Gazetachining ishi bir tomondan uloqchi otga, ikkinchi tomondan omoch tortadigan otga oʻxshaydi. Uloqchi otdek manzilga yuguradi-yu, yer haydaydigan otdek har kuni omoch tortadi…
Navbatchi edim. Xonada yolgʻiz ishlab oʻtirsam, farrosh kampir Vera xola kirdi.
– Shu stol siznikimi? – dedi negadir qovogʻini solib.
– Shu.
– Chekasizmi?
– Chekaman.
– Nega kulni polga tashlaysiz? Kuldoningiz boʻlmasa, ayting, uydan obkeb beray!
Mulzam boʻldim. Yoʻq, yoʻlakning devorida “Farrosh mehnatini hurmat qiling” degan yozuv ilib qoʻyilgani uchungina emas. Gap shundaki, farroshning ishi qanaqa boʻlishini yaxshi bilaman, oʻzimning boshimdan oʻtgan.
Oyim farrosh edi. Shundoq hovlimizning yonida pioner lageri boʻlardi. Oyim kun chiqmasdan turib yoʻlkalarni supurardi. Biz aka-ukalar suv sepamiz. Aslida suv sepish unchalik qiyin emas. Yoʻlka chetidagi ariqchaga tushib olasizu alyumin togʻoracha bilan sepib tashlayverasiz. Keyin oyim bandiga uzun tayoq bogʻlangan burgan supurgi bilan supurib ketaveradi. Ertalab suv muzdek boʻlgani uchun oyogʻingiz sovqotib “kesilib” ketadi. Ammo gap bunda ham emas. Hammasidan yomoni – tong otmasdan turish. Oʻzi yarim kechagacha “koʻcha sanqib” rosa holdan toyamiz. Endi shirin uxlab yotganda oyim sekin turtadi:
– Boʻla qol, oʻgʻlim, hali-zamon kun yoyilib ketadi.
Oʻzing tengi bolalar lager palatkalarida maza qilib uxlab yotganida sen suv sepib yoʻlka supurishing… Nima desam ekan… Sal alam qiladi kishiga. Shundanmi, vaqti-vaqti bilan “shaytonlik” qilaman. Goh boshim ogʻrib qoladi, goh oyogʻim… Oyim negadir koʻproq meni avaylaydi. Oʻrnimga oʻzim bilan bir koʻrpada tepishib yotadigan Abduvohid degan oʻrtogʻimmi, akammi turib ketadi. Baʼzan dadamning jahli chiqadi. “Nima, buningni boshida shoxi bormi, ishlasin-da”, deydi…
Katta akam institutga kirganida beshinchimi-oltinchimi sinfda oʻqir edim. Akam student boʻlganidan keyin oyimning kasbi unga yoqmay qoldi. Oxiri ochigʻini aytdi:
– Oyi, qoʻying endi shu ishingizni…
Oyim oʻyga toldi.
– Nima, or qilyapsanmi? – dedi bir muddat xomush oʻtirgach. – Men oʻgʻirlik qilayotganim yoʻq-ku, bolam. Mehnatning aybi bormi?
Dadamdan ham, akalarimdan ham sado chiqmadi.
Nimagaligini bilmaymanu, oʻsha kuni negadir qaytadan goʻdak bolaga aylanib qolgandek boʻldim. Kichkintoylik paytimda onam bir yoniga ukamning beshigini qoʻyib, bir yonida meni olib yotardi.
Qish kechalari sandalga tiqilib yotarkanman, yalinaman:
– Oyi, choʻpchak aytib bering.
– Uxla, bolam, charchaganman.
– Ayta qoli-i-ing.
– Xoʻp, koʻzingni yumib yotgin-da, eshit… Bir bor ekan, bir yoʻq ekan, qadim-qadim zamonda…
Gap qayoqqa qarab ketayotganini darrov bilaman.
– Yana obkashmi?
