…Men bir voqeani aytib beray.
Ikkinchi kursda paxtaga bordik. O‘sha Bo‘ka rayoniga. Chetdagi bir kolxoziga. Mana shu o‘zimizning Surxon vohasiga o‘xshab ketadigan joylar ekan: har qadamda qiyoqlar o‘sgan. Bog‘-bog‘ yosh qamishni tagi bilan o‘tqazib qo‘yganday. Yeri jiqqa ajriqzor. Mol o‘tlaydigan, bolalar chillak o‘ynaydigan yer-da!
Qadrdon, men uning o‘zimga, mana shu ko‘ngil qurg‘urga yoqqan joyini aytdim: bunaqa joylar yoqadi-da!
Xullas, ana shu ajriqzordan sal o‘tgandan keyin qishloqcha boshlanadi. Yigirma-o‘ttiz xonadon tursa kerak. Tomlari bari loysuvoq, devorlari guvala. Biz borganda jami tomlarga pichan uyulgan, yomg‘ir yog‘ib o‘tgan payt edi, pichanlar sap-sariq. Ba’zisining ustida yosh bolakaylar o‘tirardi.
Bizni ko‘rib qiyqirib yuborishdi. Bechoralar… Toshloq ko‘chada mashinamiz to‘xtadi. O‘qituvchilar o‘zaro kelishdilar. Bizni shu yerdan burib, pastlikka endirib ketishdi.
Bitta brigadirning bitmay qolgan peshayvonli imoratiga joylashadigan bo‘ldik. Buyam shunchaki somon suvoq qilingan. Deraza romlari yo‘q. Yer zax. Odatdagi… baraklardan farqsiz edi. Bolalar orasida mendan yoshi ulug‘lari ko‘p edi: birlari armiyani bitirib kelgan, birlari texnikumni… Biz endi, o‘zingiz qatori o‘nni bitiriboq, universitetga kira qolgan edik. Shuni aytish kerakki, savod masalasida ham ulardan kam emas, ba’zan balandlik ham qilib qolardik: har qalay o‘nni bitirib to‘g‘ri institutga kirgan bolamiz. Bilimlar hali svejiy… Bundan tashqari, o‘zingizga ma’lum, kamina kutubxonaning, ayniqsa, fundamental kutubxonaning faol o‘quvchilaridan.
Lekin uyatchanligimiz ham bor. Baribir… qishloqimiz-da, to‘g‘risi. Balki «uddalik» bobida ham ancha jo‘n edik.
Yo‘q? E! Sizni o‘sha uyga joylab qo‘ysa, nima qilardingiz? Kolxoz idorasidagi bug‘altirning xonasidan pechni qo‘porib kelarmidingiz? Kelolarmidingiz? Yo‘q. Deraza o‘rniga nima tutar edingiz? To‘l… Uni qayerdan topardingiz? Ana shunday…
O‘rmon degan bir kurskomimiz bor edi. Novcha, oriq yigit. Uch yil universitetga kirolmagan. Sibirga pomidor, piyoz oborib sotgan. Poyezddagi sarguzashtlarini eshitsangiz, hee… Pishiq bolalarda! Komsorgimiz ham Azimjon degan yigit edi. Nuqul Remark bilan Xemingueyni o‘qib: «Bizning yozuvchilarimiz yolg‘onchi», — deb yurardi. Men? Albatta, unga qarshi turardim!..
Shunday qilib, joylashib oldik. Yerga poxol to‘shadik, ustiga chodir yoydik. Keyin ko‘rpa-to‘shakni yozdik.
Choynak, chelak ham topib kelishdi.
Kech bo‘lib qolgan edi. Bilasiz, dastlabki kecha uxlash qiyin. Latifa aytishardi bolalar: «Siz ko‘rgan o‘sha afandi, siz bilgan o‘sha afandi…»
Bolalar darhol to‘rni, yon tomonlarni egallab olishgani uchun menga eshik og‘zidagi joy tekkan edi, bilmadim, kechasi eshik ochilib ketganmi, sahar tursam, burnim bitib qolgan.
Havoda zildek og‘ir, qoramtir bulutlar aylanar, lekin etakdagi paxtazor yaqqol ko‘zga tashlanar edi. Ikkinchi terimdan chiqqan. Ko‘p g‘o‘zalar barg to‘kib, sarg‘ayib qolgan.
Ayvon ustuniga suyanib, tomosha qila boshladim: paxtazor chetida tutlar. O‘sha tutlar… U yer-bu yerda chug‘urchuqlar galasi uchadi. Tutzorning narigi tomonida bo‘zrang bir uzun imorat ko‘rinardi. Uning oldida bakni qaynatishyapti shekilli, karnayidan qizil alanga chiqib qolardi.
Keyin, shundoq pastlikdagi paxtazorni bizdan ajratib turgan ariq bo‘yidagi yolg‘iz kulbaga ko‘zim tushdi. Uning ham tomiga pichan bosilgan. Pichan ustida chumchuqlar g‘ujg‘on: chiriq-chiriq… Ariq bo‘yida esa bir qoraqalpoq kursdoshim, ha, o‘sha — Saparboy maykachan bo‘lib chopib yuribdi.
Bet-qo‘lni yuvgani pastga endim.
— Yechin. Yugur. Fizkultura qil! — dedi Sapar.
— E, piskulturam chiqib turibdi,— dedim.
Shunda qarasam, haligi kulba… odam yashaydigan uycha ekan. Men, bilmadim, uni bostirma deb o‘ylabmidim, hayron qoldim. Kichkina derazasi bor.
Uychaning oldida esa, bilasizmi nima, o‘rmak… o‘rmak tikilgan.
Bir ayol katta tayoq bilan gursillatib urib, kalavani qatimlar orasidan u yoq-bu yoqqa otib, sholcha to‘qiyapti. Sekin unga yaqin bordim: bu manzara ham bizning ko‘ngilga yaqinda, qadrdon!
Ayol sharpamni sezib, boshidagi gardi ro‘molini peshanasiga tushirdi.
— Salom alaykum, hormang, opa! — dedim.
— Keling, uka, — dedi u. — Xush kepsizlar… Yaxshi joylashib oldinglarmi?
— Ha, rahmat. Juda-a yaxshi joylashdik… Shu uyda yashaysizlarmi?
— Ha, — dedi u.— Xo‘jayin molga ketgan. «Molga ketgan!»
— Mol ham boqasizlarmi?— dedim.
— Ha, kolxoz bir otar berib qo‘ygan.
«Bir otar!» O, Toshkentda bu so‘zlarni eshitmaysiz-da, mehribonim. Ana shunday qilib, bularga birdan ko‘nglim ilidi.
— Echkimi, qo‘ymi?— dedim.
— Aralash.
Qarasam, uychaning narigi tomonida uzun qo‘ra bor.
Tevaragi shox-shabba bilan o‘ralgan. Sekin o‘tdim. Qiy hidi… Ha-ha-ha! Qo‘raning erganagidan qaradim: yetmish-sakson mayda mol sig‘arkan… Men nimagadir bu yerlarda ham odamlar faqat paxtani biladi, deb o‘ylardim. Endi deng, mol tufayli paxtayam ko‘zimga yuz chandon yaxshi ko‘rinib ketdi. Buning ustiga havo yumshoq, g‘o‘zalar yuvilgan, namxush. Barglari, poyalari sariq. Ariqchada tiniq, zilol suv oqyapti… O! O‘sha paytlar Bo‘kadayam suvlar toza bo‘lgich edi. Ximikatlar ham kam sepilardi, nazarimda. Lekin men bu tomonlariga e’tibor qilmaganman… Chunki o‘zimiz tarafdayam ximikat, suv notoza, ul-bul degan gaplar kam bo‘lardi.
Xullas, men Surxonning bir burchagiga kelib qolgan edim.
Shu payt uydan — yotog‘imizdan bolalar ham birin-ketin ko‘zlarini uqalab, har yoqqa qarab tushib kela boshladi. Ba’zisi Saparga qo‘shilib chopishga tushdi. Ba’zilari paxtazorga oralab ketishdi. O‘rmon aka o‘rmak to‘qiyotgan ayolning qoshiga keldi.
— Qalaysiz, opa? Hormang!
— Bor bo‘ling, uka… Kelib zap ish qildilaring-da…
— Ha, endi, sizlarga yordam bermasak bo‘ladimi? Ko‘k choy bormi? Qurug‘idan.
— Bor, bor. — Ayol etagini apil-tapil tushirib, taroqni tashlab, kulbaga kirib ketdi. Oyog‘ida eski kirza etik, uzun sochlari uchida sochbog‘. Rangi o‘ngib ketgan ko‘ylagi g‘ijim. Sal o‘tmay bir banka bilan bir parcha gazeta ko‘tarib chiqdi. Gazetani O‘rmonga berib, ustiga bankani engashtirdi. Bir hovuchlar choy to‘kildi, O‘rmon:
— Bo‘lar, rahmat, — dedi.
— Kerak bo‘lsa…
— Kerak bo‘lsa, yana so‘raymiz…
— Bemalol, og‘ajon. He, paxta, paxta… Mana, sizlar ham o‘qishlarni qoldirib, ota-onalaringni tashlab keldinglar. Baraka topinglar. Rahmat…
— Endi, terish kerak-da! — dedi O‘rmon aka… — Ha, paxtaning kilogrammi necha tiyindan?
— Shu, o‘n tiyinmi, besh tiyinmi, men ko‘pam farqiga bormayman.
— E! Unday bo‘lmasa kerak! — dedi O‘rmon aka. Keyin kuldi.— Yaznamiz bilsalar kerak?
— Ha. U kishi biladilar.
— Yaxshi… Sizlar biron yoqdan kelganmisizlar deyman?
— Yo‘-o‘q, biz shu yerning odami.
— Bundan boshqa uchastkalaring ham bordir-da?
— Yo‘q, og‘ajon. Bori shu… Buyam yaxshi. O‘zimiz uch jon. Jiyaningiz otasi bilan ketgan… Cho‘pon bo‘laman deydi. Hali zamon kep qoladi. Choyni qayerda ichasizlar?
— Choyni? Hm, bugun endi yotoqda… Keyin yana o‘ylab ko‘ramiz.
