar bilan oʻralgan tor koʻcha ekan. Bizning tomonlarda allaqachon hammayoq koʻkarib ketgan, bu yerda boʻlsa koʻcha zax, ikki chetda qop-qora suv jilgʻa boʻlib oqib yotibdi. Ancha yurdik. Tez-tez temirchilik doʻkonlari uchraydi. Bayram boʻlsayam, baʼzilari ochiq. Devordagi mixlarga ketmon, tesha, xaskash ilib qoʻyilgan. Sandonda olov gurillaydi. Taraq-turuq avjida: yaqiniga borib boʻlmaydi. Oxiri tagidan qoramoydek loyqa suv oqib yotgan, chetidagi panjaralari liqillab turgan yogʻoch koʻprikdan oʻtdik. Oyim dam-badam toʻxtaydi. Hali u eshikni taqillatadi, hali bunisini.
– Hoy, oʻrgilay, Bashoratxonning uyi shumi? Eri peravodniy…
Birov yoʻq, deydi, birovi yelka qisib eshikni berkitadi, bir xili eshikni umuman ochmaydi.
Shu qadar charchadimki, oyogʻimni qimirlatishga madorim qolmadi. Xuddi, hov birda, uydagi opamga sovchi kelganida Qaʼniga borganimizdek. Kelmasam boʻlarkan. Qaytaga uyda Xoʻja bilanmi, Vali bilanmi maza qilib chillak oʻynab yurgan boʻlardim. Kun isib ketgan, suv ichgim kelardi. Oyimning oʻzi ham koʻcha chetidagi vodoprovoddan ikki marta suv ichdi. Suv ichish oson boʻlsayam mayli ekan. Odamlar paqirini koʻtarib, qatorlashib navbat kutib turadi… Bayram boʻlgani uchunmi, yasangan-tusangan oʻtkinchilar tuzuk-quruq gaplashmaydi. Hamma qayoqqadir shoshadi.
Bir mahal paranji-chachvonli xotinga duch keldik. Oyim yana oʻsha yalinchoq ohangda soʻradi:
– Hoy, baraka topgur, Bashoratxonni tanimaysizmi?
Paranjili xotin toʻxtadi. Chachvonini yuzidan olgan edi, qoʻrqib ketdim. Bunaqangi choʻtir xotinni birinchi koʻrishim edi. Negadir xayolimga choʻtirini berkitish uchun paranji yopinib yursa kerak, degan oʻy keldi.
– Qanaqa Bashor? – dedi u roʻmolcha bilan ter bosgan yuzini artib.
– Bashoratxon-da! – Oyim kuyib-pishib tushuntirdi. – Eri peravodniy. Ashxobodda yer qimirlaganda kasallarni poyezdda olib kelgan.
– Uyini bilmaysizmi? – choʻtir xotin achinib bosh chayqadi. – Dunyoda nima koʻp, Bashor koʻp.
– Yoʻq. Egachim aytuvdilar, – deb oyim yana tushuntirdi. – Shundoq koʻprikdan oʻtgandan keyin topasiz, devdilar.
– Bu koʻchada nima koʻp, koʻprik koʻp, aylanay, – choʻtir xotin yelkasini nochor qisdi.
– Hayronman, – dedi oyim umidsizlik bilan. – Nechta eshikni taqillatdim, hech yerda yoʻq.
Boʻlmadi, choʻtir xotindan ham ish chiqmadi. Tagʻin ikkita katta-kichik koʻprikdan oʻtdik. Yurib-yurib, choyxona oldidan chiqib qoldik. Bayram sharofati bilan choyxona ayniqsa gavjum boʻlib ketgan, soʻrilarda erkaklar chordana qurib, sabzi toʻgʻrab oʻtirishar, toʻrqovoqlardagi bedanalar avjiga chiqib sayrar, havoda jizza hidi kezar edi.
– Bor, bolam, – dedi oyim yalinib, – erkaklarning oldiga men bormay qoʻya qolay. Soʻragin, peravodniyni uyi qaysi, degin, Bashor degan xotini bor, degin, xoʻpmi?
Soʻri oldiga bordimu, toʻxtab qoldim. Har kim oʻzi bilan oʻzi ovora, qayrilib ham qaramaydi. Askiya…. Qiyqiriq… Shoʻppayib turib-turib qaytib keldim. Oyim urishmadi. Yana ketaverdik.
Kattakon tilla zirak taqqan, yalpoq gulli koʻrpabop matodan koʻylak kiygan, qalin qoshli juvon duch kelganida oyim tagʻin soʻradi:
– Hoy, opovsi, Bashoratxonni…
– Man namedonam! – dedi ayol yelka qisib.
Oxiri oyim ham holdan toydi. Koʻcha chetidagi yapasqi xarsang ustiga oʻtirib, tugunini yechdi. Kecha yopgan arpa nonidan olib olgan ekan. Shundan bittasini ushatib, ona-bola yedik. Tagʻin chanqay boshladim.
– Oyi, suv, – dedim hiqillab.
– Shoshma, bolam, sabr qil. – Oyim yupatdi. – Topamiz. Hozir topib olamiz.
Non quvvat berdimi, yana avvalgidek yoʻlga tushdik.
Bir mahal onam toʻxtab qoldi.
– Voy, oʻlsin, tagʻin Beshyogʻochga chiqib qolibmiz-ku.
Qarasam, rostdan ham Beshyogʻoch! Bundan chiqdi, aylanib-aylanib yana shu yerga kelib qolibmiz-da. Bozor oldidagi maydonda odam koʻp edi. Yasangan qizlar, papiros tutatgan yigitlar… Daraxt soyasida bir oyoqli kishi qoʻltiqtayoqqa suyanib turibdi. Oldida eski kursi, kursidagi savatda obaki. U ingichka boʻynining tomirini oʻynatib, ovozi boricha baqirardi:
– Obaki dandon
Lablari xandon
Chaynama, shimi,
Chaynama-a-a!