– Yoʻq, oftob…
– Uniyam aytgansiz-ku
– Boshqasini bilmayman-da…
– Mayli, ayta qoling.
– Bir bor ekan, bir yoʻq ekan, qadim zamonda oftob boʻlgan ekan.
– Shu oʻzimizning oftobmi?
– Ha, oʻzimizning oftob. Shunday qilib, oftob bor ekan. Lekin yer yuziga sira chiqqisi kelmas ekan. Har kuni ertalab Xudoga nola qilarkan. Yer yuzida iflos narsalar koʻp, hech koʻrgim kelmaydi der ekan. Tangri uni ovutarkan. Sen chiqavergin, yer yuzini iflos narsalardan tozalaydigan odamlar bor, der ekan. Shuning uchun kim yer yuzini tozalasa, oʻsha eng yaxshi odam boʻlarkan.
– Siz yaxshisiz-a? Doim koʻchalarni suparasiz-ku.
– Quloq sol, oʻgʻlim… Oftob har kuni yana Xudoga nola qilarkan. Yer yuzida yomon odamlar bor. Ularniyam koʻrgim kelmaydi, der ekan. Tangri uni ovutarkan. Sen chiqavergin, qancha koʻp nur sochsang, yer yuzida yomon odamlar shuncha kamayadi, der ekan.
– Oyi, akam yomon-a?
– Nega, jinnivoy?
– Hali yasagan qorbobomni tepib buzib tashladi-ku!
– Yoʻq, akang yaxshi… Yomonlar boshqacha boʻladi.
– Qanaqa boʻladi?
– Katta boʻlganingda tushunasan. Boʻldi, endi uxla.
Yettinchi lampaning piligi pasaytirib qoʻyilgan, uy ichini tanchadan chiqqan koʻmir hidi, lampamoy isi tutgan… Nimqorongʻi. Hech ham uyqum kelmaydi.
– Oyi,. obkashniyam ayting.
– Boʻldi, uxla…
– Ayta qo-li-i-ing.
– Mayli, eshit. Bir bor ekan, bir yoʻq ekan. Qadim zamonda bir yigit boʻlgan ekan. Oʻzi yaxshi yigit ekan-u, bir kuni onasini xafa qilib qoʻyibdi.
– Nima qipti?
– Ishqilib, xafa qilib qoʻyibdi-da. Ertalab koʻchaga chiqsa, qoʻshni kampir ikki bukilib obkashda suv olib ketayotganmish.
Yigit yugurib borib kampirning qoʻlidan obkashni olmoqchi boʻlibdi. Kampir boʻlsa, rahmat oʻrniga yigitning yelkasiga obkash bilan rosa uribdi.
– Ogʻribdimi?
Oyim jim qoladi.
– Nima ogʻriydi? – deydi anchadan keyin.
– Oʻsha yigitning yelkasi-da.
– Ogʻribdi. – Oyim kuladi. Keyin xoʻrsinadi. – “Sen, – debdi kampir yigitga, – birovning koʻnglini ovlashdan oldin oʻz onangning koʻnglini ogʻritmaslikni oʻrgan”.
– Oʻsha bola keyin onasini xafa qilmabdimi?
– Yoʻq, hecham xafa qilmabdi. – Oyim uzoq jimib qoladi, keyin sekin davom etadi. – Koʻrdingmi, odam eng avvalo oʻzining yaqinlarini yaxshi koʻrishi kerak. Dunyoda yaxshi odamlar koʻp. Judayam koʻp. Ammo sen adangni, opangni, akalaringni yaxshi koʻrmasang…
– Sizniyam, – deyman uning gapini boʻlib.
– Meniyam… – deydi onam kulib. – Meniyam yaxshi koʻrmasang, dunyoda hech kimni yaxshi koʻrolmaydigan boʻlib qolasan.
– Uyimizniyam, – deyman mahmadonalik qilib.