Men O‘rmon akani hozir qitmir, suqatoy qilib ta’riflayotganga o‘xshayman. Yo‘q, bir hisobda u o‘zicha haq edi: bizniyam o‘ylardi, harqalay.
Shundan keyin terimga jo‘nadik.
Kun chiqib, uyam sarg‘ayib nur sochyapti. Biz etaklarni bo‘yinga ilib, xuddi oshalolga ketayotgan podachiday boryapmiz. E, do‘stim, menga mana shunday kun zarda berib chiqayotganda namxush so‘qmoqlardan yurish ham yoqadi-da!
Tepangda chug‘urchiqlar o‘ynaydi. Oyog‘ingga ho‘l yaproqlar o‘ralashadi. Unda-bunda xirmon joylardan bug‘ ko‘tariladi. Ko‘rganmisiz? G‘o‘zaning qavachog‘i yonishga mahtal bo‘ladi. Uzoq vaqt uyulib yotsa, tutun ham chiqib ketadi.
O‘sha kuni terdik. Uyat o‘limdan qattiq… El qatori terdim. Lekin burun ochilmadi.
Qaytayotganimizda haligi kulba biqinida qozon qaynayotgan ekan. Endi Azimjon aka qozonga yaqin borib, hidlab ko‘rdida:
— Osh,— dedi bizga qarab.
— Hu,— dedi O‘rmon aka, — qozon kichkina ekan-da.
— Yuring, yuring.
— Shoshmang, ho xo‘jayin!
Uychadan kalovlanib, qotma, qora choponining tirsaklari yirtilib paxtasi oqqan, soqoli o‘siq, chuvak yuzli yigit chiqdi. Xuddi o‘ngirini bosib oladigandek surilib-shoshib kelib, biz bilan bir-bir ko‘rishdi.
— Xush kepsizlar, xush ko‘rdik! Qani, uyga marhamat!
— Oldin yuvinib olaylik-chi,— dedi O‘rmon aka.— Aytmoqchi, bir ukamizning tomog‘i shamollab qopti. Burning ham bitgan-a? — deb so‘radi mendan.— Shu, shu… Dori-pori topiladimi? Medpunktlaring markazda ekan, bu yer — Kamchatka.
— E, topiladi-da. Dori topiladi! — Yigit etigini qo‘lantayoq kiyib chiqqan ekan, oyog‘idan tushib qoladigandek talpanglab uyga kirdi.
Keyin bir bog‘ ituzum olib chiqdi.
— Shu bo‘ladi, tomoqqa bog‘lasalar, — dedi.
— Bo‘ldi, bo‘ladi! — dedim. — Ozginasi bo‘ladi.
— E, ozginani nima qilasan? — dedi O‘rmon aka. — Hali yana kerak bo‘ladi.
Ituzumni olib yotoqqa keldim. Unga tikilaman: tanish-da bu o‘simlik ham! Qadrdon, bizdayam bir momo bo‘lgichi edi. Bobomiz bosmachilarning otlariga xashak bergani uchun «xalq dushmani» deb otilib ketgan, undan qolgan o‘n bir qursoqni boqaman, deb umrini toq o‘tkazgan kampir edi. Ularniyam birin-ketin yaratganiga topshirib, bizning maymoq ota bilan qolgan…
O‘sha kampir davolardi shunaqa ituzumlar bilan… tomoqlarimizni. Tildan tersak chiqsa, oq gulbo‘tani quritib-ezib, kukunini separdi. Hech narsa ko‘rmagandek bo‘lib ketardik.
Omborimizda mana shunday ituzum bog‘laridan yog‘och qoziqlarga osib qo‘yardilar.
Biz ham devordagi bir mixga osib qo‘ydik. Keyin mevasidan bir hovuch olib, bo‘z etakning chetidan bir parchani yirtib, mevani ezib-ezib tomoqqa ko‘tardik.
Ertasi ko‘zimiz charaqlab ochilib, terimga chiqib ketdik.
Bizga choy qaynatiladigan bak ortidagi kulbalarning orqasida hududsiz dalalar bor, biz o‘sha yoqda paxta terdik. Har joy-har joyda mitti-mitti shiyponchalar qo‘qqayib turardi. Yeri zax, devorlari qabarib ketgan, atrofida tuproq o‘ynab yotar, unda sichqon-kalamushlarning izlari ko‘p edi.
Biz goho o‘shanday kulbachalarga kirib dam olardik.
Men, men o‘zim o‘shanaqa joylarda izg‘ishni yaxshi ko‘rardim. Shunday shiyponchalarning yaqinidan, albatta, biron ariq o‘tgan bo‘lar, uning qirg‘oqlaridan qamishlar g‘ovlab ko‘tarilgan, qamishlar ichida turfa tikanlar qizil, sariq bo‘lib gullagan, o‘shalarning ham yolg‘iz tomoshachisi biz edik.
Ba’zan egatlar ichida tarvuz, qovun palaklari chiqib qolardi. Albatta, bitta-ikkita burishgan, tirishgan tuynak bo‘lardi. Ammo uni yorib yesangiz mazasi tilni yoradi. E, azizim, menga, bir faqir studentga shunday tuyulgan-da! Bo‘lmasa ichi tushgan, ayniy boshlagan tarrakning nimasi shirin? Balli, odam degan munday injiq bo‘lmaydi: boriga qanoat qilish kerak…
Terimda esa, hamma vaqt qorningiz to‘ygan qo‘zining qornidek bo‘lmasligi o‘zingizga ma’lum… bir tuyur go‘sht-u makaron solib qaynatilgan sho‘lan sho‘rva mana shunday… joningizga tegib ketadi: rahmat.
Hozir paxtani yomonlash, uning mehnatini eng og‘ir mehnat deb atash modada. Bir hisobda haqiqatdan ham shunday. Biroq, terim paytidagi romantika!
Tonglarni eslasang! Tuprog‘i nam tortgan so‘qmoqlarni. Yiroqda arava yo‘ldan ko‘tarilgan changni, ufqdan endi bosh ko‘tarayotgan quyosh yog‘dulariga yo‘g‘rilib, zarrin bir to‘zonga aylanib turishlarini eslang! Buning ustiga o‘sha payt-da: «Eng ulug‘ ishni men qilyapman! O‘zbekning milliy iftixori uchun kurashyapman!» — deb o‘ylab tursangiz. Bitta o‘rtog‘ingiz o‘yinqaroqlik qilib, kamroq paxta tersa, ko‘zingizga yov bo‘lib ko‘rinsa…
Bitta go‘zal, nozik qiz ipakdek barmoqlari chanoqlarga tilinib, qoni chiqib, doka bilan bog‘lab olib, endi zo‘rg‘a terayotganini ko‘rsangiz: «E, shaharlik oyimqiz! Soyapar-da, soyapar!» — deb ichdan haqorat qilar edingiz.
Ha-da, avvalo, o‘zim haqimda gapiryapman! Yo hikoyamni tugatib qo‘ya qolaymi? Mayli…
Rasvo bo‘lib, shalabbo bo‘lib yotoqqa yetib keldim. Ertasi saharlab turish kerak, terimga chiqish kerak. Yomg‘ir, qor — paxtaning oldida kapeyka!
Kiyim-boshni yuvib, pechga tutib sal-pal quritdim. Keyin bir dono o‘rtoqning maslahati bilan: «To‘shakda qurib qoladi», deb kiyib yotdik.
Ertasi rasvogarchilik.
— Juda nozik ekansan-da, shoir, — dedi O‘rmon aka. Nozik, xayolparast odamlarni «shoir» deb atash o‘shandan rasm bo‘la boshlagan edi.
…Saparboy — haligi qoraqalpoq yigit menga yaqin edi… Shu yigit:
— Qol, sen uchun ikki fartuk terib beraman,— dedi. Ikki fartuk paxta — bu olam jahon mehnat! Bu — kamida ikki-uch ming marta egilib-ko‘tarilish degani. Yana qancha mashaqqati bor… Ko‘nglim buzilib, unga nima minnatdorchilik bildirishni bilmay qoldim. Boshim aylanar, ichim o‘z-o‘zidan yonib ketayotgandek edi. Azimjon aka ham peshonamga qo‘l qo‘yib:
— Qoling. Mumkin emas. Jon ham kerak, — dedi. Qarang, odamlar qanday realist.
Qoldim. Bolalar ketishdi. Uyda yotib qolgan bemor uchun ham shart shu edi: u yoq-bu yoqni supurib, tozalab qo‘yishi kerak. Birato‘la qutulay deb uyni supurdim. Ayvonlarniyam tozaladim. Axlatni imorat orqasiga o‘tib to‘kib qaytayotgan edim, bir manzarani ko‘rib qoldim.
Jo‘xoripoya chetida yovvoyi supurgi panasida bitta o‘n-o‘n bir yoshlardagi bolakay qo‘lchalarini tizzasiga tirab nari tomonga qarayapti. U yoqda bo‘lsa, paxsa devorga taqab to‘kilgan somon ostida bir sariq it yotibdi.
Men ham qiziqib, bolaning yoniga bordim. Shunda it g‘ingshib, sapchib turdi-da, devordan lippa oshib o‘tdi. Saldan so‘ng mushtdek kuchukvachchani tishlab, bu yoqqa sakrab o‘tdi. Yerga qo‘yib yaladi. Yana yotdi.
— Qiziq-a? — dedim.
Bola cho‘chib tushdi. Aft-basharasi kir, telpagining qulog‘i peshanasiga tushgan edi.
— Ha, — dedi u tashvish bilan. — Bu yer ko‘cha, opketishadi bolalar… Men bolasini hovliga o‘tkazib qo‘yaman, bu uyasiga olib o‘tadi. U yoq yaxshi-ku?
Men xo‘rsindim.
— Ming qilsayam o‘zining uyi-da… Sen kimning o‘g‘lisan?
Odamzod qiziqda, a? Uning kimga o‘g‘il bo‘lishini menga nima ahamiyati bor deng?
— Botir cho‘ponni,— dedi.
— Ha-a, ordeni bormi?
— Yo‘q, — u g‘amgin tortib qoldi. — Eshimboyning ordeni bor. Lekin qo‘yi kam…
Ana, yosh bolalar ham o‘sha maxinatsiyalarni bilishardi.
— Hechqisi yo‘q, — dedim. — Sening otang ham oladi. Botirboy zo‘r cho‘pon. A, uylaring shu devor orqasidagimi?