Birpasda chanqoq ham esimdan chiqib ketdi.
– Obaki obering, – dedim yalinib.
Oyim bir zum ikkilanib turdi-da, qoʻlimdan yetakladi:
– Yur.
Parvardaga oʻxshatib kesilgan obakini ogʻzimga soldimu maza qilib soʻra boshladim. Saqichga oʻxshagan yumshoq, ammo juda shirin.
– Siz shu yerlikmisiz, amaki? – dedi oyim qandolatchiga termilib.
Qandolatchi qoʻltiqtayogʻiga suyanib, choʻntagidan papiros olarkan, shubhalanib oyimga qaradi:
– Nima edi?
– Bashoratxonni qidirib keluvdik. Eri peravodniy, Ashxobodda yer qimirlaganda kasallarni olib kelgan. Oʻqchida koʻprikning oldida turadi, deyishuvdi.
– Nomeri nechchi? – dedi qandolatchi papiros tutatib.
– Oʻshanisini soʻramabman. – Oyim aybdor qiyofada yerga qaradi.
– Iya, qiziq ekansiz-ku, singil! – choʻloq qandolatchi ovozi boricha shangʻilladi. – Afandi eshagi yoʻqolganida bir qoʻlida yantoq, bir qoʻlida tezak koʻtarib, bozor aylangan ekan, buni yeb, buni anaqa qilganni koʻrgan bormi, deb. Siznikiyam shundan boʻldi-ku.
Atrofdagi hangomatalab tomoshabinlar xaxolab kulishdi. Oyim mulzam boʻlib sekin burildi.
– Soʻrab-soʻrab Makkani topgan ekan, amallab topib olarmiz.
Ikkovlashib yana oʻsha zaxkash, ikki chetida qop-qora suv jilgʻa boʻlib oqayotgan koʻchaga kirdik. Oyoqda zoʻrgʻa tursam ham, dam olaylik deb oyimga xarxasha qilishga qoʻrqar edim. Boyagi odamning gapi oyimni xafa qilganini bilib turardim. Yurib-yurib yana oʻsha omonat panjarali yogʻoch koʻprikdan oʻtdik.
Oyim roʻparadan kelayotgan, sumka koʻtargan xotinni toʻxtatdi.
– Jon singlim, bir narsa soʻrasam maylimi? Shu yerlikka oʻxshaysiz. – Oyim uning qoʻlidagi sumkasiga, bayram boʻlsayam yasanmasdan eskiroq qargʻashoyi koʻylak kiyganiga qarab, shu yerlik deb gumon qilgan boʻlsa ehtimol.
Xotin shoshilib turgan ekan shekilli, “gapingizni ayting” degandek qoshini chimirdi.
– Bashoratxonni tanimaysizmi? – dedi oyim shosha-pisha. – Eri peravodniy. Ashxobodda…
– Nimaga edi? – dedi ayol oyimning gapini boʻlib.
Oyim uning koʻziga tikilib qaradi-da, koʻnglida umid uygʻondi shekilli, ovozi dadillashdi:
– Kerak edi-da. Ertalabdan beri qidiramiz, aylanay. Bilmagan joyning koʻchasi koʻp, deb shuni aytar ekanda.
Ayol oyimga tikilib turib negadir ovozi titrab ketdi.
– Siz… Siz kimi boʻlasiz? – dedi sekin.
– Onasiman, aylanay, onasiman!
Ayolning qoʻlidan sumkasi tushib ketdi.
– Oyijon! – dedi iltijoli ohangda. – Oyijon! Oʻzingizmisiz? – Shunday dediyu oyimni quchoqlab oldi. Oʻsha zahoti koʻzidan tirqirab yosh chiqib ket-di. – Oʻsha men… Menman… Qizingizman… Oyijon… Biluvdim, topib kelishingizni biluvdim. Biluvdimu ishonmovdim. Ammam aytsalar, ishonmagandim!
U hadeb oyimni oʻpar, nuqul bitta gapni qaytarardi.
– Ishonmovdim…
Keyingi daqiqada meni yerdan dast koʻtarib oldi-da, koʻzimdan, yuzimdan oʻpa boshladi.
– Oʻzimning ukamdan oʻrgilay, ukajonimdan aylanay.
Dimogʻimga binafsha hidi urildi. U baquvvat qoʻllari bilan meni mahkam quchoqlab olgan, yoshli koʻzlari bilan qayta-qayta koʻzimga termilib qarar, nuqul oʻpar edi. Shundagina uning katta xotin emas, yoshgina ekanligini, allaqayeri uydagi opamga oʻxshab ketishini payqadim. Bashor opa bir qoʻlida meni koʻtargancha egilib, ikkinchi qoʻli bilan sumkasini yerdan oldi.
– Qoʻying, – dedi oyim uning bilagidan tutib. – Yosh bolamas, oʻzi yuradi. Shu kuzda maktabga boradi-ku.
– Nega qoʻyarkanman?! – Bashorat opam binafsha hidi anqib turgan boshini yana yuzimga bosdi. – Ukajonimni nega qoʻyarkanman?! Oʻzim zoʻrgʻa topib oldim-ku!
Kap-katta bola opamning qoʻlida ketayotganimdan, botinkam koʻylagini loy qilib yuborganidan uyalib tipirchiladim.
– Tushaman!
Yoʻq, opam qattiqroq bagʻriga bosdi.
– Tushmaysan. Charchab qopsan, ukam. Koʻrib turibman.