Oyimni jahli chiqmaydi.
– Uyimizniyam, – deydi maʼqullab. – Oʻz uyimizni yaxshi koʻrmasang, yuz qavatli uylarniyam yaxshi koʻrolmaysan.
– Endi chakka oʻtmaydimi, oyi?
– Tomdanmi? Adang tuzatib tushdilar-ku. Endi oʻtmaydi.
Sukunat choʻkadi. Xayol suraman. Yuz qavatli uy qanaqa boʻlishini oʻylaymanu sira koʻz oʻngimga keltirolmayman.
– Oyi, – deyman sekin. – Toshkentda yuz qavatli uy bormi?
– Yoʻq.
– Toshkent katta shaharmi?
– Juda katta shahar.
– Undan kattasi yoʻqmi?
– Boʻlsa bordir. Sen oʻsha shaharlarni yaxshi koʻrish uchun Toshkentni yaxshi koʻrishing kerak. Toshkentni yaxshi koʻrish uchun oʻzimizning Doʻmbrobodni yaxshi koʻrgin, xoʻpmi?
– Xoʻp. Nega?
– Katta boʻlganingda tushunasan. – Oyim peshonamni silaydi. Negadir xoʻrsinadi.
Butunlay uyqum oʻchib ketadi.
– Oyi, – deyman yana. – Daryo kattami, dengizmi?
– Dengiz.
– Daryo-chi?
– Uyam katta.
– Oʻzimizning Qonqusdan ham kattami?
– Katta.
– Xoʻja aytadiki, Chirchiqda daryo bormish…
Oyim kuladi.
– Endi uxla, bolam.
Uyqu qayoqda? Nuqul daryolarni oʻylayman.
– Yozda-chi, – deyman esimga tushib. – Vali Qonqusda oqib ketay degan. Akam olib chiqqan!
– Bari bir, – deydi oyim oʻychan ohangda. – Qonqusniyam yaxshi koʻrgin.
– Nega?
– Nega deganda, Qonqus oʻzimizning anhor. Undan oʻzimiz suv ichamiz.
– Oʻshanaqa qilsam, boshqa daryolarniyam yaxshi koʻrib qolaman-a?
Oyim tagʻin kuladi.
– Albatta.
– Kuchugimniyam yaxshi koʻray-a?
– Yaxshi koʻrgin, oʻgʻlim.
– Oyi, Adham jinni-a?
– Nega?
– Kecha-chi, mushukni muz bilan urdi. Mushuk choʻloq boʻlib qoldi.
– Jonivorlarga ozor berib boʻlmaydi, bolam. Boʻldi, endi uxlaymiz.
– Xoʻp… Katta boʻlsam, ka-a-atta shaharlarga boramanmi?
– Borasan, oʻgʻlim, borasan. – Oyim sekin-sekin mudrab ketadi.
Nimqorongʻi shiftga tikilib yotgancha xayol suraman. Goh katta shaharlarga borib qolaman, goh daryolarda suzaman. Beshik gʻichirlaydi. Ukam yigʻlay boshlaydi. Oyim darrov uygʻonadi. Beshikni ohista tebratib, alla aytadi. Oyim ukamga alla aytadi-yu, ohangiga men uxlab qolaman…
Haqiqat havoga oʻxshaydi. Nafas olib turasizu oʻzini koʻrmaysiz. Oʻylab qarasam, oyim goʻdakligimda qayta-qayta aytib bergan mana shu ikki afsona hayotdek oddiy, hayotdek chuqur haqiqat ekan.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Работа журналиста подобна лошади, которая тянет плуг с одной стороны, и лошади, которая тянет плуг, с другой. Козерог бежит к цели, как лошадь, и каждый день тащит плуг, как лошадь-пахарь…
Я был на дежурстве. Пока я работал один в комнате, вошла тетя Вера, старая уборщица.
— Этот стол твой? — сказал он почему-то нахмурившись.
