Oyim odamsiz turolmasdi. Qoʻshni kelinchaklar, yetti mahalla narida turadigan kampirlar – hammasi yigʻilishib gangir-gungir suhbatlashib oʻtirishardi. Shuncha gap qayoqdan topilishiga baʼzan hayron qolaman. Har kuni ertalab gazeta olib keladigan pochtachi – tatar xotin eshikdan qayta qolmaydi. Albatta oyimning oldiga kiradi.
– Isanmisiz? – deb soʻrashadi-yu, hasratini toʻkib soladi. – Kitti, svolish! Yana uynashigʻa kitti, parazit.
Oyim har galgidek uni yupatadi:
– Qoʻying, jon bolam, sabr qiling. Eringiz yomon bolamas.
– Razvodgʻa biram! Alimentgʻa dabitsa itam!
– Unaqa demang, oʻrgilay, bolangizni tirik yetim qilmang.
– Ay, ni boʻlsa boʻlar! Sudgʻa biram.
Oyim ishonch bilan tushuntirdi:
– Mana, meni aytdi dersiz. Eringiz sizni jonidan yaxshi koʻradi. Koʻnglim sezib turibdi. Bugun-erta apoq-chapoq boʻlib ketasizlar.
Pochtachi ketishi bilan oqsoqlanib qoʻshni kampir kirib keladi.
– Jigar-jigar, digar-digar ekan, oʻrgilay, – deydi yigʻlamsirab. – Rahmatullaga aytuvdim-a togʻangning qizini ol, ot tepkisi otga oʻtmaydi deb. Yoʻq, quloq solmadi. Oʻlaman sattor, mana shu qirchangʻini olaman, deb turib oldi. Mana, oxiri nima boʻldi… Kecha itni kunini boshimga soldi, aylanay! Xotin olgandan keyin ona kerak boʻlmay qolarkan. Shuni oldi-yu oʻgʻlim ham aynidi-qoldi, qoqindiq.
– Unaqa demang, ovsinjon. – Oyim osoyishta ohangda yupatadi. – Keliningiz yomon bolamas, qaysi kuni koʻchada koʻrib qoldim. Ogʻzidan bol tomib sizni maqtadi boyoqish.
– Voy, tilyogʻlama boʻlmay tillari kesilsin. Siz uning tilini bilmaysiz, oʻrgilay!
– Mana, meni aytdi dersiz, – oyim qandaydir ichki ishonch bilan tushuntiradi. – Keliningiz sizni oʻz onam deb etagingizdan tutgan. Koʻnglim sezib turibdi…
Oyimning “sezgir koʻngli” qiziq. Hamisha yaxshilikni “karomat” qiladi.
Har gal shunaqa gaplarni eshitganimda bolaligimda roʻy bergan voqeani eslayman.
Urush tugagan paytlar edi. Oʻshanda goʻdak tasavvurimga sigʻmagan narsani keyin tushunganman: urush bitib odamlarning yarasi yangilangan damlar ekan. Birovning eshigida surnay, birovnikida aza tovushi eshitilardi…
Bir kuni akam eshikdan baqirib kirdi.
– Oyi! Loʻli kelyapti, loʻli!
Turgan joyimda tirrakdek qotib qoldim. Loʻlilar haqida shunaqa gaplar eshitgan edikki, nomi qulogʻimizga chalinishi bilan sichqonning ini ming tanga boʻlib ketar edi. Loʻli koʻchada yurgan bolani qopiga solib ketarmish. Uyda kattalar boʻlmasa, bolalarni boʻgʻib oʻldirarmish-da, hamma narsani ship-shiydon qilib gʻoyib boʻlarmish.
Akam bilan ketma-ket xuddi quvlagandek, qop-qora loʻli xotin kirib keldi. Uzun, isqirt koʻylagining ustidan nimcha kiygan, shokilasi osilib yotgan qoʻsh koʻzli xurjunini yelkasidan oshirib tashlab olgan, sochlarining uchiga soʻlkavoy taqqan, oyogʻida eski qizil etik… Dahshat ichida oyimning pinjiga tiqildim. Uyda dadam yoʻq-ku, endi nima qilamiz? Hovlining allaqaysi burchagida yotgan mushukdekkina gurji kuchugimiz gʻazab bilan akillagancha loʻliga qarab yugurdi. Loʻli xotin bir lahza toʻxtadi-yu, qiyshiq tayogʻini itga oʻqtaldi. Sarosima ichida oyimga qaradim: tezroq haydab yuborsa-chi!
Oyim loʻliga diqqat bilan qarab turdi-da, birdan yuzi yorishdi.
– Voy, Acha xola-ku! – dedi eski qadrdonini koʻrgandek quvonib. – Keling, aylanay.
