Otamizning o’lganiga anchagina yil o’tib ketdi. Bu yil — o’n yettinchi yilning ko’klamida onamizdan ham ajralib, shum yetim bo’lib qoldik. Biz to’rt yetimdan xabar olib turishga katta onam — onamning onalari Roqiyabibi kelib turibdilar. Bu kishini biz erkalab «qora buvi» deb ataymiz.
Oqshomlari buvim boshliq hammamiz oldi ochiq ayvonda uvunto’da [1] ko’rpa-yostiqlarga o’ralib, bittagina O’ratepaning kir ip sholchasi ustida uxlaymiz.
Sentabr oylarining oxiri, ilk kuz oqshomlaridan biri edi. Havo anchagina salqin. Biz yetimlar bir-birimizning pinjimizga tiqilib, bir-birimizni isitib uyquga ketganmiz. Oatorda eng so’nggi bo’lib, ona chumchuqday qora buvim yotardilar, u kishi saksondan oshib ketgan, noskash kampir edilar.
Bu oqshom uch xo’roz o’tgandan keyin, yetti qaroqchi yulduzi tik kelganda g’o’ng’ir-g’o’ng’ir ovozdan uyg’onib ketdim. Buvim kim bilandir anchagina baland ovoz bilan suhbatlashmoqda edilar. Hovlimiz, ota-buvadan qolgan, anchagina katta bo’lib, to’rtburchak tanobi hovlilardan edi. Gir atrofi imorat, shimol tomonda amakivachchalarimiz turishardi. Lekin ular yozda bog’ga ko’chib ketardilar. Hozir ular tomon bo’sh.
Buni qarang-a, bizning uyimizga o’g’ri kepti. Bizni ham odam deb yo’qlaydigan kishilar bor ekan-da, dunyoda? Ertaga o’rtoqlarimga toza maqtanadigan bo’ldim-da: «Bizning uyga o’g’ri keldi». G’urur bilan aytilsa bo’ladi. Lekin ishonisharmikan?
O’g’ri o’sha amakivachchalarning tomidan sekin yura kelib, buvimning to’g’rilariga kelganda aksa urib yuboribdi. Buvim esa yostiqni ko’kraklariga qo’yib, til tagidagi nos bilan o’ylab yotar ekanlar. Buvim «tuf» deb nosni tuflab, tomga qarab:
— O’g’rigina bolam, hoy o’g’rigina bolam, hoynahoy biror tiriklikning ko’yida tomga chiqqan ko’rinasan, axir kasbing nozik, tumov-pumovingni yozib chiqsang bo’lmaydimi, — debdilar.
O’g’ri tomdan turib:
— Axir, buvijon, siz ham birorgina kecha tinchingizni olib uxlasangiz bo’lmaydimi, bizning tirikchiligimizning yo’lini to’saverasizmi? — debdi.
Men gap shu yerlarga kelganda uyg’onib ketgan bo’lsam kerak. Qolgan gaplarni eshitganimcha qilib yozaman.
— Hoy, aylanay, o’g’rigina bolam, boshimda shunday musibat turganda ko’zimga uyqu keladimi? Mana: olti oy bo’ldi, biror soat mijja qoqib uxlaganim yo’q. Kunduz kunlar garangday dovdirab yuraman. Biror yerga o’tib mizg’iganday qush uyqusi qilaman. Kechalari xayol olib qochib ketadi.
— Nimalarni xayol surasiz, buvijon? — bu gapdan keyin ustidagi to’nini turmuchlab [2] bo’g’otning ustiga yostiq qilib qo’yib, o’g’ri ham yonboshlab oldi.
— Nimalarning xayolini surardim. Shu to’rtta yetimning ertasini o’ylayman-da, bolam. Zamonni o’zing ko’rib turibsan, tiriklik toshdan qattiq, tuyaning ko’ziday non anqoga shapig’. Hali bularning qo’lidan ish kelmaydi. So’qqaboshgina aravakash tog’alarining topgani o’zining ro’zg’oridan ortib, bularga qut-loyamut [3] bo’lishi qiyin. Ro’zg’orda bo’lsa, ko’z ko’rib, qo’l tutguday arzigulik buyum qolgani yo’q. Bir chekkadan sotib yeb turibmiz. «Turib yeganga turumtog’ chidamas», deganlar. Eh-ha, bu bolalar qachon ulg’ayadi-yu, qachon o’zining nonini topib yeydigan bo’ladi! Chor-nochor xayol surasan, kishi. Tag’in bu yetimlarning bittaginasi o’g’il, uchtasi qiz. Endi o’n to’rtdan o’n beshga o’tdi. Qizlari qurg’ur qachon bir yerga elashib ketadi-yu. O’zi o’rab, o’zi chirmab oladigan joy chiqmasa, bularga kimning ham ko’zi uchib turibdi deysan. Zamon qattiq, o’g’rigina bolam, zamon qattiq!