— Вот и все.
— Ты куришь?
— Я курю.
— Почему ты бросаешь пепел на пол? Если у вас нет пепельницы, скажите, я принесу из дома!
Я стал членом. Нет, не только потому, что на стене подъезда висит табличка «Уважайте труд уборщицы». Дело в том, что я знаю, что такое работа уборщика, я сам прошел через это.
Моя мать была уборщицей. Тогда рядом с нашим двором был бы пионерский лагерь. Моя мама подметала тротуары до восхода солнца. Мы брызгаем водой, братья. На самом деле, разбрызгивать воду не так уж и сложно. Можно упасть в канаву на обочине и обсыпать ее алюминиевой фольгой. Потом мама подметает метлой с прикрепленной к ней длинной палкой. Утром, потому что вода как лед, ноги мерзнут и «режут». Но дело не в этом. Хуже всего вставать до рассвета. До полуночи мы будем изнурены «хождением по улицам». Теперь, когда сладкий спит, мама нежно толкает:
— Успокойся, сын мой, еще рассветает.
Вы брызгаете водой и подметаете мостовую, когда в походных палатках комфортно спят дети вашего возраста… Что тут скажешь… Больно человеку. Вот почему я время от времени делаю «дьявольские» вещи. Иногда голова болит, иногда ноги… Мама почему-то больше заботится обо мне. Абдувахид, мой друг или мой брат, который спит со мной на одной кровати, занимает мое место. Иногда мой папа злится. «Что, если у него рог на голове, пусть работает», — говорит он…
Когда мой старший брат поступил в институт, я учился в пятом-шестом классе. После того, как мой брат стал студентом, ему не понравилась профессия моей мамы. Наконец он сказал откровенно:
— Эй, прекрати сейчас свою работу…
– подумала моя мать.
— Что делаешь? — сказал он, посидев молча какое-то время. — Я не краду, малыш. Виновата ли работа?
Ни мой отец, ни мои братья ничего не сказали.
Не знаю почему, но в тот день я снова почувствовал себя ребенком. Когда я был маленьким, моя мама ставила кроватку моего брата на одну сторону, а меня брала на другую.
Зимними ночами, пока я застрял в сандалии, я молюсь:
— Эй, расскажи мне об этом.
— Спи, детка, я устал.
— Просто скажи мне.
— Ну, закрой глаза и слушай… Жили-были, когда-то, в давние времена…
Я сразу знаю, куда это идет.
— Это дороже?
— Нет, солнце…
— Ты так сказал
— Я больше ничего не знаю…
— Ну рассказывай.
— Когда-то было, когда-то не было, было в древности солнце.
— Это наше собственное солнце?
— Да, наше собственное солнце. Так что пока есть солнце. Но на землю не приходит. Каждое утро взывать к Богу.Он говорит, что на земле много грязных вещей, и я не хочу их видеть. Бог убивает его. Он сказал: «Не выходи, есть люди, которые очищают землю от нечистот». Поэтому тот, кто очистит землю, будет лучшим человеком.
«У тебя все нормально?» Ты всегда подметаешь улицы.
— Слушай, сын мой… Каждый день солнце снова стонало к Богу. На земле есть плохие люди. Он говорит, что тоже не хочет их видеть. Бог убивает его. Он сказал, что чем больше света ты будешь распространять, тем меньше злых людей будет на земле.
— О, мой брат плохой, не так ли?
«Почему, сумасшедший?»
— Он пнул и сломал моего еще сделанного Деда Мороза!
— Нет, твой брат в порядке… Плохие будут другими.
— Как это будет?
— Ты поймешь, когда вырастешь. Все, теперь иди спать.
Фитиль седьмой лампы был опущен, в доме пахло углем, запахом лампадного масла… Было темно. Я вообще не могу спать.
— Ой,. подскажите обкашния.
— Все, спать…
— Скажи-ка.