U loʻli tomon yura boshlagan edi, qoʻlidan ushlab jonholatda orqaga tortdim.
– Bormang! – dedim yigʻlamsirab.
– Qoʻrqma, jinnivoy, Acha xolang-ku bu! – Oyim ayvondan ildam tushdi. Hovlining oʻrtasiga kelib qolgan loʻli bilan aylanib-oʻrgilib koʻrishdi.
Gurji kuchugimiz hamon toʻxtovsiz akillar, loʻlining atrofida gir aylanar edi.
– Qani, kela qoling, – dedi oyim ayvon tomonga yurib.
– Yoʻq, mango shu yer yaxshi! – Loʻli xurjunini yerga – bodom soyasiga tashladi-da, ustida oʻtirdi. Issiqlab ketganidan keng koʻylagining yoqasini gʻijimlab yelpingan edi, boʻynidagi ikki shoda munchoq marjon koʻrinib ketdi. Qulogʻidagi tilla oybaldogʻini koʻrdimu, negadir “oʻgʻirlab olgan” degan xayolga bordim. Tagʻin qoʻrqib ketdim. Hozir boshlaydi. Akalarim qulogʻimga quygandek, “poli keldi-poli keldi”, deb fol ocha boshlaydi-da, avrab-avrab hammamizni oʻldirib ketadi.
– Oyi-i-i! – dedim chinqirib.
Loʻli menga qayrilib ham qaramadi. Qop-qora qoʻllarini keng yoydi.
– Ovmin! Qadam yettu balo yetmasun! Pirlar madadkor boʻlsun. Dushmaning xoru zor boʻlsun, bacham!
Oyim ham yerga choʻkkalagancha unga qoʻshilib fotiha oʻqidi.
Akam xabar bergan boʻlsa kerak, bir zumda hovliga Hoji buvi, uch hovli narida turadigan kelinchak Xayri opa kirib kelishdi.
– Uyingda amol bo-or! – dedi loʻli choʻzib. – Gʻaniming bo-or!
Vujudimni yana qoʻrquv bosdi. Ammo nima uchundir oyim xotirjam edi.
– Amal nima qiladi, xolajon, – dedi sekin. – Akamdan xavotirdaman. Ming yerimga pichoq ursa bir yerimdan qon chiqmaydi. Hamma qaytyapti, akam bechoradan darak yoʻq.
Oyim urushga ketgan togʻamni koʻp gapirardi. Dadamni kasalligi tufayli urushga olishmagan, ammo oyim har ikki gapning birida akasini eslab yigʻlardi. Hozir ham shuni gapirdi. Tushundim, fol ochirmoqchi.
– Bor, bolam, oʻynab kel, – dedi oyim mening hamon qoʻrqib turganimni koʻrib. Biroq men sehrlangandek oʻrnimdan jilolmay qoldim.
Loʻli shoshilmasdan xurjuniga qoʻl suqdi. Kirligidan guli bilinmay ketgan tuguncha oldi. Hoji buvi bilan Xayri opa ham oyimning ikki tomoniga jimgina choʻkkalashdi.
– Acha xolamning romi doim toʻgʻri chiqadi, – dedi oyim qoʻshnilarga maqtanib. – Koʻp sinaganman.
Acha xola parvo ham qilmadi. Qop-qora barmoqlari bilan tugunchasini yechgan edi, bir hovuch tosh chiqdi. Qoʻshni qizaloqlar sopalak oʻynaydigan mayda toshlarning oʻzi. Faqat rangi har xil: oq, qora, koʻkimtir… U toshlarni toʻda-toʻda qilib qoʻydi-da, koʻzlarini yumib allanimalarni pichirlay boshladi. Uning yumuq kipriklari pirpirab-pirpirab qoʻyar, shunda yuzidagi koʻkimtir xoligacha qimirlab ketganga oʻxshar edi. Endi qoʻrquv oʻrnini allaqanday qiziqish egalladiyu angrayib qoldim. Hammamiz xuddi moʻjiza kutgandek qotib qolgandik. Hozir allanima boʻlishi, nimadir roʻy berishi kerakdek edi.
– Akang tirek! – dedi loʻli toʻsatdan. Kaftining orqasi bilan bir turtgan edi, toʻdalanib turgan toshlar har yoqqa sochilib ketdi. Oppoq bir tosh dumalab oyimning oyogʻi oldiga keldi.
– Akang keladu! – dedi oyimning koʻziga tik qarab. – Yoʻlga chiqq-o-on!