— To’g’ri aytasiz, buvijon, — dedi o’g’ri, — mening ham ikki bolam, xotinim, bitta kampir onam bor, bir tovuqqa ham don kerak, ham suv kerak, deganlaridek, shularni boqishim kerak. To’rtta chavati non [4] topish uchun o’zimni o’tga, cho’g’ga, Alining qilichiga uraman. Bo’lmasa, ishlay desam bilagimda quvvat bor, aql-u hushim joyida. Menga hozir shu qilib turgan o’g’rilik kasbi yoqadi, deysizmi. Tuppa-tuzuk ayolmand kosibning bolasi edim. Zamon chappasiga ketdi. Kerinska poshsho [5] bo’lgandan keyin urush to’xtaydi, degan edilar. Hali-beri to’xtaydigan ko’rinmaydi. Hali ham zamon-zamon o’sha iligi to’qlarniki.
— Biror boshqa kasb qilsang bo’lmaydimi, bolam, — dedi kampir.
— Nima kasb qilay? Hamma kasblarning ham bozori kasod. Ota kasbim kavushdo’zlikni qilaymi? Avvalo shuki, kavush tikishga na charm bor, na sirach, na mix, na lok. Masallig’ining o’zi bitib chiqqan kavushdan uch baravar qimmat. Hammollik qilay desam, avvalgidek qoplab g’alla, qoplab sabzi-sholg’om oladigan badavlatning tuxumi qurigan. Tunov kuni shu mahallaning devkor etikdo’zlaridan Buvamat ota butun qolip-u shon-u so’zan, bigizlarini ulgurjisiga ikki pud jo’xori unga movoza qildi. Yaxshi qildi. Uning etigini kiyadigan o’zbek, qozoq, qirg’iz dehqonlari qayoqda deysiz, qolgan emas. Faqat ularning yetimlarigina shahrimizni to’ldirib yuribdi. Qaysi burchakka, qaysi chordevorga bosh suqmang, o’n beshta yetim yuvuqsiz qo’lini cho’zib: «Amaki, non bering», deydi. Non-a, o’zimnikiga topolmayman-u! Bitta man emas, buvi, mahalladagi hamma kosiblarning ahvoli shunaqa. Pichoqchilar ham, bo’zchilar ham, ko’nchilar ham, boringki, maktab domlalari ham, mullavachchalarning ham rangi pano. Bir qoshiq obi yovg’onga zor. Sanqib yuribdi.
— Huv, xudoyo urushi boshiga yetsin, qiyomat-qoyim degani shudir-da, a, o’g’rigina bolam-a. Ha, mayli, shu yetimlarning ham peshanasiga yozgani bordir. Xo’sh, endi o’zingdan so’ray. Axir, noilojlikdan-ku, shu harom yo’lga qadam bosibsan, o’ziga to’qroq, badavlatroq odamlarnikiga borsang bo’lmaydimi? Mana shu mahallada Karim qori degan chitfurush bor, Odilxo’jaboy degan pudratchi bor. Matyoqubboy degan ko’nchi bor. Bularning davlati-ku mil-mil. Beshikdagi bolasi ham chetiga bayt yozilgan chinni kosada osh ichadi. Shularning tomini teshsang bo’lmaydimi?
— Ey, buvim tushmagur, soddasiz-da, sodda, — dedi o’g’ri. — Boylarning uyiga tushib bo’ladimi, ularning paxsasi sakkiz qavat, eshiklari temirdan, har bittasining qo’rasida eshakday-eshakday ikkita, uchtadan itlari bor. Bu itlar hovli sahnidan bitta kapalak o’tsa, bir hafta vovullaydi. Odilxo’jaboyning g’ulomgardishida-chi [6], miltiq ushlagan gorodovoy turadi. Jonimdan kechibmanmi, o’ldirmaganda ham sibir qilib yuboradi.
— Bu gaping ham to’g’ri, o’g’rigina bolam. Ammo-lekin ehtiyot bo’l. El-yurtning oldida tag’in badnom bo’lib qolmagin, — dedi bizning kampir.
— Gapingiz to’g’ri, buvi, tunov kuni Orif sassiqning otxonasidan to’rtta tovuq, bitta xo’roz o’margan edim.
— Tovuq, xo’roz dedingmi? Ha, bu maxluqlari qurg’ur qaqaqlab seni sharmanda qilmadimi?