— Хорошо, слушай. Раз есть, раз нет. Жил-был молодой человек. Будучи хорошим мальчиком, однажды он расстроил свою мать.
— Что случилось?
— Он тер и причинил ей боль. Когда он выходит утром, соседская старуха согнулась и несет воду.
Молодой человек побежал и попытался взять обкаш из рук старухи. Что касается старухи, то вместо того, чтобы поблагодарить молодого человека, она похлопала его по плечу.
— Это больно?
Моя мать молчит.
— Что болит? — говорит он спустя долгое время.
— На плече того парня.
— Это больно. — смеется мама. Затем он вздыхает. — «Ты, — сказала старуха молодому человеку, — научись не ранить сердце своей матери, прежде чем пытаться ранить чье-то сердце».
— Разве этот мальчик не обидел свою мать позже?
— Нет, он совсем не пострадал. — Мама долго молчит, потом медленно продолжает. — Понимаете, в первую очередь человек должен любить своих близких. В мире много хороших людей. Много. Но если ты не любишь отца, сестру, братьев…
— Я — это ты, — перебиваю я его.
«Это я…» — смеется мама. — Если ты не любишь меня, ты не сможешь любить никого на свете.
— Это наш дом, — с гордостью говорю я.
Моя мать не сердится.
— Это наш дом, — одобрительно говорит он. — Если вам не нравится наш дом, вам не могут нравиться стоэтажки.
«Разве это не идет в храм сейчас, дорогая?»
— С крыши? Они исправили это. Теперь не пройдет.
Тишина. Я мечтаю. Я не могу себе представить, на что был бы похож стоэтажный дом.
— Эй, — медленно говорю я. — В Ташкенте есть стоэтажка?
— Нет.
— Ташкент большой город?
— Очень большой город.
— Нет ли кого-нибудь старше его?
— Может быть, есть. Вы должны любить Ташкент, чтобы любить эти города. Любить Ташкент, любить наш Домбрабад, хорошо?
— Хорошо. Почему?
— Ты поймешь, когда вырастешь. — Мама трет меня по лбу. Он вздыхает почему-то.Я полностью лишен сна.
— Эй, — говорю я снова. — Река большая или море?
— Море.
— А река?
— Мое гнездо большое.
— Больше, чем наша собственная Кровь?
— Большой.
— Ходжа говорит, что в Чирчике есть река…
Мама смеется.
— Спи сейчас, детка.
Где сон? Я думаю о красивых реках.
«А как насчет лета, — вспоминаю я. — Вали сказал, что она будет течь в Конкусе. Мой брат снял его!
— Вот и все, — задумчиво говорит мама. — Позаботься о моей крови.
— Почему?
— Почему, Qanqus наш собственный якорь. Мы сами пьём из неё воду.
— Если я это сделаю, я увижу и другие реки, верно?
Мама снова смеется.
— Конечно.
«Ты любишь моего щенка?»
— Хорошо смотри, сын мой.
— О, Адхам сошел с ума?
— Почему?
— А вчера он ударил кошку льдом. Кот стал хромым.
«Ты не можешь причинять боль животным, мой мальчик». Вот и все, пошли спать.
— Ну… Когда я вырасту, поеду ли я в города?
— Ты пойдешь, сын мой, ты пойдешь. — Моя мама медленно засыпает.
Лежа, глядя в темный потолок, я удивляюсь. Иногда я езжу в большие города, иногда плаваю в реках. Колыбель гудит. Мой брат начинает плакать. Мама сразу просыпается. Он осторожно покачал колыбель и сказал «Алла». Моя мама поет моему брату и я засыпаю под ее мелодию…
Истина подобна воздуху. Вы не можете видеть себя, пока дышите. Когда я думаю об этом, эти два мифа, которые моя мать снова и снова рассказывала мне, когда я был ребенком, так же просты, как жизнь, и так же глубоки, как жизнь.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».