– Ogʻzingizdan aylanay, xolajon! – oyim dik etib oʻrnidan turdi-da, uyga yugurdi. Bisotimizda bitta yaltiroq qoshiq bor edi. Oyim uni kumush qoshiq, deb maqtardi. – Mana, oz boʻlsa, koʻp oʻrnida koʻrasiz. Akam eson-omon kelsa bosh-oyoq kiyim qilib beraman. – U qoshiqni Acha xolaga uzatdi. Loʻli qoshiqni shosha-pisha xurjuniga yashirishini kutib turardim. Ammo u shoshilmadi. Qoshiqni bir chekkaga qoʻyib, Hoji buviga yuzlandi.
– Bolaginamni koʻrarmikinman? – dedi Hoji buvi ovozi titrab. – Yolgʻizginamni koʻrib oʻlsam, armonim yoʻq edi.
Bu safar loʻli nimchasining choʻntagini uzoq kavlashtirdi. Keyin yongʻoqdek keladigan olti qirrali tosh oldi.
– Muhra bilan ocharkanlar, – dedi oyim pichirlab.
Loʻli hech nimani eshitmagandek, toshning u yogʻini aylantirdi, bu yogʻini aylantirdi. Uning qop-qora qoʻli bilinar-bilinmas titrar, allaqanday chiziqlar tortilgan toshga tikilib toʻxtovsiz pichirlar edi.
– Bachangni yoʻli toʻsulgon! – dedi u nihoyat.
Hoji buvining koʻzlarida, hamisha maʼyus boquvchi koʻzlarida choʻgʻ yaraqlab ketgandek boʻldi.
– Oʻzi tirikmi axir? – u ingragudek ohangda loʻli tomon talpindi. – Uch yildan buyon na oʻligini bilaman, na tirigini. Joni omonmi ishqilib?
– Amon! Bachang amon. Kutasan. Ancho kutasan.
Boyadan beri nafasini ichiga yutib oʻtirgan Xayri opa endi chidab turolmadi shekilli, hayqirib yubordi:
– Asqar akam-chi? Asqar akam qachon keladi? Jon xola, bir koʻring! Asqar akamga nima boʻlgan? Gospitaldan bir xat keldi-yu, daraksiz ketdi. Jon xola, bir koʻring…
Loʻli unga sinovchan qarab qoʻydi-da, tagʻin shoshilmasdan hurjunini kavlashtirib, kaftdek koʻzgu oldi.
– Ushla bune! – dedi oynani Xayri opaning qoʻliga tutqazib. – Qarab oʻter!
Xayri opa oynaga tikilib choʻkkalagancha qotib qoldi. Loʻli boshqa bir oynacha oldi.
– Yoshini ayt! – dedi qatʼiy ohangda.
– Asqar akammi? – Xayri opa toʻsatdan uygʻonib ketgandek choʻchib loʻliga qaradi. – Yigirma ikkida. Agar… agar… – U nimadir demoqchi boʻldi-yu, tutilib qoldi. – Yigirma ikkida, – dedi shoshilib. – Hozir yigirma ikkiga kirgan. – U bir zum jimib qoldi-da, ohista qoʻshib qoʻydi. – Chillamiz chiqmasidan ketgan.
Loʻli oʻzining qoʻlidagi koʻzguga tikilib pichirlagancha boshini bir maromda tebrata boshladi. Xayri opa koʻzguga qarab qotib qolgan, goʻyo qimir etsa fojia roʻy beradigandek edi. Nihoyat, Acha xola oʻzi tutib turgan koʻzguni etagiga artib xurjuniga tiqdi.
– Nima? – dedi Xayri opa pichirlab. – Nima? Asqar akam…
– Kuyoving amon… – Acha xola uning yuziga qaramasdan qoʻlidan koʻzguni oldi. – Koʻzimga koʻrinde. Kuyoving kasal boʻlgon.
– Qachon, qachon koʻraman? – Xayri opa Acha xolaning qoʻliga yopishdi. – Ayting, nima koʻrdingiz? Qachon koʻraman?
Acha xola oʻylanib qoldi:
– Yoʻl koʻrdem, yoʻl! Kuyoving keladu. Oy toʻlganda, uxlamay osmonga qaro. Koʻrason!
– Nafasingizdan aylanay, xolajon! – dedi Xayri opa iltijo qilib. – Tilingizdan aylanay. Kuyovingiz kelsa, mana shu bilaguzugim sizniki. – U gapining rostligiga ishontirmoqchi boʻlgandek tilla bilaguzugini qoʻlidan yechib koʻrsatdi. – Asqar akam menga boshqasini olib beradilar.
Oʻsha kuni uyimizda bayram boʻldi. Toʻrt xotin oʻtirishib olma choy ichishdi. Oyim ertalab yopgan zogʻora nonini, Xayri opa tolqonini, Hoji buvi bir hovuch tut mayizini oʻrtaga qoʻydi.