— E-e! — dedi u ustimdan kulganday. — Ana-ku! Sizga Otam ituzum berganda, men derazadan qarab turib edim… Yana kerakmi? Ko‘zingiz yoshlanib ketyapti!
— Yo‘q. Ituzum bor, — dedim. — Aka-ukalaring ham bormi?
— Ukam o‘ldi. Doya kampir chala tug‘ilgan, dedi. O‘ldi. Ko‘mib keldik. Kichkina edi.
— Attang, — dedim.
Shu yerga kelib joylashgandan beri haligi ayol bilan erining yashash sharoiti, yotish-turishini ham ko‘rib turardim: ayol tong otmasdan uyg‘onardi: sigir sog‘adi, erini kuzatadi, keyin o‘rmak to‘qiydi… Kun ko‘tarilaverganda, ariqning u betidagi paxtazorga tushadi: kechgacha bir qopni tikka qilib qo‘yadi. Kechasi ham allamahalgacha ularning kulbasidagi yolg‘iz derazadan ariq bo‘yiga nur tushib turadi.
O‘rmon aka bilan Azimjon aka, tag‘in uch-to‘rt bolalar ularning choyini ichib chiqqan, bir-ikki marta ovqatlarigayam sherik bo‘lgandi.
Shu narsalarni o‘ylab: «Ishi og‘ir, bola tashlagandir-da»,— deb o‘yladim.
Bilasizmi, ey qadrdon, ko‘zimiz ochiq bo‘lgani bilan ojiz ekanmiz-da: siz ham shunday g‘arib kulbalarda yashayotgan dehqonni, paxtakorni ko‘rgansiz. Albatta… Lekin buni tan olmas edik-a? Qanday ablah ekanmiz!
Tavba, buni tan olishdan uyalar edik. Birovlardan ham yashirar edik.
Shoshmang-shoshmang, bu yerda gap bor: bu narsa faqat qo‘rquvdan deb o‘ylaysizmi?
Gumonim bor. Bechora o‘zbekni bilasiz-ku, o‘zi yemasdan mehmonga tutadi…
Kambag‘alligini yashiradi. Qiziq-a? Holbuki, kambag‘al odam o‘z holatiga ko‘nikkan bo‘ladi. Yashirmaydi. Biznikilar negadir… Xuddi juda boy edi-yu, birdan kambag‘al bo‘lib qolganday: shuning uchun o‘kinch bilan buni yashirishga intilayotganday tuyuladi menga… Balki boshqa bizning aqlimiz yetmaydigan sabablar bordir?
Bolaning ismi Abduqodir ekan.
Birga-birga ayvonga keldik.
— Itga tegma, — dedim. — Senga o‘zingning uying yaxshi, unga o‘ziniki yaxshi.
— Bu yerda yomon bolalar o‘g‘irlab ketadi. Sotadi, — dedi Abduqodir.
— Kimga sotadi?
— Sotadi-da… Bitta gektarchi karis oltita kuchukni sotib olib ketgandi.
— O‘qiysanmi?
— Beshinchida… Tushdan keyin maktabga boramiz. Hey keyinroq ko‘rak chuviymiz.
— O‘qish nima bo‘ladi?
— To‘xtaydi! — deb kuldi u. — Kelasi yildan paxtaga chiqamiz! Men hozir ham paxta teraman. Opamga terishaman… Kitob? O‘qiyman. «Robinzon Kruzo» bor. Bitta felsher tashlab ketgan. O‘tgan yili… Ukamni ko‘rgani kelgandi… Men yig‘ladim. Keyin shu kitobni berdi. Yaxshi kitob!
Azizim, men ham xuddi shu bolakayning yoshida o‘qigan edim o‘sha kitobni. Siz ham…
Biografiyamiz qanchalik yaqin-a?
Hikoyamni cho‘zib yuboryapmanmi? Shoshib qayerga borasiz, qadrdon? Goho miriqib gaplashib, o‘ylashib olish ham kerak-ku! O‘sha damlarni qaytadan yashab, a?
U xotiralar odamning yuragini tozalaydi. Shundoq ham fisq-u fujurga, keraksiz koni ziyon o‘ylarga to‘lib ketgan bu ko‘krak… Sigaretdan cheking.
Shunday qilib Abduqodir bilan jo‘ra bo‘lib qoldik.
Tutzor ortidagi barakda qizlarimiz ham turardi. Ulardan ham ikkitasi kasal bo‘lgan ekan, doktor keldi. Meniyam ko‘rib, analgin-panalgin deganlaridan berib ketdi.
Uch kun qattiq yotdim.
To‘rtinchi kun edi shekilli, ayvonga chiqayotsam, Botir cho‘pon bitta tarvuzni qo‘ltiqlab pastga tushib ketdi. Shu kuni tushdan keyin havo ochilib, kun ancha qizidi.
Kechga tomon yana uyni supurib bo‘lib, ayvon — ustun tagida cho‘nqayib o‘tirgandim. Abduqodir yarim palla tarvuzni ko‘tarib, pishnab chiqib kela boshladi.
O‘zi bitta tarvuz olib tushishgan edi…
— Sizga. Yeng, — dedi. — Otam berdilar. Opam yesin dedilar… Keyin kechqurun uyga kirar ekansiz.
— Yemayman. Rahmat. Qornim to‘q,— dedim.
— Yo‘q. Yeysiz! — dedi u men bilan urishadiganday. — Siz kasal. Bu tarvuz yaxshi ekan.
— Yemayman.
Abduqodir turdi-turdi-da, tarvuzni shartta yerga qo‘yib, chopib tushib ketdi.
Bolalar terimdan qaytgach, haqiqatdan ham Botir cho‘pon chiqib kelib, bizlarni uyiga aytdi:
— Kelinglar, ukalar. Bir osham osh qilgan edik. Sizlarga rahmat. Bu yerda ota-onalaring yo‘q…
— E, uyingizga sig‘maymiz-ku, — dedi O‘rmon aka.
— Ko‘ngil keng bo‘lsa, bemalol sig‘ishamiz, — dedi cho‘pon, — tushinglar.
— Biz axir yigirma kishi!
— Bo‘lmasam, yigitlar, o‘ntamiz bugun mehmon bo‘lamiz. O‘ntamiz keyin! — dedi O‘rmon aka.
Meni qo‘ymay olib bordilar.
To‘rt kishi zo‘rg‘a sig‘adigan xona edi. Burchakda g‘ishtin pech. Oqlangan. Lekin choyning dog‘i, yog‘ to‘kilgan. Yerga ikki qavat palos solingan. To‘rda bir taxmon yuk. Ensiz-ensiz ko‘rpachalar solingan. Tiqilishib o‘rnashdik.
Botir cho‘pon iljayib, quvonib dasturxon yozdi. Qo‘sh-qo‘sh yopgan non qo‘ydi. Bir taqsimcha oq qandni sochib tashladi. Keyin ikki hovuch jiyda bilan mayiz ham sochdi. Keyin kattakon xum choynakka ko‘k choy damladi.
Ikki tovoq palov hash-pash deguncha yo‘q bo‘ldi. Keyin bosib-bosib choy icha boshlashdi.
Men… qanday o‘tirganimni bilmas edim. Kasallikdan tuzalmaganim, injiqlik ham sababdir… Lekin bir burda non yeyishga istihola qilardim.
Bu oila — kambag‘al oila edi.
— Ha, paxtalar ham oyoqlab qoldi… Qani, bu yashash qalay endi? — dedi O‘rmon aka. — Yig‘inayapsizlar deyman-a? Ha-ha-ha! O‘zbekning odati shu-da: bolamga bo‘lsin deydi…
— Ha, endi bizning otalar ham qilgan-da, — dedi Botir cho‘pon. — Opangizga uylantirib qo‘yishdi. Elni oldidan o‘tdik. To‘y deganday, xarajati bor-da…
— Lekin bizni aldashyapti, cho‘pon aka! Kunlik mehnatimiz ovqatimizni qoplamaydi. Bir kiloga o‘n tiyin to‘laydi. Hozir o‘n kilo terish o‘limdan qiyin.
— Ha, endi chidaymiz-da, og‘ajon. O‘zimizni paxta, o‘zimizni hukumat.
— Hey, tushunmay qolaman-da, bu ishlarni! Ayol meni kuzatib turgan ekan.
— Shu ukamiz hech narsa tatimadi-da, — deb qoldi. — Yo bizni pisand qilmayaptilarmi?
— E, nimaga… — Olovim chiqib ketdi. — O‘zim, shu…
— He, ishtahasi yo‘qdir-da, — dedi O‘rmonjon aka. — Bo‘lmasa ovqatdan ham tortinadimi odam!
— Ha, ishtaham yo‘qroq… — dedim.
Tezroq chiqib ketgim kelardi. O‘rmon akaning gaplari, so‘roqlari jonimga tekkan edi… Nima? E, qadrdon, meni nahot tushunmaydi deb o‘ylaysiz? Ha-ha! O‘rmonjon akayam o‘zicha haq edi…
Masalaning boshqa tomoni ham bor: biz o‘zimiz ham qornimiz to‘yib yashamasdik. Bittasi yarim kilo qand obkelgan bo‘lsa, boshqa bittasi o‘g‘irlardi, birovning kosasidagi go‘shtni birov… Aytishga til bormaydi. Tutab ketasan kishi.
N-nima qilishim kerak bo‘lmasa? Hadeb qo‘l uzataveraymi? Qo‘ying bu gaplarni.
Og‘a! O‘sha sharoitda siz ham mendan o‘zgacha tutmasdingiz o‘zingizni!
Shu-shu, bularning uyiga qayta kirmadim. Cho‘pon gapiradi, xotini aytadi, o‘g‘li chaqiradi. «Xo‘p» deyman. Paysalga solaman.
Ularning kulbasiga kunora kirib chiqadigan, dasturxonini quritadigan bolalar ko‘zimga yomon ko‘rinib qoldi. Asta-sekin ular bilan ham hamdardlikni uza boshladim.
Shunda, siz tasavvur ham qilolmaydigan bir voqea sodir bo‘ldi.
Surunkasiga yomg‘ir quya boshladi. Ikki kun ovqatsiz qoldik. Shundoq ham ko‘p bolalar qarzdor bo‘lishgan edi.