Bashorat opam shaxdam-shaxdam qadam tashlar, oyim unga arang yetib borar, ikkovlari hayajondan entikib, gaplashib borishardi.
– Tanimay qolganimni qarang, qizim. Oʻziyam sizni bir marta koʻruvdim-da… Ancha boʻp ketdi. Oʻshanda jamalaksoch qizcha edingiz.
– Men ham avvaliga tanimadim… Qarang, oyijon, sira ishonmovdim.
Opamning uyi chindan ham koʻprik yaqinida ekan. Biroq, yana bitta tor koʻchaga kirish esimizdan chiqibdi. Oʻsha tor koʻchadan oʻtib, kaftdekkina hovliga kirib qoldik. Hovli oʻrtasida bir tup tut bor edi. Tut hali pishmagan, ammo ancha oqarib qolgan, shoxiga belanchak ilib qoʻyilibdi. Tut tagiga kelgandan keyingina opam meni yerga qoʻydi.
– Mana singling, – dedi belanchakka imo qilib. – Singlim desang ham boʻladi, jiyanim desang ham. Singlim deyaver.
Moʻralab qarasam, belanchakda atlas koʻylakcha kiygan qizaloq yotibdi. Sekin tebratib koʻrdim.
Opam yoshli koʻzlariga tabassum qalqib, yana bir marta boshimni silab qoʻydi-da, uy tomonga qarab qichqirdi:
– Dadasi! Oyim keldilar!
Zum oʻtmay oynaband ayvonning eshigi sharaqlab ochildi-da, yelkasiga beqasam toʻn tashlagan kishi chiqib keldi.
– Oyim keldilar! – dedi Bashorat opam tantana bilan.
Beqasam toʻnli kishi oyim bilan quyuq soʻrashdi. Onam uning peshonasidan oʻpib koʻrisharkan, menga oʻgirildi:
– Pochchangga salom bermaysanmi?
Pochcham xuddi katta kishi bilan soʻrashgandek, qoʻl berib koʻrishdi.
– Otingiz nima, polvon yigit? – dedi kulib.
Pastak shiftli xonaga kirdik. Toʻrda Stalinning harbiy kiyimdagi surati iligʻliq turar, deraza tepasidagi mixga ilingan laganchaga oʻxshash qora karnaydan muzika yangrar edi. Yonbosh tomonda esa zanjirli osma soat. Soatning tepasi mushukning boshiga oʻxshatib ishlangan. Kapgir u yoq-bu yoqqa borib kelgan sayin mushukning koʻzi ham u yoq-bu yoqqa moʻralaydi. Bunaqa soatni dadamning hujrasida ham koʻrmaganman.
Opam eski sholcha toʻshalgan yerga darrov koʻrpacha yozdi. Xontaxta qoʻyib, dasturxon bezadi. Piyolamga mushtdek novvot solib choy quyib berdi.
Kunboʻyi piyoda yuraverib, charchadimmi, karnaydan hadeb yangrayotgan muzika elitdimi, uxlab qolibman. Bir mahal opam peshonamni silab uygʻotdi:
– Tur, jonim, qorning ochib ketdi-ku.
Koʻzimni ochsam dasturxonda ustiga koʻk piyoz sepilgan bir lagan moshkichiri turibdi. Oyim, opam, pochcham gangir-gungir suhbatlashib oʻtirishibdi. Opamning qistovi bilan uch-toʻrt qoshiq moshkichiri yedimu tagʻin uxlab qoldim.
Keyin yana uygʻonib ketdim. Anchagacha qayerdaligimni bilolmay, shiftga tikilib yotdim. Xira lampochka yonib turar, allaqayerda soat chiqillardi. Devordagi “mushuk soat”ni koʻrgandan keyingina Bashor opamnikida yotganimni angladim. Yonboshimga oʻgirilgan edim, karavot gʻichirladi. Qarasam, yonimda boyagi atlas koʻylakli singilcham yumshoqqina boʻlib pishillab uxlab yotibdi. Uygʻotib yubormay deb, tagʻin koʻzimni yumib oldim. Avval xoʻrsiniq, ketidan ayol kishining hiqillagan yigʻisi eshitildi.
– Yuzimni yorugʻ qildingiz, oyijon… – Bu Bashor opamning ovozi edi. – Kuyovingizning oldida yerdan sugʻurib oldingiz. Turmush qurganimizga uch yil boʻlyapti. Kuyovingizga nima deyishimni bilmayman. Otam bor deymanu borolmayman, onam bor deymanu koʻrsatolmayman. – Opam yana chuqur xoʻrsindi. – Oyim tirikligida, otangning koʻziga koʻrinma, deb tergab turardi. Onam oʻlgandan keyin nima deb borishni oʻzim ham bilmadim. Bir zamonlar dadam bilan oyimning turmushi buzilgan boʻlsa, mening aybim nima, oyijon… Oyim adamning dilini ogʻritgan boʻlsa bordir, ammo menda nima gunoh?
– Qoʻying, jon bolam, – oyim ohista yupatdi. – Turmush oʻlgur shunaqa ekan. Odam bu dunyodan nima obketadi? Boradigan joyi boʻyradek yer… Adangizning jahli tez boʻlgani bilan koʻngli boʻsh. Uch-toʻrt kundan keyin oʻzingiz boring. Kuyovniyam oboring. Siz bolasiz, u kishi ota. Mening kelganimni aytmay qoʻya qoling. Eski ginalarni unutinglar.
– Bormoqchiyam boʻluvdim… – Opam taraddudlanib jimib qoldi. – Tagʻin sizning koʻnglingizga kelmasin, deb…
– Gapingiz qurmasin, – oyim opamning soʻzini kesdi. – Etni tirnoqdan ajratib esimni yebmanmi? Ming qatla shukr, adangiz borlar, singlingiz, qoʻsha-qoʻsha ukalaringiz bor, qaddingizni koʻtarib yuring, jon bolam.