Oʻsha kuni yana bir sirni bilib oldim. Bir haftadan keyin oy toʻladi. Uch qoʻshni oyga tikilib xolaning romini amalda sinab koʻrishadi.
Kutilgan kechada Hoji buvi bilan Xayri opa biznikiga chiqishdi. Dadam ishda edi. Anchagacha u yoq-bu yoqdan gaplashib oʻtirishdi. Keyin bolalarga supaga joy solib berishdi. Akalarim uxlab qolishdi. Men esa nima boʻlishini kutib poylab yotar edim.
Nihoyat, uch ayol bodom tagidan yaydoq joyga borib, tizilishib oʻtirishdi. Chigirtkalar chirillar, osoyishta osmonda toʻlin oy sutdek mayin, sutdek iliq nur sochar edi. Oyim, Hoji buvi, Xayri opa oyga tikilgancha qotib qolishgan, hech qaysisi churq etmas, chamasi har biri oʻzi izlagan odamni oydan topgisi kelar, oydan topishiga umid qilar, ishonar edi. Oradan ancha vaqt oʻtdi. Hamon chigirtkalar chirillar, allaqayerda kaltakesak chirqillab qolar, hovli burchagida ora-chora echki maʼrab qoʻyar, faqat oy, sehrli oy jimgina nur sochar, uch ayol esa unsiz qotib qolishgan, oʻzi ham, soyasi ham qilt etmas, uchovi ham shu oʻtirishda oyga tikilgancha haykalga aylanib qolgandek edi. Yotib-yotib zerikdim. Boshimni koʻtaray desam oyimdan qoʻrqaman. Endi koʻzim ilinayotgan ekan hayajonli hayqiriqdan choʻchib ketdim.
– Ana! Ana! Koʻrdim!
Boshimni koʻtardimu ikki qoʻlini oy tomonga choʻzgancha iltijo qilayotgan Xayri opaga koʻzim tushdi.
– Ana! Asqar akam! Asqar akam! – Xayri opa nafasi qaytgandek sapchib oʻrnidan turdi. – Ana qaranglar, boshini bogʻlab olibdi. Doka bilan boshini bogʻlab olibdi!
Boshini bogʻlab olgan Asqar akani koʻrish umidida jonholatda oyga qaradim. Yoʻq, oymomo hamon muallaq qotib turar, nim-qora dogʻlardan boshqa narsa koʻrinmas edi.
– Voy, qani, qani? – oyim bilan Hoji buvi ham turib ketishdi. – Qani, biz koʻrmayapmiz-ku?
– Voy, ana-ku! Kulib turibdilar. – Xayri opa holdan toygandek koʻksini changalladi. – Xudoga shukur, tirik ekansiz. – U birdan hiqillab yigʻlab yubordi. – Voy koʻrdim-a, aniq-taniq koʻrdim-a…
– Aytmadimmi? – dedi oyim quvonib. – Acha xolaning foli toʻgʻri chiqadi demaganmidim. Nasib etsa, Asqarjon kelsa, shunaqa toʻylar qilingki.
Xayri opaning oʻsma tortilgan qoshlari, rangsiz chehrasi chiroyli, juda chiroyli ekanini birinchi marta payqadim. U nuqul kular, yigʻlab turib kular, hadeb bir gapni qaytarar edi.
– Voy koʻrdim-a! Aniq-taniq koʻrdim-a.
…Uch ayol yangitdan choy qoʻyishdi. Acha xolani maqtab-maqtab gangur-gungur suhbatlashishdi.
Chindan ham Acha xolaning foli toʻgʻri chiqdi. Bittasi toʻgʻri chiqdi. Qor tushgan kuni togʻam keldi. Qoʻltiqtayogʻini doʻqillatib kirib keldi…
Hoji buvi Acha xola aytganidek oʻgʻlini kutdi. Yigirma yilcha kutdi. Ancha oydin kechalar oʻtdi. Keyin… uni mahalla koʻmdi. Oydin kechada Xayri opa aniq-tiniq koʻrgan Asqar aka ham kelmadi… Lekin nima uchundir Acha xolani hech kim ayblamadi. Togʻam eson-omon kelganida oyim bosh-oyoq sarpo qilolmagani uchun Acha xola ham ogʻrinmadi. U onda-sonda xurjunini koʻtarib kelib qolar, oyim aylanib-oʻrgilib kutib olar edi. Negaki, oyimning oʻzi odamsiz turolmas, har doim xonasi gavjum boʻlar edi. Eshikdan kim kirib kelmasin, uning koʻngli doim yaxshilikni sezib turgan boʻlardi.