Asta-sekin elchilarimiz qishloq ko‘chalarida izg‘iydigan odat chiqarishdi: kechasi bir mahalda o‘ntalab, o‘n beshtalab qovun-tarvuz ko‘tarib kelishadi.
Ertasi shtabda janjal: kimdir hovlisiga o‘g‘ri tushganini aytib shikoyat qilib kelgan…
Ana, o‘g‘rilikkayam o‘rgana boshladik.
Ammo eng katta o‘g‘rilik… Kechasi dovul bo‘ldi. Bir payt eshik qattiq ochilib, shalabbo bo‘lgan Botir cho‘pon ko‘rindi.
— Mollar chiqib qochdi! Yordam beringlar! Qo‘y-echkilarni nima hurkitgan — bilmay qoldim. Boshqalar qatori chiqib, izlab ketdik. Qishloq ko‘chalarida deng, it ko‘p. Balki bo‘ri oralagandir? Yomg‘ir bo‘lsa chelaklab quyayapti… E, ko‘p izladik. Dabdalamiz chiqib, qo‘y-echkilarning bir bo‘lagini paxtazordan, besh-oltitasini ko‘chadan, ayrim xonadonlardan topib keldik.
Cho‘pon eshik og‘zida fonar yoqib, ko‘zlari javdirab turibdi. Nuqul rahmat deydi. Ayoli alqaydi. O‘g‘ilchasi xursand… Lekin bitta qo‘zi topilmagan edi.
— Uni o‘zim topaman. Sizlar dam olinglar endi… Topsam, o‘zimning ikki qo‘yimdan bittasini so‘yib, qovurib beraman sizlarga,— dedi Botir cho‘pon.
— Shunday qiling-e, bir go‘shtga to‘yaylik, aka! — dedi O‘rmon aka.
Biz yotoqqa qaytdik. Endi… yana burnim bitti desam, sizniyam g‘ashingiz keladi.
Mayli, bunday deyin: shu kecha besh-oltita yigit ham qattiq shamollagan ekan.
Soat ikkimidi-uchmidi, nafasim qaytib uyg‘onib ketdim. Eshik qiya ochiq, g‘uvullab shamol kirayotgan ekan. Tagidan tortdim, yana ochildi. Tob tashlaganmi, nima balo. Irg‘ib turib tutqichdan ushlaganimni bilaman, birov eshikni naryoqqa tortdi. Men bu yoqqa. Qo‘rqdim. Keyin lang ochib yubordim. Azimjon aka turgan ekan.
— E-e! Baqqa ke. Ustingga bir narsa il,— dedi u kishi. Choponni yelkaga tashlab chiqsam, ustun yonida O‘rmon aka, Mirzag‘olib degan polvon yigit ham turishibdi.
Mirzag‘olibning ham yoshi mendan ulug‘, «Rais» degan laqabi bor, o‘zi ehtiyotkor, «qirqoyoq kiradi», deb kechasi qulog‘iga paxta tiqib yotadi.
Azimjon aka eshikni zichladi-da:
— Yur. Gap bor. Bo‘lgan ish bo‘ldi… Sen sho‘rlik ham bir maza qil,— dedi.
— Lekin guldur-gup,— dedi O‘rmon aka.
Ularga ergashib yo‘lga chiqdim. O‘rmonjon aka oldinga tushdi. Yomg‘ir tingan, ammo sovuq kunlardan darak beradigan shamol esar, u ust kiyimlarimiz o‘ngirlarini ochar, bag‘rimizga o‘zini urar edi. Endi itlarning tovushi ham o‘chgan.
Biz yo‘l yoqasidan orqaga — qishloqqa bizni olib kelgan tomonga ketar edik.
Ancha yo‘l yurib qo‘ydik. Dimog‘im ham ochildi ancha. Bir-ikki marta:
— Qayoqqa boryapmiz, o‘zi?— deb so‘radim.
Ular aytishmadi. Keyin bo‘lsa… Xursand bo‘lib ketdim… Ha, zim-ziyo tunda qandaydir sirli ish bilan qayoqqadir ildamlab ketishning ham zavqi bor-da!
He, qishloq orqada qolib ketdi… Boshda aytganim — qiyoqlar bog‘-bog‘ qilib yerga o‘tqazib qo‘yilganday ajriqzorga yetib keldik. Bu tomonda bir-ikkita it uchradi, qochib ketishdi.
Biz O‘rmonjon akaning orqasidan boryapmiz. Ayrim joylardagi qamishlar yondirilgan ekan: namiqqan kulning hidi anqiydi.
Namchil yer g‘ij-g‘ij etadi.
Alqissa, qamishlar odam bo‘yi o‘sgan, changalga o‘xshash yerga borib qoldik. Shunda bir qo‘zichoqning ojiz ma’raganini eshitdim. Ammo hali gap nimadaligini, bu safardan murod neligini bilmasdim. Oqibat, qamishlarga oraladik va O‘rmonjon aka qo‘l fonarmi yoqdi. Zumdan keyin biz oyoqlari kuliklab bog‘lab, yotqizib qo‘yilgan qoragina, jiqqa ho‘l bo‘lgan, ko‘zlari yiltirab zo‘rg‘a ovoz chiqarayotgan qo‘zichoq tepasida turardik.
— Xayriyat, — dedi O‘rmonjon aka. — Men daydi itlardan qo‘rqqan edim… Ergashvoy, chorvani bilasan, it ham qo‘zichoqlarni yeyishi mumkin-a?
— Shunday voqealar bo‘ladi, — dedim. — Lekin bu kimning qo‘zisi?
— Bizniki… Bizniki endi. Mirzag‘olib, boshlang endi! Mana, mening pichog‘im o‘tkir, lekin suyakka urmang.
Juda jo‘n ekanman deyman-da!
— Vey, shuni so‘yasizlarmi? — depman.
— Bor. He, u yerdan yo‘lga qarab tur!
— Yo‘q, axir bu kimniki? Balki kolxozniki, balki… E? Botir akaning yo‘qolgan qo‘zisi emasmi?
— Obbo, senga nima deyapman! — dedi O‘rmonjon aka, yelkamdan ushlab orqaga burdi. — Bor-da endi. Kolxozning yonini oladiganni ko‘rdik! Kolxoz… Padariga la’nat! Bizni ochdan o‘ldiradi! Botir ham bir qo‘zidan ayrilsa, ochdan o‘ladigan kimsa emas!
— Axir insoflaring…
Shu ish bilan bu yigitlar tarbiyalanib qolarmidi? Yo‘q! Men o‘shanda faqat nafratlanar, nochorlikdan fig‘on chekar edim.
To‘g‘ri, qishloq tomonga bir-ikki qadam bosdim. Lekin, chamasi, kursdoshlar orasida yolg‘izlanib qolish, ming bir ta’nalarni eshitishdan ham qo‘rqdim, shekilli.
Bundan tashqari, anglab olmagan esim-da, bu yigitlar to‘qlikka sho‘xlik qilmayotganlarini ham tushunib turardimki, garchi bu hol ularni oqlashga tirnoqcha asos bo‘lmasa ham, ko‘nglimga tasalli, o‘z-o‘zini aldash deysizmi — shularning biri edi.
Xullas, men o‘sha qo‘zining go‘shtidan bir bo‘lak yemagan esam-da, baribir o‘g‘rilikka sherik edim.
O‘rmonjon akayam, Azimjon akayam bir haftalargacha mendan xavfsirab yurishdi.
Men ular bilan gaplashmay qo‘ygandim, xolos. Nima dedingiz?
Ha, o‘sha yerda so‘yishdi. Mirzag‘olib so‘ydi. Hash-pash deguncha terisini shilib, kalla-pochasini otvorishdi. Keyin bir to‘p qamishni yondirib, qo‘riga jigarini pishirib yeyishdi.
Yemadim dedim-ku. O‘zimni ishtahasi yo‘qqa urdim-da… Juda bo‘lmagandan keyin: «Hammalaringdan jirkanaman!» — deb chetga chiqdim. Keyin kutdim.
Be-e, cho‘ponga borib siz ham aytmasdingiz. Keyin ketdim. Yotoqqa kirib yotdim…
Nuqul yig‘lagim keladi, ukkag‘ar. Botir akaga, ayoliga achinardim. Keyin yigitlarimizgayam achindim… Ha! Ular qachon kirib yotishganini bilmayman. Biroq uch-to‘rt kun go‘sht qovurib yeyishdi. Yo‘q… qizlar yotog‘ida yeyishdi. Endi, ular ham jannatda emas edilar-da, qadrdon.
Siz yozuvchilar injiq odamsizlar. Yaxshi odam deganda, albatta, sutdek oq, musichadek beozor odamni tushunasizlar. Holbuki, unaqalar hayotda yo‘q: undaylar, menimcha, g‘oya… xolos. Ha-ha-ha. Sizning gapingiz ham «Kommunistik jamiyat odamining axloq kodeksi»ga o‘xshab ketadi.
Kodeks chiqdimi, demak, bas, odamlar unga amal qiladi: risoladagidek bo‘ladi, deb hisoblashadi ba’zilar. Bular — chipuxa gaplar.
Kunlar o‘tdi.
Qor uchqunlay boshladi… Bizning, o‘zingiz bilgan tog‘larda bunday paytlar izg‘ishlarimiz, sayr-u sayohatlar — endi ertak edi. Biz sovuqda tors-tors yorilgan ko‘saklarning paxtasini suvga ivitib olgandek sug‘urib olardik.
Ha, ikki kishi arqon bilan bir chetdan surib, g‘o‘zalarning qorini to‘kishardi. Keyin dikillab egatga kirardik. «Oq oltin»ni terardik. Bu qurmag‘ur «oq oltin» etakka tushgach, tugilib, mushtdek bo‘lib qolardi. Jiqqa ho‘l-da.
A? Qanday qilib quritib topshirishlarini bilmayman. Lekin bir-ikki xonada uyilib, sasib yotganini ko‘rganman.
Keyin ko‘sak terish boshlanadi.
Endi, bizning qadrdonlar: O‘rmonjon aka, Azimjon aka, Mirzag‘olib, tag‘in ularning safdoshlari — bari sal sovuq o‘tdi deguncha, yo vaqtida bak qaynamasa, Botir cho‘ponning kulbasiga kirib tiqilib olishardi.
