Uylar to‘la non, och-nahorim bolam,
Ariqlar to‘la suv, tashnai zorim bolam.
O’tmishdan
Turobjon eshikdan hovliqib kirar ekan, qalami yaktagining yengi zulfinga ilinib tirsakkacha yirtildi. Uning shashti qaytdi. Jo‘xori tuyayotgan xotini uning qo‘lidagi tugunchani ko‘rib, kelisopni kelining ustiga qo‘ya chopdi. Keli lapanglab ag‘anadi, chala tuyilgan jo‘xori yerga to‘kildi. Turobjon tugunchani orqasiga bekitib, tegishdi:
– Akajon, degin!
– Akajon! Jo-on aka!..
– Nima berasan?
– Umrimning yarmini beraman!..
Turobjon tugunchani berdi. Xotini shu yerning o‘zida, eshik oldida o‘tirib tugunchani ochdi-da, birdan bo‘shashib ketdi va sekin boshini ko‘tarib eriga qaradi. O’z qilmishiga gerdayib turgan Turobjon uning ko‘zini jiqqa yosh ko‘rib:
– Nima ekanini bildingmi?—dedi.– Asalarining uyasi! Turgan-bitgani asal! Mana, mana, siqsang asal oqadi. Bunisi oq mum, harom emas – shimsa ham bo‘ladi, chaynasa ham bo‘ladi.
Xotin yengini tishlab bir nuqtaga qaraganicha qoldi.
– Yo, qudratingdan, ishonmaydi-ya!—dedi Turobjon keltirgan matoini titkilab. – Mana, chaynab ko‘r! Ko‘rgin, bo‘lmasa innaykeyin degin…
Turobjon qizardi. U bir zamon betob o‘rtog‘ini yo‘qlab eltgan tarvuzini, bemaza chiqqan bo‘lsa kerak, sigirning oxurida ko‘rib shunday xijolat bo‘lgan edi.
Hovli yuzida aylanib yurgan oqsoq mushuk to‘kilgan jo‘xorini iskab ko‘rdi, ma’qul bo‘lmadi shekilli, Turobjonga qarab shikoyagomuz «myau» dedi.
– Tur, jo‘xoringga qara! Uni ko‘r, mushuk tegdi.
Xotin turayotib baralla yig‘lab yubordi.
– Bu yer yutkur qanday balo ekan!.. Odamlarday gulutaga, tuzga, kesakka boshqorong‘i bo‘lsam-chi!
Turobjon do‘ppisini boshidan oldi va qoqmoqchi bo‘lganida ko‘zi yirtiq yengiga tushdi, yuragi achidi: endi uch-to‘rt suv yuvilgan yangigina yaktak edi!
– Axir, boshqorong‘i bo‘l, evida bo‘l-da!—dedi do‘ppisini qoqmasdan boshiga kiyib. – Anor, anor… Bir qadoq anor falon pul bo‘lsa! Saharimardondan suv tashib, o‘tin yorib, o‘t yoqib bir oyda oladiganim o‘n sakkiz tanga pul. Akam bo‘lmasa, ukam bo‘lmasa…
Er-xotin tek qolishdi. Xotin jo‘xorini tuyib bo‘ldi, uni kelidan togorachaga solayotib to‘ng‘illadi:
– Havasga anor yeydi deysiz, shekilli…
– Bilaman… Axir, nima qilay? Xo‘jayinimni o‘ldirib pulini olaymi, o‘zimni hindiga garov qo‘yaymi? G’alatimisan o‘zing?
Xotin ovqatga unnadi, erining «boshqorong‘i bo‘l, evida bo‘l-da», degani unga juda alam qildi, xo‘rligi keldi, o‘pkasi to‘ldi.