Bir galgisi ayniqsa oshib tushdi. Oʻzim bilan bir sinfda oʻqigan bola prorab boʻlib mahallaning boyvachchasiga aylandi-qoldi. Shayton yoʻldan ozdirdimi, boshqami, ishqilib, bosar-tusarini bilolmay qoldi. Qoʻsha-qoʻsha imoratlar soldi. Oxiri lop etib qamalib ketdi. Bir kuni ishga ketayotsam, shu yigitning onasi oyimning oldida oʻtirib hasrat qilyapti.
– Toʻxtavoyim tuhmatga uchradi, oʻrgilay. Bolaginamning xusumatga yoʻliqqaniga qandoq chidayman! Oʻzimning qon bosimim bor. Erta-indin oʻlib ketsam, tepkilab koʻmadiganimdan ayrilib qoldim, aylanay.
– Voy unaqa demang, ovsinjon. – Oyim uni ohista yupatdi. – Yaxshi gapgayam, yomon gapgayam farishta omin deydi. Nasib etsa hali hech nima koʻrmagandek boʻlib ketasiz. – U ovozini birdan pasaytirdi. – Koʻnglim sezib turibdi. Toʻxtavoy erta-indin kelib qoladi. Toʻxtavoyingiz qandoq yaxshi bolaki! Mana, meni aytdi dersiz. Erta-indin eshikdan kirib keladi.
– Voy, ogʻzingizdan oʻrgilay, ovsinjon! Koshkiy-di-ya! – Toʻxtavoyning onasi yigʻlamsirab fotiha tortdi. – Iloyo aytganingiz kelsin!
Oyimning hamma “karomat”lariga chidasam ham, bunisiga chidolmadim. Kechqurun ishdan kelganimda shundan gap ochilgan edi, koyib berdim.
– Sizga ham Acha xoladan yuqqan shekilli, – dedim yarim hazil, yarim kinoya qilib. – Nima, fol ochyapsizmi? Koʻpchilikning haqiga xiyonat qilgan qallobni maqtab oʻtiribsiz.
Oyim koʻzimga diqqat bilan tikilib qoldi.
– Qahring shunaqa qattiqmi? – dedi anchadan keyin.
– Qahrning nima daxli bor? – dedim qaysarlik bilan. – Qilgʻilikni qilgandan keyin jazosini olsin-da. Qadamini oʻylab bosadigan boʻladi.
– Albatta, senlar oʻqimishlisan, hamma narsani bilasan… – Oyim bir zum jimib qoldi-da, oʻziga-oʻzi gapirayotgandek sekin qoʻshib qoʻydi. – Onasida nima gunoh? Qon bosimi boʻlsa, ertaga puf etib dumalab ketsa, shunga suyunasanmi? Ona-ku bu… Shunaqa qahring qattiqmi?
Oraga noqulay sukunat choʻkdi. Negadir Acha xolani, oʻsha oydin kechani, oʻsha olma choyni esladim…
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Ma’lumotlarni rus tilida o‘qing👇
Моя мама не могла жить без мужчины. Соседские невесты, старухи, живущие за семь кварталов, — все собирались и болтали. Иногда я удивляюсь, откуда взялось столько слов. Почтальон, татарка, которая каждое утро приносит газеты, не возвращается к двери. Конечно, он пойдет к моей маме.
— Ты уверен? — спрашивают, а он изливает свое горе. «Китти, слякоть!» Он снова готов играть, паразит.
Мама как обычно утешает:
— Отпусти, мой милый, потерпи. Ваш муж не плохой мальчик.
— Я еду на Разводгу! Я собираюсь начать алименты!
— Не говори так, учись, не делай своего ребенка сиротой заживо.
— О, это возможно! Я иду в суд.
Мама уверенно объяснила:
— Вы говорите, что сказали мне. Ваш муж очень любит вас. Мое сердце это чувствует. Ты сегодня рано побелеешь.
Как только почтальон уходит, входит старушка из соседнего дома, прихрамывая.
«Сердце-иврит, хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хе-хеле», — говорит он, плача. — Я сказал Рахматулле взять дочь твоего дяди, коня на коня не переведут. Нет, он не слушал. Он настаивал: «Я умру, я возьму этот клочок». Вот что в итоге получилось… У меня вчера был плохой день, давай! После женитьбы мать уже не нужна. Мой сын заболел и споткнулся.
— Не говори так, Овсинжон. — Мама утешает меня спокойным тоном. — Ваша невестка неплохая девочка, я видел ее на днях на улице. Старик хвалил тебя со слезами на глазах.
— О, пусть себе языки отрежут, не попрошайничая. Ты не знаешь его языка, выучи его!