Cho‘pon bilan xotini esa… xursand!
Biz endi yakkamoxov bo‘lib qolgandik. Yo‘q, sira kirmadim. Qanday qilib kiraman!
Bu yog‘iga quloq soling.
Qaytadigan bo‘ldik. O‘zingiz bilasiz, bunday kunni hech bir o‘qituvchi, brigadir aytmaydi… Negaligini hamon tushunmayman. Balki terimdan sovib qoladi, deb o‘ylashadimi?
Lekin kulgili joyi shundaki, bolalar baribir bilishadi. Botir cho‘pon ham bilgan ekan. Erta jo‘naydigan kunimiz o‘zlari xotinlari bilan kelib qoldilar. Yotoqqa… Men qandaydir xavotirga tushgan bo‘lsam kerak, har holda.
— Assalomu alaykum, kelinglar, mehmonlar! — deb yubordi O‘rmon aka.
Azimjon akayam bolalarga to‘shanchi solishni buyurdi. Botir cho‘pon qulluq qilib, xuddi kirib o‘tirmasa, biz u dunyo-bu dunyo yuz ko‘rmas bo‘ladigandek, ta’zimlar bilan yana uyga aytdi.
— Shu, labz ekan, ukalar… Tilga olib qo‘ygan edik. Bitta qon chiqaramiz deb… Shunga qadam ranjida qilsangizlar. Mana, opalaring ham iltimos qilyapti, — dedi.
Men tamom bo‘ldim.
— E, qandoq bo‘larkin… — dedi O‘rmonjon aka. — Qo‘zingiz topilsa boshqa gap edi.
— Ha, o‘sha kecha biz ham yaxshi izlamagan ko‘rinamiz, — dedi Azimjon aka ham. — Andak xijolatdamiz.
— E, og‘alarim-ey, — deb kuldi cho‘pon. — Biz xijolatda edik. Ishonasizlarmi, biz?.. Endi, gapni ko‘p chuvaltirmaylik, ukalar. Qo‘zi topildi hisob. A, xotin? He, Shodito‘qaydan topdik. Ul-bulni… O‘zimiz tusmollagan edik… daydi itlarga yem bo‘lgan-ov, deb… Endi bizni xursand qilamiz desanglar, ketar jafosiga bir mehmonimiz bo‘lasizlar…
Keyin, o‘zlari ham endi terimga chiqmasliklarini, faqat g‘o‘zapoya yulishlari va uyda o‘tirib, ko‘sak chuvishlarini aytdi.
— Qishlog‘imizda ikkita grek bor, — dedi xotini keyin. — Bir chelak haligiday suvdan ham oldik.
Hayronmisiz, qadrdon? Men hayronman! Albatta!
Shu kechasi bir mahalgacha kulbada o‘yin-kulgi qilib o‘tirishdilar. Tashqarida ham davom etdi. Men o‘zimni uxlaganga solib yotar edim. Yigitlar kelib, chiroqni yoqishgach, men to‘g‘rimda to‘ng‘illay-to‘ng‘illay o‘tirishdi.
Ko‘pchiligining kayfi bor edi. Kayfdagi odamning gapiga ishonish qiyin-u, lekin… ha-ha, o‘sha, xuddi o‘ylagan gapingiz bo‘ldi: pushaymonlik… E, biri qo‘yib, biri oldi, biri qo‘yib, biri…
Chamasi, hammasining og‘zi tekkan ekan o‘sha go‘shtga. Azimjon akaning bir nidosi yodimda qoldi:
— Biz ablahmiz! — dedi ingrab. — Ko‘ra-bila turib ablahlik qilamiz. Biz qanaqasiga o‘zbekmiz-a? Ana ularni o‘zbek desa bo‘ladi. Nima deding, O‘rmonjon?
— Biz ancha buzulganmiz, — deb po‘ng‘illadi O‘rmon aka. — Lekin hayotning o‘ziyam majbur qiladi-da, kishini.
— Ularni majbur qilmayapti-ku!
— Nimaga?
— Shu, endi… Balki pul yig‘ib berarmiz-a?
— Bo‘lsa!
Keyin yana men haqimda gapirishdi. Bittasi, ovozidan bilolmadim, tik turgancha:
— Shu Ergashvoyning ichiga tepsang-da! — dedi. — Ko‘zimga itdan battar ko‘rinyapti… Endi bir umr kulib yuradi bizdan, yaramas. Yovvoyi…
— Parvo qilma, — dedi O‘rmonjon aka. — Bunaqalar hayotda bo‘ladi…
Men bu hikoyani o‘zimni maqtash uchun aytmayapman. U yog‘ini so‘rasangiz, hozir ulardan ham besh battar bo‘lganman: haqqimni yedirmayman. Har qanaqa avtoritetni odam demayman… Shu-shu. Hozir hammamizning ko‘zimiz ochilib qolgan…
Ha, ertasi… laylakqor yog‘ib turardi. Xuddi tog‘larda yog‘adigandek!
Ko‘chada avtobuslar tizilib ketgan. Yigitlarning boshi osmonda. Nihoyat, universitet auditoriyalariga qaytishadi! Ayvonda turgandim. Xaltam yonimda. Shu Botir cho‘pon bilan xotiniga bir yaxshi gap, minnatdorchilik bildirgim kelardi. Men ularni juda yaxshi ko‘rib qolgandim-da!
Ha, kelib qolishdi.
— Xush ko‘rdik! Sizlarga ming-ming rahmat, O‘rmonjon! — dedi Botir cho‘pon. — Azimjon, sizgayam… Hammalaringizga. Qaranglar, bir mayizni qirq bo‘lib yeganday yashadinglar… Sizlarning qadringizga yetolmadik biz.
U kishi hamma bilan qo‘l berib xayrlashdi-da, menga qolganda burilib ketdi. Shunda ayoli ham xo‘shlasha boshladi. Qadoq qo‘llarining uchini berib xo‘shlasha-xo‘shlasha menga yetganda uyam burilib ketdi.
Men titrab-qaqshab ularning oldiga bordim.
— Botir aka, opa… Men sizlarni juda yaxshi ko‘raman, — dedim. — Xafa bo‘lmangizlar.
— Yo‘q, siz bizni yaxshi ko‘rmaysiz, — dedi xotini. — Boshdan yomon ko‘rib edingiz.
— Rost, uka. Pisand qilmadingiz bizni, — dedi shunda cho‘pon ham. — Anavi yigitlar boshqacha…
— Axir men sizlarni juda-juda hurmat qilaman.
— Bekor gap, — dedi ayol.
— Ha, — dedi eri.
Abduqodir menga yotsirab qarab turardi. Shunaqa.
Xo‘sh, bu yerda nimani ko‘rding, nima xulosaga kelding, deb so‘rarsiz? Men bu yerda oddiy-jaydari, sodda o‘zbekning kengligi, to‘poriligini ko‘rdim.
Ishonasizmi, avtobusga o‘tirganimdan keyin sovuq oynadan laylakqorga qarab yig‘lar edim: mana shu o‘zbeklarning bag‘ri kengligi uchun, ne-ne qiyinchiliklarga, faqirlikka qaramay, fe’li tor bo‘lmagan, ajib-afsonaviy mehmondo‘stligi instinkt kabi mavjud qolgani uchun… ichimda, ich-ichimdan quvonib yig‘lardim.
Uzr, suhbatimiz «o‘zbek xarakteri» haqida edi. Sizlar aytgan zo‘r-zo‘r hikoyalardayam haqiqat bor. Ammo mening bu jo‘ngina, oddiygina hikoyam — ko‘nglimdan o‘tgan narsa edi, azizim. Shuning uchun buning menga ta’siri mutlaqo bo‘lakcha.
Muallif: Shukur Xolmirzayev
…Я расскажу вам историю.
На второй год мы пошли на хлопок. В тот район Боки. В колхоз на окраине. Это те места, которые напоминают наш собственный Сурханский оазис: осока на каждом шагу. Это как посадить молодой тростник в саду. Земля очень узкая. В краю, где пасется скот и играют дети!
Милый мой, я сказал ему, что мне в нем понравилось: мне нравятся такие места!
Итак, немного проехав по этой поляне, начинается деревня. Здесь, наверное, двадцать тридцать домов. Крыши все глиняные, стены глинобитные. Когда мы пошли туда, на крышах было сложено сено, шел дождь, и сено было желтым. На некоторых из них сидели маленькие дети.
Они закричали, увидев нас. Бедные люди… Наша машина остановилась на каменистой улице. Учителя согласились. Они выгнали нас отсюда и повели вниз.
Мы поселились в недостроенном здании прораба. Все это просто облеплено соломой. Нет оконных рам. Земля пуста. Он ничем не отличался от обычной казармы. Среди детей было много старше меня: кто-то из них закончил армию, кто-то техникум… Мы, как и вы, уже закончили десятый класс и поступили в университет. Надо сказать, что по грамотности мы были не ниже их, а иногда даже выше: мы ребенок, окончивший десятый класс и поступивший в нужный институт. Знания еще свежи… К тому же, как вы знаете, Камина — активный читатель библиотеки, особенно фундаментальной.
Но мы также застенчивы. Во всяком случае… в нашей деревне так и есть. Может быть, мы были очень живы в главе «успех».
Нет? Э! Что бы вы сделали, если бы вас поместили в этот дом? Принесли бы вы печку из парилки в колхозной конторе? Ты идешь? Нет. Что бы вы поставили вместо окна? Полный… Где бы ты его нашел? Вот как…
У нас был курс под названием «Лес». Ноча, худощавый парень. Он не поступал в университет три года. Он продавал помидоры и лук в Сибирь. Если вы услышите об их приключениях в поезде, хи… Во взрослых детях! У нас в Комсорге тоже был парень по имени Азимжон. Нукул читал Ремарка и Хемингуэя и говорил: «Наши писатели — лжецы». Я? Конечно, я был против него!
Итак, мы устроились. Расстилаем солому на земле и расстилаем над ней палатку. Потом мы заправили постель.
Нашли чайник и ведро.
Было поздно. Знаешь, трудно уснуть в первую ночь. Дети говорили Латифе: «Тот Эффенди, которого ты видела, тот Эффенди, которого ты знаешь…»
Так как дети сразу же заняли сетку и борта, меня ударило дверью, не знаю, открывалась ли дверь ночью.