— Hamma ishning ham o’z maromi bo’lar ekan, buvi, tovuq olgani borganda cho’ntagimga bir shishaga suv solib olaman. Keyin qo’ndoqning tagiga borib, og’zimni suvga to’ldirib tovuqlarga purkayman. Tovuqday ahmoq jonivor olamda yo’q. Yomg’ir yog’yapti, shekilli, deb o’ylab, boshini ichiga tiqib, hap yotaveradi, keyin bitta-bitta hiqildog’idan tutib xaltaga solaman.
— Shunaqa degin, voy tavba-ey. Hamma hunarning ham o’zining murt gardoni [7] bo’lar ekan-da.
— Shunday qilib desangiz, buvijon, sirimning xashagi ochilishiga oz qoldi. Yo’q, ellikboshimiz Rahmonxo’jaga xo’rozni olib borib bergan edim, ishni bosdi-bosdi qilib yubordi. Rahmonxo’ja men bilan tuzuk, yaxshi odam. Bultur uni-buni sotib, sakson uch so’m pul jamg’arib: «Topganimiz shu, ellikboshi ota», deb pora bergan edim, rabochiyga ketishdan olib qoldi.
— Ha, ishqilib, bola-chaqasining egiligini [8] ko’rsin. Endi buyoqqa qara, o’g’ri bolam, hademay tong ham yorishib qolar. Ana, yorug’ yulduz ham tikkaga kelib qoldi. Oshxonaning yonidagi tutdan sirg’alib pastga tush, o’tinimiz yo’q. Oshxonada bir zamonlar bog’dan kelgan bir-ikkita yong’oq to’nka bor, boltani olib, shuning bir chekkasidan ozgina uchirib ber, qumg’on qo’yaman. Kecha tog’ang berib ketgan zog’oradan ikkitasini olib qo’yganman, birgalashib choy ichamiz.
— Yo’g’-e, buvi, — dedi o’g’ri, — to’nka yorib-ku berarman, ammo choy icholmayman, chunki kun yorishib qolsa, meni tanib qolasiz. Juda ham yuzimni sidirib tashlaganim yo’q, andisham bor, uyalaman.
— Voy o’lay, qutlug’ uydan quruq ketasanmi, bolam? Bir nima olib ket. To’xta, nima olib ketsang ekan, ha, darvoqe, oshxonada bitta yarim pudlik qozon bor. Allazamonlar uyimizda odamlar ko’p edi, katta qozonda osh ichardik. Xudoning g’ashiga tegdik shekilli, shundoq katta, gurkiragan xonadondan mana shu to’rttagina yetim qolib turibdi. Eh-ha, bular qachon katta qozonni qaynatar edi-yu… Shuni olib keta qol. Sotib bir kuningga yaratarsan, o’g’rigina bolam.
— Yo’q, yo’g’-e, buvi, yomon niyat qilmang. Ha-huv deguncha bu kunlar ham unut bo’lib ketadi. Yana katta oilalar jam bo’ladi. Hatto bu qozon ham kichiklik qilib qoladi. O’sha yetimlarning o’ziga buyursin. To’ylarida o’ynab-kulib xizmat qilaylik. Xayr endi, buvi, men ketaman, tog’ tomon ham yorishib qoldi.
— Xayr, o’g’rigina bolam, kelib tur.
— Xo’p, ona, xo’p…
Men o’sha o’g’ri kishini tanir edim. Haligacha hech kimga kimligini aytgan emasman.
[1] Uvunto’da — eski, titilib ketgan.
[2] Turmuchlab — buklab.
[3] Lut-loyamut — yetarli ovqat.
[4] Chavati non — oshirilmagan xamirdan qilinadigan yupqa non.
[5] Kerinska poshsho — Rossiyada 1917-yilning fevralidan oktabr oyiga qadar hukm surgan muvaqqat (vaqtinchalik) hukumat boshlig’i.
[6] G’ulomgardish — hovli darvozasi yonida qullar yashaydigan kulba; bu yerda «yo’lak» ma’nosida ishlatilgan.
[7] Murt gardoni — hisob-kitobi, javobi.
[8] Egiligini — «rohatini», «orzu-havasini» ma’nosida.
Muallif: G’afur G’ulom
Ma’lumotlarni rus tilida o‘qing👇
Прошло много лет с тех пор, как умер наш отец. В этом году, примерно на семнадцатом году жизни, мы разлучились с матерью и стали сиротами. Моя бабушка Рокиябиби, мать моей матери, приедет узнать новости от четырех сирот. Мы ласково называем этого человека «черной бабушкой».