«Ну, ты говоришь, я тебе говорила», — с какой-то внутренней уверенностью объясняет мама. — Ваша невестка называла вас своей матерью. Мое сердце чувствует…
«Чувствительное сердце» моей матери интересно. Он всегда «дает» добро.
Каждый раз, когда я слышу что-то подобное, я вспоминаю то, что произошло, когда я был ребенком.
Это был конец войны. Позже я понял то, что было за гранью моего детского воображения: времена, когда война закончилась и раны людей возобновляются. У чьей-то двери трубила труба, у чьей-то двери слышалась панихида…
Однажды мой брат кричал в дверь.
— Эй! Цыган идет, цыган!
Я замер на месте. Мы столько слышали о цыганах, что мышиное гнездо превратилось бы в тысячу монет, как только это имя прозвучало бы в наших ушах. Идущего по улице ребенка цыганка сажала в мешок. Если в доме нет взрослых, они душат детей и исчезают со всем.
За моим братом вошла темнокожая цыганка, словно гоняясь за ним. На ней было длинное остроконечное платье, на плечах висела двуглазая шляпа, а на ногах были старые красные сапоги… Я был в ужасе. Моего отца нет дома, что нам теперь делать? Наш кошачий грузинский щенок, лежавший в дальнем углу двора, побежал к цыганке, сердито поскуливая. Цыганка остановилась на мгновение,указал своей кривой палкой на собаку. Я растерянно посмотрел на маму: а вдруг она быстрее уедет!
Мать внимательно посмотрела на цыганку, и вдруг ее лицо просияло.
— Ничего себе, тетя Ача! — радостно сказал он, как будто увидев своего старого друга. — Давайте обойдемся.
Он пошел к цыгану, я схватила его за руку и потянула назад.
— Не уходи! — сказала я плача.
— Не бойся, сумасшедший, это тетя Ача! «Мама спустилась с крыльца». Они гуляли с цыганкой, которая вышла на середину двора.
Наш щенок Гурджи по-прежнему беспокойно кружил вокруг цыганки.
«Ну, иди и оставайся», — сказала мама, подходя к крыльцу.
— Нет, манго здесь хороши! — Цыган бросил свой хурджуни на землю — в тени миндального дерева — и сел на него. От жары воротник его широкой рубашки смялся и развевался, а на двух ветвях вокруг шеи виднелось бисерное ожерелье. Я увидела у него золотую сережку в ухе и подумала, что он ее зачем-то «украл». Я снова испугался. Это начинается сейчас. Когда мои братья лили мне в уши, он начал гадать, говоря «поли кельди, поли кельди», и убил нас всех.
— Ой-и-и! Я закричал.
Цыган даже не оглянулся на меня. Он широко развел свои темные руки.
— О боже! Семи шагов недостаточно! Пусть единомышленники помогут. Пусть хор врага будет тяжелым, брат мой!
Моя мать опустилась на колени на землю и присоединилась к нему в чтении благословения.
Должно быть, брат сообщил мне, что бабушка Хаджи и невестка Хаири, живущая в трех метрах от него, тотчас вошли во двор.
— Работа на дому! — сказал цыган, потягиваясь. — Я так счастлив!
Страх снова наполнил мое тело. Но почему-то мама была спокойна.
— Что будет делать Амаль, дядя, — медленно сказал он. — Я беспокоюсь о своем брате. Если ты ударишь меня ножом в тысячу мест, ни одно место не потечет кровью. Все возвращаются, моего бедного брата нигде не видно.
Моя мама много рассказывала о моем дяде, который ушел на войну. Отца не отправили на войну из-за болезни, а мама плакала всякий раз, когда вспоминала брата. Он сказал то же самое сейчас. Я понимаю, он хочет погадать.
«Иди, дитя мое, иди и играй», — сказала мать, видя, что я все еще боюсь. Но я не мог встать, как под заклинанием.
Цыганка не торопясь взяла ее за руку. Из-за своей грязи цветок взял узел, о котором не знали. Бабушка Хаджи и сестра Хайры тихонько сидели по обе стороны от луны.
«Ром у моей тети Ачи всегда получается верный», — хвасталась мама соседям. — Я много пробовал.
Тете Аче было все равно. Он развязал узел своими черными пальцами, и оттуда вывалилась горсть камней. Маленькие камешки, на которых соседские девочки играют с летучими мышами. Только цвет другой: белый, черный, синий… Он сложил камни, закрыл глаза и начал шептать. Мягкие ресницы ее трепетали и трепетали, так что лицо ее, казалось, посинело. Теперь страх сменился любопытством, и я понимаю. Мы все замерли, словно ожидая чуда. Казалось, что сейчас все должно произойти, что-то должно произойти.- Твой брат — столб! — сказала вдруг цыганка. Он толкнул ее тыльной стороной ладони, и груда камней разлетелась повсюду. Белый камень покатился к ногам моей матери.