Oyim bilan opam hamon dardlashar, “mushuk soat” bir meʼyorda chiqillar, yonimda yumshoqqina boʻlib singilcham pishillab uxlab yotar edi. Yana koʻzim ilindiyu qotib uxlab qopman.
…Ertasiga hovlimizga mahallaning tabibi – Hoji buvi, Xayri opa, Moʻmin akaning xotini Kelinoyi, Valining oyisi Zebi xola, Sepkilli xola, Xolposh xola toʻplanishdi. Oyim aytib kelganmi, bayram bahona boʻlganmi, unisini bilmayman. Oyim garmdori gulli piyolada qoʻshnilarga choy quyib uzatar ekan, ogʻzini toʻldirib maqtanar edi:
– Qizim berdi! Qarang, piyolasining chiroyliligini qarang! Voy, oʻrgilay sizlardan, shundoq qizim bor ekanu men ahmoq bilmay yurganimni qarang! U bogʻ-rogʻlar, u oq uy-olabargaklar desangiz! Qoʻsha-qoʻsha gilamlar! Bir radiosi bor, sandiqdek keladi. Qizimning chaqqonligini koʻrsangiz. Birpasda bir guruch, bir goʻsht qilib, chigit bosgandek osh damlab keldi. Kuyovimni aytmaysizmi, peravodniylarning boshligʻi ekan. Uyogʻi Ashxobod, buyogʻi Leninobod – yetti iqlimda koʻrmagan joyi qolmabdi. Biram odobli, biram aqlli…
Oyim opamning hovlisidagi tutdan boshqa qaysi bogʻni, eski sholchadan boshqa qaysi gilamni, moshkichiridan boshqa qaysi palovni aytayotganini bilmasdim-u, lekin hamma gapiga ishongim kelardi.
– Siz koʻpam ixtimat qoʻyavermang! – Kelinoyi oyimning gapini ogʻzidan oldi. – Oʻgay bari bir oʻgayligini qiladi. Undan sizga nima foyda!
– Unaqa demang, ovsinjon. – Oyim unga taʼnali qarash qildi. – Bu dunyodan hech kim hech narsa orqalab ketmaydi, oʻrgilay. Bolalarim buyoqda otasining bagʻrida yayrab yursin-da qizim uyoqda tirik yetim boʻlib yursin… Shuyam diyonatdanmi? Bunaqa gapingizni bir aytdingiz, ikkinchi qaytarmang, ovsinjon.
Boshqa xotinlar oyimning soʻzini maʼqullab chuvillashdi:
– Toʻgʻri aytasiz!
– Oxiratni oʻylagan odam shundoq qiladi.
– Ammo-lekin… – Oyim ovozini pasaytirdi. – Adasi men borganimni bilmay qoʻya qolsinlar. Qiz boʻlib u kelmaydi-yu, ona boʻlib sen borasanmi, deb dillari ogʻriydi… Erta-indin qizimning oʻzi keladi.
Bashor opam ertasiga emas, uch kundan keyin keldi. Dadam bodom soyasida choʻkkalab oʻtirgancha, arraning tishini egov bilan qayrar, oyim oshxonada, men esa supada ukam bilan kurash tushayotgan edim. Gurji kuchugim darvoza tomonga yugurdi. Koʻkshoyi koʻylak kiygan Bashor opamni darrov tanidim. Opam kuchukni koʻrib, darvozadan kiriboq toʻxtab qoldi. Dadam bir zum tikilib qaradi-da, garangsibroq oʻrnidan turdi. Kuchukni haydash bahonasida opam tomon chopdim. Opam uch-toʻrt qadam bosdi-yu, koʻzida yosh bilan hayqirib yubordi:
– Adajon!
Dadam bir qalqib ketgandek boʻldi.
– Ie, iye, – dedi ovozi titrab. Keyin oshxonaga qarab qichqirdi. – Hoy, bu yoqqa chiq, qizing keldi!
Bashor opam dadamning quchogʻiga oʻzini otdi.
– Yigʻlama, ona qizim, yigʻlama. – Dadam Bashor opamning sochini silar ekan, koʻzlari namlandi. (Uning koʻzida hech qachon yosh koʻrmagan edim.) – Bormisan, oppoq qizim.
Opam dadamning bagʻridan chiqishi bilanoq oyim quchoqlab oldi.
– Voy oʻzimning qochqoq qizimdan aylanay! – dedi Bashor opamning yuzidan oʻpib. – Voy, oʻzimning toʻngʻich qizimdan oʻrgilay!
Boyadan beri nariroqda bola koʻtarib iljayib turgan pochchamni endi koʻrishdi. Dadam pochcham bilan ham quchoqlashib koʻrishdi. Singilcham birpasda qoʻlma-qoʻl boʻlib ketdi. Opam, aka-ukalar birinchi jiyanimizni “xomtalash” qilib yubordik.
Oʻsha kuni dadam oʻz qoʻli bilan osh damladi. Hatto pochcham ikkovlari jinday-jinday vino ham ichishdi.
…Oʻshandan keyin bironta bayram shunchalik esimda qolgani yoʻq.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Ma’lumotlarni rus tilida o‘qing👇
Вы знаете, какой будет праздник? Если не знаешь, узнай! Праздник означает, что мы все делаем. Это первое. Это правда, папа не может сделать нам всем шляпы. Но, по крайней мере, мы будем носить один. После этого мама обязательно приготовит плов, а то и шовлу. Это второй. Наконец, праздник означает, что я обязательно пойду за мамой в дом дяди. У моего дяди есть сын моего возраста. Давайте наслаждаться обаки. Если будет возможность, пойдем на фильм «Тарзан». Ты знаешь Тарзана? Он прыгает с дерева на дерево, как обезьяна. Он не боится ни тигра, ни льва.