По вечерам моя бабушка, вождь и все мы спали на открытом крыльце [1], завернувшись в одеяла и на грязном рисе Оратепы.
Был конец сентября, один из первых осенних вечеров. Погода довольно прохладная. Мы, сироты, уютно устроились в кроватках друг друга и заснули, согревая друг друга. Последней на полу была моя черная, как воробей, бабушка.
Этим вечером, после того как прошли три петуха, я проснулся от звука восходящих семи пиратских звезд. Бабушка с кем-то очень громко разговаривала. Наш двор, унаследованный от наших предков, был довольно большим и был одним из дворов квадратной формы. Гир был окружен зданием, а наши кузены стояли с северной стороны. Но летом они переехали в сад. Теперь их сторона пуста.
Смотри, к нам в дом забрался вор. Хотя есть в мире люди, которые уничтожают нас как людей? Завтра похвастаюсь перед друзьями: «К нам в дом пришел вор». Это можно сказать с гордостью. Но поверят ли?
Вор медленно спустился с крыши тех двоюродных братьев, и когда он пришел в дом моей бабушки, он ударил ее. Бабушка положила подушку на грудь и думала с носом под языком. Бабушка фыркнула и посмотрела на крышу:
— Мальчик-вор, эй, мальчик-вор, ты выглядишь так, будто ты на крыше гостиной.
Вор поднялся с крыши:
— Ведь бабушка, неужели одну ночь ты не можешь спокойно поспать, ты преградишь нам путь к существованию? — он сказал.
Должно быть, я проснулся, когда дело дошло до этих мест. Остальные напишу, как услышу.
— Эй, повернись, мой воришка, неужели мне будет сонливость, когда у меня такая беда на голове? Прошло полгода, а я не спал ни часа. Я брожу, как сумасшедший, целыми днями. Я чувствую себя птицей, спящей где-то. Ночью он видит сон и убегает.
— О чем ты думаешь, бабушка? — сказав это, он снял с себя рубаху [2] и положил ее на кровать как подушку, а вор тоже сел на бок.
— О чем я думал? Я думаю о завтрашнем дне этих четырех сирот, дитя мое. Ты сам видишь время, жизнь тверже камня, а хлеб как верблюжий глаз. Они все еще не могут этого сделать. Им трудно быть счастливыми [3], потому что заработок дядюшек сокгабашских возчиков превышает их средства к существованию. Если есть живое, там нечего смотреть или трогать. Мы покупаем и едим с одного конца.Они сказали: «Я терпеть не могу того, кто ест стоя». Ах-ха, когда же вырастут эти дети и когда найдут и съедят свой хлеб! Ты просто выдумываешь вещи, чувак. Только один из этих сирот мальчик и трое девочек. Сейчас без четырнадцати пятнадцать. Когда девочки высохнут, они куда-то уйдут. Если нет места, где он может завернуться и развернуться, можно сказать, что на эти вещи никто не обращает внимания. Времена тяжелые, вор, времена тяжелые!
«Ты права, бабушка, — сказал вор, — у меня тоже двое детей, жена, старая мать, и я должен их кормить, как говорится, курице нужно и зерно, и вода». Чтобы заработать четыре чавата хлеба [4], я бил себя по траве, по углям, по мечу Али. Если нет, если я хочу работать, у меня есть сила в запястье, мой разум и сознание в порядке. Вы говорите, что мне нравится профессия вора, которой я сейчас занимаюсь. Я был ребенком зажиточной женщины-фермера. Прошло время. Говорили, что после Керинской пошши [5] война прекратится. Кажется, это еще не останавливается. Тем не менее, время от времени это один и тот же мозг.
«Не можешь ли ты сделать что-нибудь еще, дитя мое,» сказала старуха.
— Что я делаю? Рынок для всех профессий жесткий. Профессия моего отца — плотник? Во-первых, нет ни кожи, ни клея, ни гвоздей, ни лака, чтобы сшить кавуш. Его цена в три раза выше, чем у зрелого кавуша. Справедливости ради, яйцо богатого человека, который покупает зерно, морковь и репу, по-прежнему сухое. В день Тунова отец Бувамат, один из талантливых сапожников этой округи, купил оптовику своих кос два фунта кукурузной муки. Он преуспел. Где узбекские, казахские, киргизские колхозники, которые носят сапоги? Только их сироты заполняют наш город. Пятнадцать сирот, в какой бы угол они ни повернулись, протянут руку и скажут: «Дядя, дай мне хлеба». Я не могу найти хлеба для себя! Это не один запрет, бабушка, это положение всех мужиков в округе. Ножницы, кузнецы, кожевники, школьные учителя и мулаваччи — одного цвета. Ложка оби йовган твердая. Это жалит.