Ovqat pishdi. Qozonning zangi chiqib qoraygan go‘jaga qatiq ham rang kirgizolmadi. Turobjon ikki kosa ichdi, xotini esa hanuz bir kosani yarimlatolmas edi. Uning imillashini ko‘rib Turobjonning ko‘ziga negadir oqsoq mushuk ko‘rindi. Mushuk yirtilgan yengini esiga tushirdi, avzoyi buzildi. Uning avzoyidan «esiz jo‘xori, qatiq, o‘tin» degan ma’noni anglab xotin, ko‘ngli tortmasligiga qaramasdan, kosani bo‘shatdi, ammo darhol tom orqasiga o‘tib ko‘zlari qizargan, chakka tomirlari chiqqan holda qaytdi.
– Hali tug‘ilmagan bolani yer yutkur deding-a, – dedi Turobjon borgan sayin tutaqib.
Xotin indamay dasturxonni yig‘ishtirib oldi, qozonga suv quyayotib, eshitilar-eshitilmas dedi:
– O’sha asalning puliga anor ham berar edi.
– Berar edi! – dedi Turobjon zaharxanda qilib. – Anor olmay asal oldim!
– Albatta berar edi! Albatta anor olmay, asal olgansiz!
Mana shunday vaqtlarda til qotib og‘izda aylanmay qoladi, mabodo aylansa, mushtning xizmatini qiladi.
– Ajab qildim, – dedi Turobjon titrab, – jigarlaring ezilib ketsin!
Bu so‘z unga qanday ta’sir qilganini faqat boshqorong‘i xotingina biladi. Turobjon bu gapni aytdi-yu, xotinining ahvolini ko‘rib achchig‘idan tushdi, agar izzat-nafs qo‘ysa hozir borib uning boshini silar va: «Qo‘y, xafa bo‘lma, jahl ustida aytdim», der edi.
– Kishining yuragini qon qilib yuborasan, – dedi anchadan keyin. – Nainki men asal olsam! Asal otliqqa yo‘q, hali biz piyoda-ku! Xo‘jayinga bir oshnasi sovg‘a qilib kelgan ekan, bildirmasdan… o‘zidan so‘rab ozrog‘ini oldim… O’zi berdi. Tansiq narsa, xursand bo‘larmikansan debman. Yo tansiq emasmi? Umringda necha marta asal yegansan? O’zim umrimda bir marta yeganman: Shokirxo‘ja qandolatchi asal qiyom qildirayotganda qozoniga ammamning jo‘jasi tushib ketgandi, shu jo‘jani yalaganman…
Turobjonning bu so‘zlari xotinining qulog‘iga notayin bir g‘uldirash bo‘lib kirar edi. Uning Turobjon bilan uy qilganiga uch yil bo‘lib kelayotir, nazarida, bu odam shu uch yildan beri g‘uldirab kelgan, hozirgisi shuning davomiday edi. Ittifoqo, bu kun, nima bo‘ldi-yu, uch so‘zni ravshanroq aytdi: «Jigarlaring ezilib ketsin», dedi. Olamda uning suyangani eri, birdan bir orzusi – anor edi, birdaniga har ikkisi ham yo‘qqa chiqdi.
Xotin uyga kirib ketdi. Anchadan keyin darchadan xira shu’la tushdi. Turobjon ham kirdi. Xotin darcha yonida, bir tizzasiga boshini qo‘ygan, qoramtir – kulrang osmonga qarab o‘tirar edi. Turobjon tikka turib qoldi. Tokchadagi beshinchi chiroq pixillab yonar, uning atrofida katta bir parvona aylanar edi. Turobjon ham darcha yoniga o‘tirdi. Shiftning qayeridir «qirs» etdi, qayerdadir kaltakesak chirqilladi, Turobjonning qulog‘i jing‘illadi. U ham osmonga – xira yulduzlarga qaradi. Masjiddagi keksa baqaterak orqasidan ko‘tarilgan qizg‘ish o‘t ko‘kka olovli iz qoldirib juda yuqoriladi va go‘yo osmonga urilganday chilparchin bo‘lib, «po‘p» etdi.
– Mushak, – dedi Turobjon, – Mullajon qozining bog‘ida. Mullajon qozi beshik to‘yi qilgan.
Xotin indamadi.
– Shahardan to‘ralar ham chiqqan, – dedi Turobjon yana.