Это сказал наш вождь, он сам это видел.
Сегодня моя мама печет хлеб. Ячменный хлеб не очень белый. Но очень вкусно. Вот и пахнет хлебом. Моя мама специально испекла для меня торт. Торт готовится раньше хлеба: он маленький! Итак, мама надела рапид в руку и забралась на опрокинутые носилки. В противном случае он не дотянется до верха духовки. Заказал оттуда.
— Открывай кепку!
Я снял шляпу с головы и держал ее перед собой. В этот момент в шар упал раскаленный докрасна хлеб. Я выбежал на улицу, сжимая свою рваную шляпу.
— Эй, помедленнее, ты сейчас упадешь! — чирикала мама.
Почему я падаю! Мой щенок побежал за мной. Он знает, что имеет свою долю. Мы оба побежали вперед друг за другом и подошли к кромке ручья Ширин. Я бросил горячий хлеб в воду и побежал вниз. Мой щенок Гурджи тоже бегал вокруг моих ног. Пройдя шагов пятьдесят, я сел на берег, где торчали скалы. Вот, наш хлеб течет! Если вы еще не ели свежеиспеченный хлеб, попробуйте. Вы говорите, что я сказал вам, вам будет весело!
Я вошел в воду, схватил свой хлеб и съел его. Вот наслаждение, вот наслаждение! Холодный сверху, горячий внутри. Я съедаю один кусочек сам, и один кусочек даю своей собаке. Моя собака съест свой хлеб раньше меня. Поев, он поворачивает голову то в одну сторону, то в другую и смотрит на мою руку. Он виляет хвостом. Мы оба вкусно поели. Потом я лег на пляж и пил кристально чистую воду. Мой щенок тоже опустился на землю передними лапами и пил розу своим красным языком.
Когда мы возвращаемся домой, папа стоит под миндальным деревом и открывает свою сумку. Ура!
— Это тебе! — сказал отец глядя на маму. Из сумки выпала блестящая американская туфля на низком каблуке. Моя мама сняла свой старый килт и примерила его, и он идеально сел. Он огляделся, его челюсть дернулась.
— Да, по крайней мере, у меня есть, — радостно, как маленький ребенок, сказала мама. — Найди благословение, я давно об этом мечтал.
— Где твоя дочь? — отец снова полез в сумку с торжествующим видом.
Задыхаясь от дыма, моя сестра вышла из кухни, протирая глаза.
— Попробуйте завернуть Манави! — Отец передал моей сестре шелковый шарф из цветочного магазина. Глаза моей сестры заблестели от радости.
— Спасибо, — застенчиво сказал он.Моему старшему брату дали полосатую рубашку, а младшему — полосатые штаны. Теперь наша очередь! Нет, мой отец полез в свою сумку, и на этот раз оттуда выпал подарок моего брата. Рубашка, которую носят моряки! У меня лента по краю.
«А что я?» — сказал я в ярости.
«У меня есть ты, мой сын!» — Папа достал из сумки красный клубок духобы. Мои глаза горели. — Пойдем, — сказал он, надевая мне на голову кепку. — Ну, хоть я отдам тебе голову, сын мой!
Шляпа действительно застряла на одном конце моей головы.
— Никакого вреда! — Папа положил шапку на колено и потянул за один конец. Алланима «устала». Я испуганно посмотрел на свою шляпу. Нет, не порвался. Мой отец надел его снова, и я подумал, что оно того стоило. — Все в порядке, сын мой. — Папа снова засмеялся.
Мой младший брат заговорил с настойчивостью.
— У него большая голова, но нет мозгов.
Сестра похлопала его по плечу.
«Когда он подрастет, он будет умнее тебя».
— Что насчет тебя? — Мама перехватила взгляд папы. — Ты ничего не получил?
Папа машет:
— Тогда… Тогда это будет взято. Что, я был маленьким ребенком…
Братья и сестры тут же бросились на улицу. Если нет, пусть все увидят, из чего мы сделаны.
…Я проснулась утром, когда заметила, что кто-то нежно толкает меня в плечо. Еще до того, как я открыл глаза, запах опухоли ударил мне в нос. Когда я смотрю, луна улыбается надо мной. Брови у него густые и темные (мама не красится, но говорила, что «брови пьют воду»).
— Заткнись, — сказал он, прижимая палец к губам. — Не дай брату проснуться. Стирайте быстро.
Я понимаю. Итак, мы пойдем в дом моего дяди. Мы оставим моего брата. Иначе он будет мучить мою мать. Он проходит пять шагов и говорит: «Пожалуйста, прости меня». Дорога длинная.
Мой брат крепко спит, прислонившись головой к стене и положив одну ногу мне на живот. Постояв на месте, он придает моей сестре «цыганский» привкус.
После умывания я выпил много чая.
«Позаботься о ребенке», — наставляла мать сестру, сидевшую в углу крыльца, прихлебывала из опрокинутой миски и подносила ко лбу.
— Не волнуйтесь. — Моя сестра улыбается, наклоняя голову набок и глядя на разбитое зеркало. — Я слежу за собой.
Моя сестра очень добрая. В день моей матери мы все прячемся в постели моей сестры…
После того, как мы вышли, я медленно произнес свое самое большое намерение:
— Эй, можно я схожу в кино? К Тарзану?
— спросил он, не оборачиваясь, осторожно ступая по грунтовке, чтобы не испачкать колючей лапой пыль.
— С кем ты пойдешь вниз?
— С терпением.