— Хув, да кончится божья война, вот что значит судный день, ты просто вор. Да ну у этих сирот тоже что-то на лбу написано. Ну, а теперь позвольте мне спросить вас. Ведь вы от безысходности ступили на этот грязный путь, почему бы не пойти к людям, которые все богаче и богаче? В этом районе есть читфуруш по имени Карим Кори и подрядчик по имени Адиль Ходжабой. Есть кожевник по имени Матёкуббой. Их страна далеко. Ребенок в кроватке тоже пьет суп из фарфоровой миски со стихами, написанными на краю. Ты не можешь сделать дырку в крыше?
«Эй, бабка, не спускайся, ты простая, ты простая», — сказал вор. — Можешь пойти в дом богатых, у них восемь этажей, железные двери, в каждом доме по две-три собаки, как ослы. Если одна бабочка перелетит двор, эти собакиэто занимает неделю. В гуламгарди Одильходжабоя [6] изображена городова с ружьем в руках. Если я пощажу свою жизнь, он отправит меня в Сибирь, даже если не убьет.
— Ты прав, вор. Но будь осторожен. «Не прославляйся перед страной», — сказала наша старушка.
— Ты права, бабушка, в день Нового года я взял из конюшни Арифа Сассика четырех кур и одного петуха.
— Ты сказал курица, петух? Да не пристыдили ли вас эти твари своей сухой болтовней?
— Поскольку у всего есть свои правила, когда бабушка идет покупать курицу, я кладу в карман бутылку воды. Затем я иду на дно курятника, наполняю рот водой и опрыскиваю цыплят. Нет на свете животного глупее курицы. Подумав, что идет дождь, я засовываю внутрь голову и кладу таблетку, потом беру одну за другой и кладу в сумку.
— Скажи так, извини. Хотя у каждого ремесла есть свой муртгардон [7].
— Раз ты так говоришь, бабушка, моя тайна вот-вот откроется. Нет, я отвел петуха Рахмонходже, нашему пятидесятнику, и он поторопился. Рахмонходжа со мной хороший человек. Бултур продал то-то и то-то, собрал восемьдесят три сума денег и подкупил рабочих со словами: «Вот что мы нашли, пятидесятилетний отец».
— Да пусть потрется и увидит кривую своего ребенка [8]. А теперь отвернись, мальчик-вор, наконец-то утро будет ясным. И яркая звезда замерла. Слезьте с тутового дерева возле кухни, у нас нет дров. На кухне есть пара грецких орехов, которые когда-то привезли из сада. Я взял две соломинки, которые вчера дала мне тетя, и мы будем пить чай вместе.
«Нет, бабушка, — сказал вор, — я разобью бутылку, но чай пить не могу, потому что ты меня узнаешь, когда рассвело». Я не особо прятала лицо, у меня сомнения, мне стыдно.
— Ничего себе, ты собираешься уйти из счастливого дома с пустыми руками, дитя мое? Возьми что-нибудь. Подожди, что бы ты ни брал, да, кстати, на кухне стоит полфунтовая кастрюля. В нашем аллазамонском доме было много народу, и мы пили суп из большой кастрюли. Кажется, мы коснулись гнева божьего, только эти четверо сирот остались от такого большого и суетливого хозяйства. Э-ха, когда кипятили большую кастрюлю… Уберите это. Ты продашь его и заработаешь на один день, вор.
— Нет, нет, бабушка, не сердись. Эти дни будут забыты, пока вы не скажете «да». Будет больше многодетных семей. Даже этот горшок становится маленьким. Пусть эти сироты распоряжаются сами. Давайте играть и смеяться на их свадьбах. Прощай, бабушка, я ухожу, к горе уже светает.
— Прощай, вор, иди и вставай.
— Хорошо, мама, хорошо…
Я знал этого вора. Я еще никому не сказал, кто я.
[1] В Увунто — старый, треснутый.
[2] Сложить — сложить.[3] Лут-лоямут – достаточно пищи.
[4] Хлеб чавати – это тонкий хлеб из пресного теста.
[5] Керинская Поща была главой временного (временного) правительства, правившего Россией с февраля по октябрь 1917 года.
[6] Гуломгардиш — хижина, где живут рабы у ворот двора; используется здесь в значении «проход».
[7] Мурт гардон — расчет, ответ.
[8] Элигини означает «удовольствие», «мечта».
Автор: Гафур Гулам
[/spoiler]
This domain is for use in illustrative examples in documents. You may use this domain in literature without prior coordination or asking for permission.
More information...
Zo’r