— Твой брат идет! — сказал он, глядя прямо в глаза моей матери. — Пойдем!
— Заткнись, дядя! — мама встала и побежала домой. У нашего бисота была одна блестящая ложка. Моя мама называла его серебряной ложкой. — Здесь, если мало, много увидишь. Если мой брат придет в целости и сохранности, я сошью ему одежду. — Он передал ложку тете Аче. Я ждал, когда цыганка быстро спрячет ложку в карман. Но он не торопился. Отложив ложку, Хаджи повернулся к бабушке.
— Могу я увидеть своего ребенка? — дрожащим голосом сказала бабушка Хаджи. — Я бы не хотел умереть, увидев меня одного.
На этот раз цыган долго рылся в кармане. Затем он взял шестигранный камень, похожий на грецкий орех.
— Те, что открываются печатью, — шепотом сказала мама.
Словно ничего не слыша цыган, он снова и снова переворачивал камень. Его темная рука необъяснимо дрожала, глядя на камень с нарисованными на нем разными линиями, он постоянно шептал.
— Дорога в Бачангни полна препятствий! — сказал он наконец.
Глаза бабушки Хаджи, всегда грустные глаза кормильца, словно загорелись.
— Он еще жив? — захныкал он в сторону цыганки. — Я уже три года не знаю, жив он или мертв. Ты жив?
— Амон! Мир вам. Ты ждешь. Вы будете ждать.
Сестра Хайры, долго затаившая дыхание, не выдержала и закричала:
— А мой брат, солдат? Когда придет мой брат-солдат? Тетя Джон, смотрите! Что случилось с моим братом Аскаром? Из больницы пришло письмо, и он ушел бесследно. Тетя Джон, взгляните…
Цыган вопросительно взглянул на него и, не торопясь, взял в ладонь зеркало.
— Вот и все! — сказала Хайри, держа зеркало в руке. — Смотреть!
Сестра Хайри замерла, уставившись в зеркало. Цыган взял еще стакан.
— Скажи мне свой возраст! — твердо сказал он.
— Аскар мой брат? — Сестра Хайры испуганно посмотрела на цыганку, как будто та вдруг проснулась. — В двадцать два. Если… если… — Он хотел что-то сказать, но остановился. — Двадцать два, — поспешно сказал он. — Сейчас ему двадцать два. — Он немного помолчал и тихо добавил. — Наш холод ушел.
Цыганка посмотрела на зеркало в своей руке и начала ритмично покачивать головой, шепча. Сестра Хайри уставилась в зеркало, как будто если бы она пошевелилась, случилась бы трагедия. Наконец, тетя Ача вытерла зеркальце, которое держала о юбку, и надела его на запястье.
— Какая? — прошептала сестра Хайри. — Какая? Мой солдатский брат…
«Ваш муж в безопасности…» Тетя Ача взяла зеркало из его рук, не глядя ему в лицо. — Мне кажется. Ваш зять болен.
— Когда, когда я увижу? — Сестра Хайри вцепилась в руку тети Ачи. — Скажи мне, что ты видел? Когда я увижу?
Тетя Ача подумала:
— Я видел путь, путь!Ваш зять идет. Когда луна полная, смотри на небо без сна. Слепой!
— Запыхался, дядя! — умоляла сестра Хайри. — Отвернись от языка. Если твой жених придет, этот браслет твой. — Он снял с руки золотой браслет, как бы пытаясь убедить его в правдивости сказанного. — Брат мой солдат, мне принесут еще одного.
В этот день в нашем доме был праздник. Четыре женщины сидели и пили яблочный чай. Мама положила в середину испекшийся утром хлеб зохора, толкан сестры Хайры, бабушка Хаджи горсть тутового изюма.
В тот день я узнал еще один секрет. Луна будет полной через неделю. Трое соседей пробуют ром тети на практике, глядя на луну.
В ожидаемую ночь к нам в дом пришли бабушка Хаджи и сестра Хайри. Папа был на работе. Они сидели и долго разговаривали. Затем детям дали место на платформе. Мои братья уснули. И я лежал в засаде, ожидая, что произойдет.