— Мы не пойдем к твоему дяде.
Я остановился в отчаянии. Оказалось, что мы едем в дом моей тети. Моей тете нет равных.
— Мы едем к моей тете? — сказал я с опущенными веками.
Мама повернулась и посмотрела:
— Нет, к твоей сестре.
— Моя сестра дома? — сказал я с удивлением. — К какой сестре мы идем?
— К стрелку. К своей старшей сестре.
Интересно, что за старшая сестра? У меня есть одна сестра.
— Иди, — торопливо сказала мама.- Доберёмся до Бешёгоча, пока не стало жарко.
Следуя за матерью, я чувствовал, что понял свой секрет. Моя тетя приехала пять или шесть дней назад. Он говорил с мамой шепотом, слова «отчим… плакал… Стрелец…» звенели у меня в ушах. Итак, мы отправляемся в место под названием Окчи.
Окчи – узкая улица, с двух сторон окруженная домами. С нашей стороны уже все посинело, здесь улица грязная, и с обеих сторон ручейками течет черная вода. Мы много гуляли. Часто встречаются кузницы. Если это праздник, некоторые из них открыты. Мотыга, мотыга и мотыга висят на гвоздях на стене. В Сандоне бушует огонь. Тарак-турук в самом разгаре: к нему нельзя подходить. Наконец мы пересекли деревянный мост, под которым текла мутная черная вода, а на краю его были перила. Луна время от времени останавливается. Он до сих пор стучит в дверь.
— Эй, да ладно, это дом Башоратхана? Муж медсестра…
Кто-то говорит нет, кто-то закрывает дверь, пожимая плечами, а тот же человек вообще дверь не открывает.
Я так устал, что не мог пошевелить ногами. Точно так же, как однажды, когда мы пошли к Кани, ухажер пришел к моей сестре домой. Хотел бы я не приходить. Тогда мне было бы весело дома, играя с Ходжей или Вали. День был жаркий, хотелось воды попить. Моя мама также дважды пила воду из крана на обочине улицы. Я хочу, чтобы было легко пить воду. Люди поднимают ведра и стоят в очереди, ожидая своей очереди… Может потому, что праздник, прохожие не разговаривают. Все куда-то спешат.
Однажды мы встретили женщину с вуалью. Мама снова спросила тем же невинным тоном:
— Эй, благослови тебя, ты не знаешь Башоратхана?
Женщина в чадре остановилась. Он снял татуировку с лица, я испугалась. Такую женщину с зонтиком я видел впервые. Почему-то мне пришло в голову, что завеса должна быть закрыта, чтобы закрыть палатку.
— Какой Башар? — сказал он, вытирая потное лицо платком.
— В Башоратхан! — с теплотой объяснила мама. — Ее муж — медсестра. Когда в Ашхабаде двинулась земля, больных привезли поездом.
— Разве ты не знаешь его дом? — женщина жалобно покачала головой. — Что больше на свете, тем больше Башор.
— Нет. Мой хозяин сказал мне, — снова объяснила моя мать. — Вы найдете его после пересечения моста, черти.
— На этой улице много, много мостов, обходи, — беспомощно пожала плечами высокая женщина.
«Я удивлена,» сказала моя мать в отчаянии. — Я стучал в несколько дверей, но там никого нет.
Не получилось, даже зонт жена не сработала. Прошли еще два больших и малых моста. Мы пошли и вышли перед чайханой. По случаю праздника в чайхане было особенно многолюдно, мужчины готовили чордана и резали морковь, в клетках резвились перепела, а в воздухе витал запах джизы.
— Иди, дитя мое, — умоляла мать.- Я не могу пойти к мужчинам. Спроси, скажи, где дом медсестры, скажи, что у него есть жена по имени Башор, хорошо?
Я подошел к Сори и остановился. Каждый занят собой и даже не оглядывается. Аския…. Крик… Я вернулся, вставая. Моя мать не воевала. Мы бы пошли снова.
Когда она встретила молодого человека в большом золотом люверсе, в платье из стеганой ткани с легкими цветами и с густыми бровями, мама спросила:
— Эй, мой дорогой, Башоратонни…
— Меня зовут! — сказала женщина, пожав плечами.
В конце концов, моя луна была исчерпана. Он сел на липкий тротуар на обочине улицы и развязал ее. Он взял его из ячменного хлеба, который закрыл вчера. Мать и ребенок съели один из них. Я снова начал чувствовать жажду.
— О, вода, — икнула я.
— Не спеши, дитя мое, потерпи. — Мама утешала меня. — Мы найдем его. Мы найдем его сейчас.
Хлеб дал нам силы, мы начали снова, как прежде.
В какой-то момент мама остановилась.
— Ой, пусть умирает, мы опять идем в Бешёгоч.
Смотрите, это действительно Бесёгоч! Оказалось, что мы снова оказались здесь. На площади перед рынком было много людей. Девушки с макияжем, парни с сигаретами… В тени дерева опирается на костыли одноногий мужчина. Перед ним старый стул, на стуле обаки в корзине. Он играл жилкой на своей тонкой шее и кричал во весь голос:
— Обаки Дандон
Его губы улыбаются
Жевательная резинка, штаны,
Чу-а-а!
Внезапно я потерял жажду.
— Заткнись, — попросил я.
Мама помедлила и повела меня за руку:
— Ну давай же.
Я сунул обаки, разрезанные веером, в рот и начал спрашивать. Мягкий, как жевательная резинка, но очень сладкий.
— Вы отсюда, дядя? — сказала мама глядя на кондитера.
Кондитер, опираясь на костыли и вынимая из кармана сигарету, подозрительно посмотрел на мою мать:
— Что это было?