Xotin yana indamadi. U Mullajon qozining bog‘ini ko‘rgan emas, ammo ta’rifini eshitgan. Bu bog‘ni ko‘z oldiga keltirib ko‘rdi: bog‘ emas, anorzor… Anor daraxtlarida anor shig‘il, choynakday-choynakday bo‘lib osilib yotipti.
– Bitta mushak uch miri,– dedi Turobjon, – yuzta mushak otilsa… bir tangadan yuz tanga. Bir miridan kam – yetmish besh tanga bo‘ladi.
Er-xotin uzoq jim qolishdi. Turobjon og‘zini katta ochib ham esnadi, ham uf tortdi.
– Ma, buni tik,– dedi u yaktagini yechib, – ma!
Xotin yaktakni olib yoniga qo‘ydi, aftidan, hozir tikmoqchi emas edi.
– Bo‘l,– dedi Turobjon, birpasdan keyin, – ol… Senga aytyapman!..
– Ha, muncha!.. Turtmasdan gapira bering… Tikib qo‘yarman, muncha qistov…
Turobjonning tepa sochi tikka bo‘ldi.
– Hay, sening dimog‘-firog‘ing kimga! Xo‘sh, nima deysan?
– Men sizga bir narsa deyapmanmi? Tikib qo‘yarman.
– Har narsaga ro‘zg‘or achchiq bo‘la bersa… qiyinroq bo‘lar,– dedi Turobjon yaktagini kiyayotib, – kambag‘alchilik…
– Kambag‘alchilik o‘lsin!
Xotin bu gapni shikoyat tarzida aytdi, ammo Turobjop buni ta’na deb tushundi.
– Nima, men seni olganimda kambag‘alligimni yashirganmidim? Erkaboyga o‘xshab chimildiqqa birovning to‘ni, kavush-mahsisini kiyib kirganmidim? Bunday armoning bo‘lsa hali ham serpulroq odamga teg.
– Ikkita anor uchun xotininggizni serpul odamga oshirgani uyaling!
Bu gap Turobjonning hamiyatiga tegdi. «Jigarlaring ezilib ketsin» degani xotiniga qancha alam qilgan bo‘lsa, bu gap Turobjonga shuncha alam qildi.
– E, hoy, anor olib bermadimmi? – dedi Turobjon mayin tovush bilan, ammo bu mayin tovushdan qo‘rqqulik edi, – sira anor olib kelmadimmi?
– Yo‘q! – dedi xotini birdan boshini burib.
Turobjonnipg boshi g‘ovlab, ko‘zi tindi.
– O’tgan bozor kuni yegan anoringni o‘ynashing olib kelganmidi?!
– O’ynashim olib kelgan edi!
Turobjon bilolmay qoldi: xotinining yelkasiga tepib, so‘ngra o‘rnidan turdimi, yo turib keyin tepdimi; o‘zini obrezning oldida ko‘rdi. Xotin, rangi oppoq, ko‘zlarini katta-katta ochib unga vahimali nazar bilan qarar va boshini chayqab pichirlar edi:
– Qo‘ying… Qo‘ying…
Turobjon uydan chiqib ketdi. Birpasdan keyin ko‘cha eshigi ochilib-yopildi.
Xotin uzoq yig‘ladi, eriga qattiq gapirganiga pushaymon bo‘ldi, o‘zini qarg‘adi, o‘lim tiladi; yig‘idan tolib tashqariga chiqdi. Qorong‘i, uzoq-yaqinda itlar hurar edi.
Ko‘cha eshigini ochib u yoq-bu yoqqa qaradi – jimjit. Guzar tomonda faqat bitta chiroq miltillar edi. Samovarlar yotgan. Qaytib uyga kirdi.
Tom orqasida xo‘roz qanot qoqib qichqirdi. Ko‘cha eshigi ochildi. Xotin to burilib qaraguncha Turobjon katta bir tugunni orqalab kirib keldi. U tugunni uyning o‘rtasiga tashladi. Bir choyshab anor har tomonga yumalab ketdi, bir nechasi obrezga tushdi. Turobjon xotiniga qaradi. Uning rangini ko‘rib xotin qo‘rqib ketdi – bu qadar oqargan! Turobjon o‘tirib peshonasini ushladi. Xotini yugurib oldiga keldi va yelkasiga qo‘lini qo‘ydi.