Наконец, три женщины вышли на поле под миндальным деревом и сели в ряд. Щебетали кузнечики, на спокойном небе светила полная луна, мягкая, как молоко, теплая, как молоко. Моя мама, бабушка Хаджи и сестра Хайры застыли, глядя на луну, никто из них не шевелился, кажется, каждая из них хотела найти на луне человека, которого искала, надеялась и верила, что найдет его на луне. луна. Это было долго. Еще стрекочут кузнечики, где-то щебечет ящерица, блеет изредка в углу двора коза, только тихо светит луна, волшебная луна, и без нее три бабы замерзают, ни она, ни ее тень движется, и все трое сидят, глядя на луну, превращаясь в статуи. Мне было скучно лежать. Если я пытаюсь поднять голову, я боюсь мамы. Теперь, когда мои глаза были закрыты, я испугался возбужденного крика.
— Там! Ана! Я видел это!
Я поднял голову и увидел сестру Хайры, которая умоляюще простерла руки к луне.
— Там! Мой солдатский брат! Мой солдатский брат! — Сестрица Хайры встала, задыхаясь. — Смотри, он связал себе голову. Он перевязал голову марлей!
Я отчаянно смотрел на луну, надеясь увидеть брата Аскара с перевязанной головой. Нет, родинка еще висела, ничего, кроме черных точек, не было видно.
— О, где, где? — мама и бабушка Хаджи встали и ушли. — Да ладно, мы не можем видеть, не так ли?
— О, мой дорогой! Они смеются. — Сестра Хайри схватилась за грудь, как в изнеможении. — Слава богу, ты жив. — Он вдруг расплакался. — Вау, я видел, я ясно видел…
— Разве я тебе не говорил? — радостно сказала мама. «Разве я не говорил, что гороскоп тети Ачи выйдет правильно?» Если повезет, когда придет Аскарджон, устраивай такие свадьбы.
Я впервые заметил, что приподнятые брови и бледное лицо Хайри были прекрасны, очень прекрасны. Он смеялся, плача, смеялся, плача, говорил что-нибудь грубое.
— О, я видел это! Я ясно видел.
… Три женщины заварили чай из нового. Они много говорили, хвалили тетю Ачу.
Гадание тети Ачи действительно было верным. Один правильно понял.Мой дядя приехал в тот день, когда выпал снег. Он пришел, гремя костылями…
Бабушка Хаджи ждала сына, как сказала тетя Ача. Он ждал двадцать лет. Прошло много лунных ночей. Потом… соседи похоронили его. Не пришел и брат Аскар, которого сестра Хайры ясно видела в лунную ночь… Но тетку Ачу почему-то никто не упрекнул. Когда мой дядя благополучно прибыл, тетя Ача не пострадала, потому что моя мать не могла ходить. Время от времени он приходил со своей сумкой, и моя мама ждала его. Поскольку моя мать не могла жить без кого-то, ее комната всегда была переполнена. Кто бы ни входил в дверь, его сердце всегда чувствовало себя хорошо.
Один особенно вырос. Мальчик, который учился со мной в одном классе, стал прорабом и бедняком района. Шайтан ввел его в заблуждение или что-то еще. Он построил двойные здания. В итоге он оказался в ловушке. Однажды, когда я собиралась на работу, мать этого молодого человека сидела напротив моей матери и плакала.
— Моя остановка оклеветана, привыкай. Я не могу выносить гнев моего ребенка! У меня свое давление. Если я умру рано или поздно, я потеряю свою могилу.
— О, не говори так, Овсинджон. — Мать нежно утешала его. — Хорошо ли я говорю или плохо, ангел говорит Аминь. Если вам повезет, вы уйдете, как будто никогда ничего не видели. — Он вдруг понизил голос. — Я чувствую это. Рано или поздно наступит остановка. Какой хороший мальчик! Вы говорите, что сказали мне. Рано или поздно он входит в дверь.
— Ух ты, заткнись, Овсинджан! Я бы с удовольствием! — плакала и молилась мать Тохтавой. — Илоя, пусть придет то, что ты говоришь!
Я хоть и могла терпеть все «плюшки» мамы, но эту терпеть не могла. Придя вечером с работы, он был открыт, я его отпустил.
— Тебе, кажется, тоже досталось от тети Ачи, — полушутя-полусаркастически сказал я. — Ты что, гадаешь? Вы восхваляете мошенника, предавшего права многих людей.
Мама посмотрела мне в глаза.
— Ты такой сердитый? — сказал он спустя долгое время.
— При чем тут гнев? — упрямо сказал я. — Совершив поступок, пусть получит наказание. Он будет думать о своем шаге.
— Конечно, ты образованный, ты все знаешь… — Мама помолчала и добавила медленно, как бы разговаривая сама с собой. — Что не так с матерью? Если у вас высокое кровяное давление, вас бы это заинтересовало, если бы завтра оно подскочило? Мама, ты так сердишься?
Повисла неловкая тишина. Я почему-то вспомнил тетю Ачу, ту лунную ночь, тот яблочный чай…
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».
[/spoiler]