— Мы пришли искать гадалка. Ее муж, первоводник, привозил больных, когда в Ашхабаде шевелилась земля. Говорят, что Охчида стоит перед мостом.
— Какой номер? — сказал кондитер, закуривая сигарету.
— Я не просил об этом. — Моя мать смотрела в землю с виноватым лицом.
— Да, ты интересная, сестричка! — загремел во весь голос хромой кондитер. — Когда осел Эфенди потерялся, он ходил по рынку с мешком в одной руке и навозом в другой, задаваясь вопросом, видел ли он, как он делал это после того, как съел его. Вот что случилось с тобой.
Окружающая публика залилась смехом. Мать медленно отвернулась.
— Пока мы находим Мекку, спрашивая, мы найдем ее.
Вместе мы вышли на одну и ту же грязную улицу, по которой с обеих сторон ручьями текла черная вода. Хотя я едва мог стоять, я боялся сказать матери, чтобы она отдыхала. Я знала, что слова этого человека задели мою мать. Прогуливаясь, мы пересекли тот самый деревянный мост с ограждением.
Моя мать остановила женщину, которая шла с противоположной стороны с сумкой.
«Сестра Джон, могу я спросить вас кое о чем?» Ты похож на местного.- Моя мать, должно быть, заподозрила, что он из этой страны, глядя на сумку в его руке и на то, что на нем было старое грязное платье, хотя это был праздник.
Жена, казалось, торопилась и нахмурилась, как бы говоря: «Скажи, что должна сказать».
— Разве ты не знаешь гадалка? — торопливо сказала мама. — Ее муж — медсестра. В Ашхабаде…
— Для чего это было? — сказала женщина, перебивая мою мать.
Мама посмотрела ему в глаза, и казалось, что в ее сердце проснулась надежда, а голос стал смелее:
— Это было необходимо. Мы ищем с утра. Когда он говорит, что в неизвестном месте много улиц.
По какой-то причине голос женщины дрожал, когда она смотрела на мою мать.
«Ты… Кем ты будешь?» — сказал он медленно.
— Я мать, повернись, я мать!
Сумка выпала из рук женщины.
— Ойжан! — сказал он умоляющим тоном. — Ойжан! Вы сами? — Так сказал он и обнял мою маму. В этот момент из его глаз выступили слезы. — Это я… Я… Я твоя дочь… Ойджон… Я знала, знала, что ты придешь. Я не верил, что знаю. Я не поверил тому, что сказала мне моя тетя!
Он целовал мою маму и повторял одно предложение за раз.
— Я не поверил…
В следующий момент он поднял меня с земли и начал целовать глаза и лицо.
— Учись у моего брата, стань мне братом.
В нос ударил запах фиалки. Он крепко обнял меня своими сильными руками, снова и снова смотрел мне в глаза своими юными глазами и целовал меня. Только тогда я заметил, что она была не старуха, а молодая женщина, и что она уже дома была похожа на мою сестру. Сестра Башор наклонилась, подняв меня одной рукой, а другой рукой подняла с пола свою сумку.
— Отпусти, — сказала мама, хватая его за запястье. — Он немолод, сам ходит. Он пойдет в школу этой осенью.
— Почему я оставил его?! — Сестра Бохорат снова прижала свою пахнущую фиалками голову к моему лицу. — Почему я бросил брата?! Сам еле нашел!
Я визжала от стыда, что иду на руках у сестры и что от моих сапог его рубашка испачкана.
— Я спускаюсь!
Нет, моя сестра обняла ее крепче.
— Ты не сойдешь. Ты устал, брат. Я вижу.
Моя сестра Бешорат шла медленно, мама еле догоняла ее, они обе тяжело дышали и разговаривали.
— Посмотри на меня, дочь моя. Я видел тебя однажды… Это было давно. Тогда ты была счастливой девочкой.
— Я тоже сначала не узнал… Послушай, милый, я тебе не поверил.
Дом моей сестры действительно рядом с мостом. Однако мы забыли зайти еще на одну узкую улочку. Пройдя по этой узкой улочке, мы вошли во двор размером с ладонь. Посреди двора рос шелковичный куст. Шелковица была еще не созревшей, но совсем бледной, и на ее ветке свисали качели. Сестра опустила меня только после того, как я забрался под тутовое дерево.
— Вот твоя сестра, — сказал он, указывая на качели. — Можешь называть меня сестрой или племянником. Скажи моя сестра.
Я огляделся и увидел маленькую девочку в атласном платье, лежащую на качелях. Я медленно встряхнул его.Сестра с улыбкой на юных глазах еще раз погладила меня по голове и крикнула в сторону дома:
— Папочка! Мой месяц наступил!
Вскоре дверь застекленной веранды отворилась светом, и вышел мужчина с накинутой на плечи чалмой.
— Мама, они приехали! — торжественно сказала моя сестра Башорат.
— спросил у моей матери мужчина со смуглым лицом. Мама поцеловала его в лоб и повернулась ко мне:
— Не поздороваешься с Поччаном?
Поччам пожали руки, как бы спрашивая у взрослого.
«Какая у тебя лошадь, борец?» — сказал он со смехом.
Мы вошли в комнату с низким потолком. На сетке висела фотография Сталина в военной форме, а из черного динамика, похожего на блюдце, висевшее над окном на гвозде, звучала музыка. Сбоку подвесные часы с цепочкой. Верх часов выполнен в виде кошачьей головы. Глаза кошки перемещаются с одной стороны на другую, как мышь перемещается из стороны в сторону. Я никогда не видел таких часов в комнате моего отца.
Моя сестра тут же расстелила одеяло на старом рисовом поле. Он накрывает на стол и накрывает на стол. Он налил чай в мою чашку с горстью теста.