В воздухе клубились тяжелые темные тучи, но хлопковое поле внизу было ясно видно. Из моей второй кожи. Многие растения хлопчатника потеряли листья и пожелтели.
Облокотившись на столб крыльца, я стал смотреть:шелковицы на краю хлопкового поля. Вот тутовые ягоды… Туда-сюда летает стая дятлов. На другой стороне рощи виднелось высокое серое здание. Казалось, что перед ним кипит котел, а из его рога вырывается красное пламя.
Потом я заметил одинокую хижину на берегу ручья, отделявшего от нас хлопковое поле. Его крыша также покрыта сеном. На сене воробьи чирикают: гнилое… А у ручья бегает однокурсник в черной шапке, да тот самый, Сапарбой, в майке.
Я спустился вниз, чтобы вымыть руки.
— Раздевайся. Бегать. Займитесь физкультурой! — сказал Сапар.
«Ну, мой пенис выходит», сказал я.
Потом я посмотрел, это была еще хижина… дом, где жили люди. Я, я не знаю, я думал, что это подавлено, я был удивлен. В нем есть маленькое окно.
А перед домом, знаете что, паутину… паутинку накидали.
Женщина бьет большой палкой, перебрасывает калаву из стороны в сторону, плетет рис. Я медленно подошел к нему: эта сцена близка нашему сердцу, мой милый!
Почувствовав мой призрак, женщина опустила платок на лоб.
«Здравствуй, не волнуйся, сестра!» Я сказал.
— Пойдем, брат, — сказал он. — Как дела… Хорошо устроились?
«Да спасибо.» Мы очень хорошо устроились… Вы живете в этом доме?
«Да, — сказал он. — Хозяин пошел к скоту». «Ушла к товарам!»
«Вы также разводите крупный рогатый скот?» — спросил я.
— Да, колхоз дал стадо.
«Стрелять!» Ох, не услышишь ты этих слов в Ташкенте, милый мой. Вот так я внезапно влюбился в них.
«Коза или овца?» — спросил я.
— Смешайте.
Я посмотрел, а с другой стороны дома был длинный забор.
Его окружают ветки. Я прошел медленно. Запах… Ха-ха-ха! Смотрю из угла хлева: скотины семьдесят-восемьдесят… Я почему-то думал, что тут только хлопок знают. А теперь скажите, благодаря товару мой хлопок выглядит намного лучше. Вдобавок воздух мягкий, хлопок стирается, а это не приятно. Листья и стебли желтые. В ручье течет прозрачная, прозрачная вода… О! В то время вода в Боке была очень чистой. На мой взгляд, слишком мало распыляли химикатов. Но я не обращал внимания на эти аспекты… Потому что с нашей стороны было бы меньше разговоров о химикатах, нечистой воде и т.д.
Итак, я оказался в углу Сурхана.
В этот момент дети из дома — из нашей кровати — стали по одному выходить, протирая глаза и глядя во все стороны. Некоторые присоединились к Сапару и начали бегать. Некоторые из них пошли на хлопковые поля. Брат Ормон подошел к женщине, которая плела паутину.
«Как твоя сестра?» Не бойся!
«Иди, брат… Ты пришел и поработал…»
«Да, сейчас, мы не можем помочь вам?» Есть ли зеленый чай? Из земли.
— Иди, иди. — Баба уронила юбку, уронила гребешок и вошла в избушку. На ногах старые кирзы, длинные волосы завязаны лентой. Выцветшая рубашка помята. Через некоторое время он вышел с банкой и куском газеты.Он дал газету Орману и прислонил к ней банку. Горсти чая разлились, Лес:
— Спасибо, — сказал он.
«Если необходимо…»
— Если надо, попросим еще…
«Пожалуйста, мужик». Эй, хлопок, хлопок… Вот ты бросил учебу и бросил родителей. Найдите благословения. Спасибо…
— Сейчас надо набрать! — сказал брат Ормон… — Да сколько стоит килограмм хлопка?
— Мне все равно, десять это или пять шиллингов.
— Привет! Возможно нет! — сказал брат Ормон. Затем он рассмеялся.
— Да. Он знает.
«Хорошо… Я имею в виду, ты откуда-то пришел?»
— Нет, мы местные.
— У вас есть другие сюжеты?
— Нет, отец. Это все… Я в порядке. Мы три души. Ваш племянник поехал с отцом… Он говорит, что будет пастухом. Еще есть время. Где ты пьешь чай?
«Чай?» Хм, я сегодня в постели… Мы подумаем об этом позже.
Кажется, я описываю Аку Ормона как тихого и жизнерадостного человека. Нет, в одном он был прав: он думал и о нас.
После этого мы перешли к моей коже.
День настал, и гнездо сияет желтым. Мы вешаем юбки на шею и идем, как пастухи, по дороге к амбару. Что ж, мой друг, в такой день я люблю ходить по ухабистым тропам!
На холме играют барабаны. Мокрые листья обвивают ваши ноги. Пар поднимается от гумна. Ты видел? Чашка с хлопком сгорит. Если долго спит, дым тоже выйдет.
Мы выбрали его в тот день. Стыд сильнее смерти… Я набрал El row. Но нос не открывался.
Когда мы вернулись, возле хижины еще кипел котел. Вот Азимжон подошел к горшку и понюхал:
— Ош, — сказал он, глядя на нас.
«Хм, — сказал брат Ормон, — хотя горшок маленький».
— Иди, иди.
— Не спеши, хозяин!
Из дома вышел молодой человек с короткой бородой и пухлым лицом. Они бросились к нам один за другим.
— Добро пожаловать, добро пожаловать! Добро пожаловать домой!
«Давайте сначала примем ванну, — сказал брат Ормон. — Кстати, один из наших братьев простудился». Горение закончилось? — он спросил меня. Так как ваши медпункты в центре, то это место Камчатка.
— Да, найдется. Лекарство будет найдено! — Молодой человек надел сапоги, как только вышел, и вошел в дом так, словно собирался упасть с ног.
Затем он вынес пучок итузума.
«Это все, если они перевяжут его вокруг горла», — сказал он.
— Хватит, хватит! Я сказал. — Будет несколько.
«Эй, что ты делаешь с немного?» — сказал брат Ормон. «Оно понадобится снова».
Я лег спать с итузумом. Я смотрю на него: это растение тоже знакомо! Дорогой, у нас тоже был момо. Нашего деда называли «врагом народа» за то, что он давал фураж лошадям угнетателей.была пожилой женщиной, которая провела свою жизнь в одиночестве. Оставив их один за другим творцу, наша мать осталась с отцом…
Эта старуха лечила нам горло такими средствами. Когда он вышел изо рта, он высушил и раздавил белый цветок и посыпал его порошком. Раньше мы вели себя так, будто ничего не видели.
У нас на складе их подвешивали на деревянных кольях.
Мы также повесили его на гвоздь на стене. Тогда мы взяли горсть фруктов, оторвали кусок от края серой юбки, раздавили фрукт и поднесли к горлу.
На следующий день наши глаза были яркими, и мы погасли на моей коже.
За избами за баком, где нам варят чай, поля без территории, мы там хлопок собирали. Повсюду были маленькие сараи. Пол был грязный, стены в трещинах, кругом грязь, много следов мышей и крыс.
Иногда мы заходили в такие хижины и отдыхали.
Я сам любил охотиться в таких местах. Рядом с такими сараями, должно быть, был ручей, из берегов которого поднимались камыши, среди камышов цвела красная и желтая колючка, и мы были единственными зрителями.
Иногда из стручков выходили стручки арбуза и мускусной дыни. Конечно, не обошлось без одной или двух закрученных дырок. Но если вы его расколете и съедите, от вкуса у вас разорвется язык. Ну, батенька, так мне показалось, бедному студенту! Иначе что такого милого в тарраке, который провалился внутрь и его начинает тошнить? Да, человек не может быть таким капризным: он должен быть всем доволен…
А на моей шкуре вы знаете, что нельзя всегда быть сытым, как полный желудок ягненка… это соленый суп, сваренный с небольшим количеством мяса и макаронами… это тронет вашу душу: Спасибо.
Сейчас модно очернять хлопок и называть его работу самой тяжелой. С одной стороны, это действительно так. Тем не менее, романтика во время моей кожи!
Вспомни утро! Дорожки с влажной почвой. Вспомни пыль, поднятую тележной дорогой вдаль, лучи солнца, восходящие из-за горизонта и превращающиеся в золотую пыль! Более того, в то время он говорил: «Я делаю величайшую работу!» Я борюсь за национальную гордость узбеков!» если продолжать думать. Если один из ваших друзей более игривый и менее привередливый, и вам это не нравится…
Если ты увидишь одну красивую, нежную девушку с шелковистыми пальцами, врезанными в пах, истекающую кровью, перевязанную марлей, и теперь еле печатающую: «Эй, городская девушка! Сояпар, сояпар! — Вы были оскорбительны внутри.
Да, в первую очередь, я говорю о себе! Или мне закончить свой рассказ? Ok…
Я лег спать в состоянии стыда. На следующее утро вы должны встать, вы должны пойти на мою кожу. Дождь, снег — копейка перед хлопком!
Я постирала свою одежду и высушила ее в духовке. Потом по совету мудрой подруги: «В постели высохнет» — надеваем.На следующий день кошмар.
«Вы очень деликатны, поэт,» сказал брат Ормон. С тех пор называть нежных, мечтательных людей поэтами стало имиджем.
…Сапарбой, смуглый юноша, был рядом со мной… Этот юноша:
«Подожди, я выберу для тебя два фартука», — сказал он. Два хлопчатобумажных фартука — этот мир — мировая работа! Это означает не менее двух-трех тысяч поворотов. Сколько у него еще невзгод… Мое сердце разбито, и я не знаю, за что его благодарить. У меня кружилась голова, желудок горел сам по себе. Брат Азимжон тоже положил руку мне на лоб:
— Остаться. Не допускается. «Джон тоже нужен», — сказал он. Посмотрите, какие реалистичные люди.
Я остался. Дети ушли. Условие для больного, лежащего дома, также было таким же: он должен подметать и чистить из стороны в сторону. Я подмел дом, чтобы избавиться от него полностью. Я также чистил подъезды. Я возвращался со свалки мусора за зданием, когда увидел сцену.