Я устал после ходьбы весь день, я заснул из-за громкой музыки, играющей из громкоговорителя. Однажды сестра разбудила меня, погладив меня по лбу:
«Встань, мой милый, твой снег раскрылся».
Когда я открываю глаза, на столе стоит тарелка с зеленым луком. Моя мама, моя сестра и мой пес разговаривают. По совету сестры я съел три-четыре ложки мошкичири и заснул.
Потом я снова проснулся. Я долго смотрел в потолок, не зная, где нахожусь. Тусклый свет горел, и часы уже пробили. Только увидев «кошачьи часы» на стене, я понял, что сплю в доме моей сестры Башор. Я лежал на боку, и кровать скрипела. Когда я посмотрел, моя младшая сестра в расписном атласном платье тихонько спала. Я снова закрыла глаза, чтобы не разбудить его. Сначала был вздох, потом женская икота.
— Ты просветила мое лицо, дорогая… — Это был голос моей сестры Башор. — Вы оторвали его от земли на глазах у зятя. Мы женаты уже три года. Я не знаю, что сказать вашему зятю. Я не могу пойти, если скажу, что у меня есть отец, я не могу показать, если у меня есть мать. — Моя сестра снова глубоко вздохнула. — Когда моя мама была жива, она искала, чтобы ты не видел своего отца. Я не знала, что делать после смерти моей матери. Когда-то был расторгнут брак моего отца и моей матери, в чем моя вина, моя дорогая… Моя мать, может, и повредила язык мужчине, но в чем моя вина?
«Отпусти это, милое дитя», — мягко утешала мать. — Брак такой. Чего человек хочет от этого мира? Место, куда можно пойти, похоже на коврик. Сходите сами через три-четыре дня. Приведи моего зятя. Ты ребенок, он отец. Не говори мне, что я здесь. Забудьте старые обиды.- Я хотела пойти… — Сестра помедлила и промолчала. — Чтобы Тагин не пришелся тебе по вкусу…
— Не говори, — перебила мать мою сестру. «Я съел мясо из когтей?» Тысячу раз спасибо, у тебя есть брат, сестра и два брата Держи свой рост, моя дорогая.
Моя мать и сестра все еще болели, «кошачьи часы» звонили одновременно, моя маленькая сестра тихонько спала рядом со мной. Я снова закрыл глаза и уснул.
…На следующий день к нам во двор собралась местная знахарка — бабушка Хаджи, сестра Хайри, жена брата Момина Келиной, невестка Вали Зеби, тетя Фреккилли, тетя Холпош. Я не знаю, сказала ли мне мама или праздник был предлогом. Наливая соседям чай в цветочную чашку, мама хвасталась:
— Дочь подарила! Смотри, смотри, какая красота в чаше! О, посмотрите, какой я глупый с дочерью! Если вы говорите, что это сады, это белые дома! Двойные коврики! Есть радио, поставляется в коробке. Если вы видите ловкость моей дочери. Он приготовил рис и мясо, и суп закипел, как будто был наполнен семенами. Мой зять, он глава пераводни. Утром Ашхабад, вечером Ленинабад – не осталось места, не повиданного в семи климатах. Кто-то вежливый, кто-то умный…
Я не знал, какой сад, кроме шелковицы во дворе сестры, какой ковер, кроме старого рисового поля, и о каком плове она говорила, но мне хотелось верить всему, что она говорила.
— Не волнуйся слишком много! — Он вырвал слова моей невестки из ее уст. — Отчим — это всего лишь отчим. Какая тебе от этого польза!
— Не говори так, Овсинжон. — Моя мать бросила на него укоризненный взгляд. — Никому ничего не сходит с рук от этого мира, учись. Пусть мои дети ходят на руках у отца, а моя дочь сирота… Это из вашей религии? Ты сказал это однажды, не бери назад, овсинжон.
Другие жены повторили слова моей матери:
— Ты прав!
— Человек, который думает о загробном мире, так и делает.
— Но… — Мать понизила голос. — Пусть не знают, что я ушел. Как девочка она не придет, а как мать сердце болит от того, поедешь ли ты… Рано или поздно дочка придет.
Моя сестра Башор пришла не на следующий день, а через три дня. Отец сидел на корточках в тени миндального дерева и точил зуб пилы, мать была на кухне, а я дрался с братом на платформе. Мой щенок Гурджи побежал к воротам. Я сразу узнала свою сестру Башор в голубом платье. Моя сестра увидела щенка и остановилась перед входом в ворота. Отец какое-то время смотрел, а потом встал в замешательстве. Под предлогом погонять щенка я побежал к сестре. Сестра сделала три-четыре шага и закричала со слезами на глазах:
— Ададжон!
Отец, казалось, был в шоке.
— Да, да, — сказал он дрожащим голосом. Затем он крикнул в сторону кухни. — Эй, иди сюда, твоя дочь приехала!Моя сестра Башор бросилась в объятия моего отца.
— Не плачь, мама и дочка, не плачь. — Глаза папы Башора увлажнились, когда он погладил мою сестру по волосам. (Я никогда не видел слез в ее глазах.) — Пожалуйста, моя белая девочка.
Как только сестра вышла из рук отца, мама обняла меня.
«Горе моей сбежавшей дочери!» — сказал Башор, целуя мою сестру в щеку. — О, учись у моей старшей дочери!
Вдалеке они увидели улыбающегося пса, держащего на руках ребенка. Папа и мой пес обнялись. Сингилчам неожиданно пошел в рукопашную. Моя сестра, братья и сестры, мы отправили нашего первого племянника в качестве «хомталаша».
В тот день отец собственноручно сварил суп. Даже два дворняжки выпили много вина.
… После этого я не помню столько праздников.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».
[/spoiler]