На краю кукурузного поля, в зарослях дикого ракитника, мальчик лет десяти-одиннадцати смотрит в сторону, положив руки на колени. С другой стороны на соломенной стене под рассыпанной соломой лежит желтая собака.
Я тоже заинтересовался и пошел к мальчику. Тогда собака зарычала и перепрыгнула через стену. Через некоторое время он укусил щенка как кулак и прыгнул в эту сторону. Он кладет его на землю и лижет. Он снова лег.
«Это интересно?» Я сказал.
Мальчик был поражен. Судя по всему, ухо тельпаги было грязным и упало ему на лоб.
— Да, — с тревогой сказал он. — Это улица, дети играют… Я выведу ребенка во двор, он унесет его в свое гнездышко. Он хороший?
Я вздохнул.
«Неважно, он в своем доме… Чей ты сын?»
Людям любопытно, да? Какая мне разница, чей у него будет сын?
«Батир — пастух, — сказал он.
— Да, у вас есть заказ?
— Нет, — печально протянул он. — У Эшимбоя есть заказ. Но таких мало…
Знали об этих махинациях и маленькие дети.
— Все в порядке, — сказал я. — Твой отец тоже. Ботырбой — отличный пастух. Ваши дома за этой стеной?
— Э! — сказал он, смеясь надо мной. — Что ж! Я смотрел в окно, когда мой Отец благословил тебя… Тебе нужно больше? У тебя слезятся глаза!
— Нет. У меня есть итузум, — сказал я. «У тебя есть братья?»
— Мой брат умер. Акушерка сказала, что старушка родилась недоношенной. Он умер. Мы пришли хоронить. Он был маленьким.
— Аттанг, — сказал я.
С тех пор, как я приехал сюда, я видел бытовые условия женщины и ее мужа, как они спят. Даже ночью свет падает на ручей из одинокого окна в их хижине.
Брат Ормон, брат Азимжон и еще трое или четверо детей пили чай и пару раз делились едой.
Думая об этих вещах: «Работа тяжелая,Подумал, может ребенок уронил.
Ты знаешь, мой милый, что мы слабы, хотя глаза наши открыты: ты тоже видел крестьянина и садовода, живущих в таких странных хижинах. Конечно… Но мы бы не признали это, не так ли? Какие мы глупые!
Извините, нам было стыдно в этом признаться. Мы скрывали это от других.
Успокойся, вот в чем дело: ты думаешь, это просто страх?
У меня есть подозрение. Вы знаете бедного узбека, который угощает гостей, а сам не ест…
Он скрывает свою бедность. Вам интересно? Однако бедный человек привык к своему положению. Это не скрывает. Наши почему-то… Они как будто были очень богаты и вдруг стали бедны: так мне кажется, что они с сожалением пытаются это скрыть… Может быть, есть и другие причины, неподвластные нашему пониманию?
Мальчика зовут Абдукодир.
Мы вместе подошли к крыльцу.
— Не трогай собаку, — сказал я. — Твой дом хорош для тебя, он хорош для своего.
«Здесь воруют плохие парни». Он продает, — сказал Абдукодир.
— Кому продать?
— Он продает… На один гектар земли фермер купил шесть щенков.
«Ты читаешь?»
— В пять… Днем мы пойдем в школу. Эй, увидимся позже.
— А учеба?
— Останавливаться! он смеялся. — Мы пойдем на хлопок в следующем году! Я все еще собираю хлопок. Я позвоню сестре… Забронировать? Я читаю. Есть «Робинзон Крузо». Остался один фельдшер. В прошлом году… Он пришел к моему брату… Я плакала. Потом он подарил эту книгу. Хорошая книга!
Дорогая, я читал эту книгу, когда был тем же мальчиком. Ты тоже…
Насколько близка наша биография?
Я растягиваю свою историю? Куда ты торопишься, дорогой? Иногда нужно поговорить и подумать! Оживите эти моменты, а?
Эти воспоминания очищают сердце человека. Вот почему этот сундук полон разврата и бесполезных мыслей… Бросай курить.
Вот так мы и подружились с Абдукадиром.
Наши дочки тоже жили в бараке за тутзором. Двое из них были больны, поэтому пришел врач. Он увидел меня и дал мне анальгин-панальгин.
Я крепко спал три дня.
Кажется, это был четвертый день, когда я вышел на крыльцо, храбрый пастух упал с арбузом в руках. К утру погода прояснилась и стало довольно жарко.
Вечером я снова закончил подметать дом и забился под крыльцо. Абдукадир начал выходить, неся наполовину разрезанный арбуз.
Они достали один арбуз…
— Тебе. — Ешь, — сказал он. — Отец подарил мне. Сказали сестре поесть… Потом вечером, когда входишь в дом.
— Я не буду есть. Спасибо. Я сыт, — сказал я.
— Нет. Не ешь! — сказал он, как бы подравшись со мной. — Ты болен. Этот арбуз хорош.
— Я не буду есть.
Абдукадир встал, положил арбуз на землю и побежал вниз.
Когда дети вернулись из моей шкуры, вышел истинный пастух Батыр и сказал нам в свой дом:
— Приходите, братья. Мы сварили суп.Спасибо. У тебя нет здесь родителей…
«Ну, мы не поместимся в вашем доме», сказал брат Ормон.
«Если вы непредубеждены, мы можем легко вписаться, — сказал пастух, — спускайтесь».
«Нас двадцать человек!»
«Если нет, ребята, то нас сегодня будет десять человек». Десять из нас позже! — сказал брат Ормон.
Они забрали меня.
Это была комната, в которой едва помещались четыре человека. Кирпичная печь в углу. Оправдано. Но есть пятна от чая и разливы масла. На землю укладывают два слоя палоса. Про нагрузку в сети. Есть одеяла. Мы прижались друг к другу.
Храбрый пастух улыбнулся и радостно накрыл на стол. Он положил двойной слой хлеба. Рассыпал кусочек белого сахара. Потом посыпал двумя горстями изюма. Затем он заварил зеленый чай в большом чайнике.
Две тарелки плова с гаш-пашем исчезли. Потом стали пить чай.
Я… я не знал, как я сижу. То, что я не вылечился от болезни, тоже причина моего каприза… Но в один момент мне захотелось есть хлеба.
Эта семья была бедной семьей.
— Да и ваты тоже вытоптаны… Да ладно, как теперь эта жизнь? — сказал брат Ормон. — Я имею в виду, вы собираетесь вместе, не так ли? Ха-ха-ха! Обычай узбеков таков: говорят моему ребенку…
«Да, теперь это сделали и наши отцы», — сказал пастух Батыр. — Они женились на твоей сестре. Мы прошли Эльни. Как и свадьба, это стоит денег…
— Но они обманывают нас, брат пастух! Наш ежедневный труд не покрывает нашу пищу. Он платит десять шиллингов за килограмм. Сейчас набрать десять килограммов тяжелее смерти.
— Да, мы сейчас потерпим, брат. Мы хлопок, мы правительство.
«Эй, я не понимаю этих вещей!» Женщина наблюдала за мной.
«Наш брат ничего не пробовал», — сказал он. — Они нас не бесят?
— Ну почему… — Мой огонь погас. — Сам, это…
«Эй, может быть, у него нет аппетита», — сказал брат Ормонжон. «Если нет, человек боится есть!»
— Да, я не голоден… — сказал я.
Я хотел уйти раньше. Мою душу тронули слова и вопросы мистера Ормона… Что? Эй, дорогой, ты думаешь, что не понимаешь меня? Ага-ага! Мой брат Ормонджон был прав…
Есть и другая сторона дела: нам самим не хватило. Один из них украл полкило сахара, другой украл мясо из чужой миски… Невозможно сказать. Ты тот, кто поймает.
Н-Что, если мне не нужно? Протянуть руку? Прекрати говорить это.
Брат! В тех условиях ты бы не вел себя иначе, чем я!
Так что больше я в их дом не заходил. Говорит пастух, говорит жена, зовет сын. Я говорю «ОК». Я заплачу.
Я ненавидел детей, которые прокрадывались в свои хижины и вытирали столы. Постепенно я начал сопереживать им.
Затем произошло то, что вы даже не можете себе представить.
Начался дождь. Два дня мы обходились без еды. Многие дети также были в долгах.По мало-помалу у наших послов выработалась привычка ходить по улицам села: ночью в одном месте приносят по десять-пятнадцать дынь и арбузов.
На следующий день в штабе была драка: кто-то пришел жаловаться, что к нему во двор забрался вор…
Итак, мы начали учиться воровать.
Но самая большая кража… Ночью была гроза. В какой-то момент дверь резко отворилась, и появился пастух Батыр.
— Скот убежал! Пожалуйста помоги! Я не знаю, что напугало овец и коз. Мы вышли и искали с другими. На деревенских улицах много собак. Может волк пришел? Когда идет дождь, льет ведрами… Ну, мы много искали. Мы вышли и нашли группу овец и коз на хлопковом поле, по пять-шесть на улице, в некоторых домах.
Пастух стоит в дверях с зажженным фонарем, его глаза сияют. Нукул говорит спасибо. Женщина смеется. Мальчик счастлив… Но ни одного ягненка не нашлось.
— Я сам его найду. Ты теперь отдыхай… Если я найду одну, я зарежу одну из двух своих овец и зажарю ее для тебя, — сказал пастух Батыр.
— Давай пообедаем, брат! — сказал брат Ормон.
Мы вернулись в постель. А теперь… если я скажу, что снова покончил с носом, тебе тоже станет плохо.
Ну, скажем так: прошлой ночью пятеро или шестеро ребят сильно простудились.
Было два или три часа ночи, я проснулась, отдышавшись. Дверь была приоткрыта, и в комнату дул ветер. Я потянул его, он снова открылся. Что случилось с ним? Я знаю, что я подскочил и схватился за ручку, кто-то дернул дверь на улицу. Я здесь. Я боялся. Затем я открыл его. Брат Азимжон стоял.
— Э! Приходите в сад. Надень на себя что-нибудь, — сказал мужчина. Я перекинул плащ через плечо, а рядом у столба стоял борец по имени Мирзагалыб, брат Ормон.
Мирзагалиб тоже старше меня, у него кличка «Раис», он осторожен, на ночь затыкает уши ватой, потому что «многоножка идет».
Брат Азимжон закрыл дверь и сказал:
— Ну давай же. Есть разговор. Что случилось, то сделано… Ты должна попробовать солёность, — сказал он.
«Но все в порядке», — сказал брат Ормон.
Я последовал за ними и отправился. Брат Ормонджон выступил вперед. Дождь прекратился, но дул ветер, предвещавший холодные дни, открывая карманы верхней одежды и дуя нам на колени. Теперь звук собак прекратился.
Мы возвращались с обочины дороги — в ту сторону, которая привела нас к селу.
Мы прошли долгий путь. Мое сердце многое открыло. Пару раз:
«Куда мы идем?» — спросил я.
Они не сказали. А потом… Ушла счастливая… Да еще и удовольствие от того, что тебя среди ночи ведут куда-то с каким-то загадочным делом!
Ну, деревня осталась позади… Как я уже сказал в начале, мы пришли на поляну, как будто деревья были посажены на землю. На этой стороне встретилась пара собак и убежала.
Мы идем за братом Ормонджоном. Кое-где горят камыши: чувствуется запах горящего пепла.
Мокрая земля скрипит.Алькисса, мы пошли в место, где тростник рос в человеческий рост и был похож на заросли. Потом я услышал слабое блеяние ягненка. Но я еще не знал, что происходит, какова цель этой поездки. В итоге мы пошли к камышам и брат Ормонжон включил фонарик. После зума мы стояли сверху на черном, промокшем до нитки, блестящем, еле говорящем ягненке, который хихикал со связанными ногами.
— До свидания, — сказал брат Ормонджон. «Я боялся собак… Эргашвой, ты знаешь скотину, а собаки тоже могут есть ягнят?»
— Такие вещи случаются, — сказал я. — Но чей это ягненок?
— Наши… Теперь наши. Мирзагалиб, начинай прямо сейчас! Вот, мой нож остер, но не вонзайся в кость.
Я говорю, что я очень живой!
— Эй, ты собираешься убить меня? — Я говорю.
— Есть. Посмотрите на дорогу оттуда!
— Нет, чей? Может колхоз, может… А? Не пропавший ли ягненок брата Ботыря?
— Оббо, что я тебе говорю! — сказал брат Ормонжон, схватил меня за плечо и повернул назад. — Сейчас есть. Мы видели колхоз! Колхоз… Будь проклят его отец! Мы голодаем! Батыр не из тех, кто умрет с голоду, если потеряет одного из своих ягнят!
— Ведь твоя честность…
Будут ли эти молодые люди воспитываться на этой работе? Нет! В то время я просто ненавидела и плакала от беспомощности.
Правда, я сделал пару шагов в сторону деревни. Но, видимо, я тоже боялся остаться один среди однокурсников и услышать тысячу и одну нагоняй.
Также, хотя я и не осознавал этого, я также понимал, что эти молодые люди не получали удовольствия, хотя это не было единственным поводом для их оправдания, но это была одна из тех вещей, самообман, вы называете это утешением.
Так что, хотя я и не съел ни кусочка мяса того ягненка, я все же был соучастником кражи.
Мой брат Ормонжон и Азимжон неделю боялись меня.
Я просто перестал с ними общаться. Что ты сказал?
Да, их там вырезали. Мирзагалиб убит. Они терли кожу и вскрывали себе черепа, пока не сказали «гаш-паш». Затем они сожгли пучок камыша, сварили в брюхе печень и съели ее.
Я сказал, что не ел. У меня пропал аппетит… Через некоторое время я сказал: «Я вас всех ненавижу!» Я отошел в сторону. Затем я стал ждать.
Ну, ты же не пойдешь к пастуху и не скажешь ему. Потом я ушел. Я пошел спать…
Я хочу плакать, брат. Мне стало жаль Батыра и его жену. Тогда мне стало жаль наших пацанов… Да! Я не знаю, когда они вошли. Тем не менее, они ели мясо в течение трех или четырех дней. Нет… девушки ели в постели. Так вот, они тоже не были на небесах, дорогая.
Вы, писатели, капризны. Когда вы говорите о хорошем человеке, вы имеете в виду человека белого, как молоко, и невинного, как мышь. Однако в жизни таких вещей не бывает: это, я думаю, просто идея… Ха-ха-ха. Ваше утверждение тоже звучит как «моральный кодекс человека в коммунистическом обществе».
Если код отсутствует, это все.некоторые верят, что люди последуют за ним: будет как в брошюре. Это бессмысленные слова.
Прошли дни.
Снег засверкал… Наши походы и прогулки по горам, как известно, превратились теперь в сказку. На морозе мы вытаскивали вату из треснувших мешков, как будто они были замочены в воде.
Да, два человека веревкой тянули хлопок с одной стороны. Потом мы выйдем во двор. Мы привыкли набирать «белое золото». Когда это красивое «белое золото» упало на юбку, оно родилось и стало похоже на кулак. Глубоко мокрый.
А? Я не знаю, как они его сушат. Но я видел, как он спал в паре комнат и гнил.
Затем начинается сбор.
Теперь, дорогие наши: брат Ормонжон, брат Азимжон, Мирзагалиб и все их товарищи — пока немного не похолодало, или если цистерна вовремя не закипела, они вошли бы в хижину пастуха Батыра и спрятались в ней.
Пастух и его жена счастливы!
Теперь мы были одиночками. Нет, я не входил. Как мне войти!
Послушайте это масло.
Мы возвращаемся. Вы знаете, что ни учитель, ни бригадир не сказали бы такой день… Я до сих пор не понимаю, почему. Они думают, что это охладит мою кожу?
Но самое смешное, что дети все равно знают. Храбрый пастух тоже знал. В день нашего раннего отъезда они пришли с женами. В постель… Должно быть, я немного волновался.
— Здравствуйте, приходите, гости! — сказал брат Ормон.
Мой брат Азимжон приказал детям сделать матрас. Отслужив, отважный пастух поклонился и снова сказал дому, будто бы он не вошел, мы не сможем увидеть тот мир или потусторонний мир.
— Это шутка, братцы… Мы приняли ее как должное. Возьмем одну кровь. — Твои сестры тоже просят милостыню, — сказал он.
Я задолбался.
— Ну как же так… — сказал брат Ормонжон. — Другое дело, если бы твой ягненок нашелся.
— Да, похоже, мы и в ту ночь выглядели неважно, — сказал брат Азимжон. — Нам так стыдно.
«Эй, мои братья,» засмеялся пастух. — Мы были смущены. Верите ли вы нам?… Теперь не будем много говорить, братья. Барашек нашел аккаунт. Жена? Эй, мы нашли это в Шодитокай. Они сказали, что это корм для собак… Теперь, если ты скажешь, что мы счастливы, ты будешь нашим гостем…
После этого он сказал, что больше на мою шкуру выходить не будут, просто сорвут стебли и будут сидеть дома и курить.
«У нас в деревне два грека, — сказала потом его жена. — Мы взяли ведро воды.
Вы удивлены, дорогой? Я удивлен! Конечно!
В ту ночь они веселились в хижине. Это продолжалось снаружи. Я лег спать. Когда ребята подошли и включили свет, они сели напротив меня.
Большинство из них хорошо провели время. Трудно поверить словам человека в приподнятом настроении,но… ха-ха, вот что вы подумали: сожаление… Ну, один ушел, один взял, один оставил, один…
Судя по всему, они все прикасались к этому мясу. Помню одно из восклицаний Азимжона:
«Мы дураки!» — сказал он со стоном. — Мы дурачимся сознательно. Какие мы узбеки? Их можно назвать узбеками. Что ты сказал, Ормонджон?
— Мы совсем избалованы, — пробормотал брат Ормон. — Но сама жизнь заставляет человека.
«Их не заставляют!»
— Почему?
— Вот так… Может, денег соберем?
— Если так!
Потом снова обо мне заговорили. Один, я не мог разобрать по его голосу, стоя:
— Пни этого Эргашвоя внутрь! он сказал. «Он мне кажется хуже собаки… Теперь он будет вечно смеяться над нами, ублюдок». Дикий…
— Не волнуйся, — сказал брат Ормонджон. — Такое в жизни бывает…
Я рассказываю эту историю не для того, чтобы похвалить себя. Если вы попросите того масла, то я теперь в пять раз хуже их: не буду есть свое право. Я не называю никакой власти человеком… Вот и все. Теперь у нас у всех глаза открыты…
Да, на следующий день… шел снег. Как дождь в горах!
Автобусы выстроились вдоль улицы. Головы парней в небе. Наконец-то они возвращаются в университетские аудитории! Я стоял на крыльце. Моя сумка со мной. Хотел выразить благодарность пастуху и его жене. Они мне очень понравились!
Да, они пришли.
— Добро пожаловать! Спасибо, Ормонжон! — сказал пастух Ботир. — Дорогой, тебе… Всем вам. Смотри, ты жил так, как будто ел одну изюминку на сорок… Мы не могли дотянуться до твоей ценности.
Он пожал всем руки и отвернулся, оставив меня одну. Потом жене он стал нравиться. Когда посылка дотянулась до меня кончиками рук, я был в шоке.
Я шел к ним дрожа.
«Ботир брат, сестра… Я тебя очень люблю», — сказал я. — Не расстраивайся.
«Нет, ты нас не любишь», — сказала его жена. — Ты ненавидел это с самого начала.
— Верно, брат. «Вы не любили нас,» сказал пастух. — Эти ребята другие…
— Ведь я тебя очень уважаю.
— Ерунда, — сказала женщина.
— Да, — сказал ее муж.
Абдукадир смотрел на меня лежащего. Вот и все.
Итак, что вы здесь увидели, какой вывод сделали? Здесь я увидел широту и глубину простого, простого узбека.
Не поверите, но, садясь в автобус, я плакала, глядя на аиста из холодного окна: за великодушие этих узбеков, несмотря на лишения и бедность, они не ограничены, их легендарное гостеприимство — инстинкт. ..потому что так и осталось… внутри я плакала от радости.
Извините, наш разговор шел об «узбекском характере». В великих историях, которые вы рассказали, есть правда. Но эта моя простая, простая история пришла мне в голову, моя дорогая.Поэтому его действие на меня совершенно частичное.
Автор: Шукур Холмирзаев
Juda ham yaxshi natija
Menga yoqdi