– Qayoqqa bordingiz? – dedi entikib. – Nima qildingiz?
Turobjon javob bermadi. Uning vujudi titrar edi.
Muallif: Abdulla Qahhor
Дома полны хлеба, мой ребенок голоден,
Канавы полны воды, мой ребенок хочет пить.
Из прошлого
Когда Туробжон ворвался в дверь, рукав его пенала застрял в зульфине и порвался по локоть. Его волосы вернулись. Жена его, проголодавшись, увидела узел в его руке и побежала надевать келисоп на невестку. Поле было полно зерна, и недоеденная кукуруза была рассыпана по земле. Туробжан завязал узел за спиной и коснулся:
— Брат, скажи это!
— Брат! Брат Джо-он!..
— Что ты дашь?
— Полжизни отдам!
Туробжон дал узел. Его жена села тут же, перед дверью, развязала узел, вдруг расслабилась и медленно подняла голову, чтобы посмотреть на мужа. Туробжон, расстроенный своим поступком, увидел ее со слезами на глазах:
«Ты знаешь, что это такое? — сказал он. — Пчелиное гнездо!» Остался только мед! Вот, вот, если сжать, мед потечет. Это белый воск, это не харам — его можно носить или жевать.
Женщина закусила рукав и посмотрела в одну точку.
«О, ты не поверишь!» — сказал Туробжон, глядя на принесенную им ткань. — Вот, попробуй пожевать! Попробуй или расскажи потом…
Туробжан покраснел. Он так смутился, увидев арбуз, что однажды потерял своего больного друга в коровнике.
Ходивший по двору хромой кот пытался слизать рассыпанную кукурузу, ему это явно не понравилось, он посмотрел на Туробжона и сказал «мяу».
— Вставай, посмотри на свою кукурузу! Смотри, кот его тронул.
Жена горько плакала стоя.
«Какое бедствие это место!»
Туробжон снял с головы фуражку, и когда он уже собирался дотронуться до нее, его взгляд упал на разорванный рукав, и сердце его разбилось: теперь это была новая куртка, три или четыре раза стиранная!
«Ведь в темноте будь дома!» — сказал он, надевая шапку на голову, не опрокидывая ее. — Гранаты, гранаты… Если бы на пачку гранатов были деньги! Я зарабатываю восемнадцать монет в месяц, нося воду, рубя дрова и сжигая траву из Сахаримардона. Если у меня не будет брата, если у меня не будет брата…
Пара осталась одна. Жена доела кукурузу, положила в миску и проворчала:
— Вы говорите, что страсть ест гранаты…
— Я знаю… Но что я могу сделать? Должен ли я убить своего хозяина и взять его деньги, я должен присягнуть индейцу? Ты странный?
Жена хотела есть, слова мужа «молчи, оставайся дома» причиняли ей боль, она чувствовала себя униженной, легкие были полны.
Еда приготовлена. Даже творог не мог добавить цвета котлу, почерневшему от ржавчины котла. Туробжон выпил две чашки, а его жена не смогла и полчашки. Увидев его улыбку, Туробжон увидел в его глазах обмякшего кота. Кот вспомнил про порванный рукав, голос у него сорвался. Узнав значение его голоса как «не хочешь есть овес, кефир, дрова», женщина, несмотря на разочарование, осушила чашку, но тут же ушла за крышу и вернулась с покрасневшими глазами и венами на висках.
— Ты сказал, что нерожденного ребенка надо зарыть в землю,- говорил Туробжон все больше и больше.
Жена молча убрала со стола, налила в котел воды и невнятно сказала:
— Он бы еще дал гранаты за этот мед.
— Он бы! — возмутился Туробжон. — У меня вместо гранатов мёд!
— Конечно, он бы! Конечно же, у вас вместо гранатов мёд!
В такие моменты язык становится жестким и не двигается во рту.
— Я удивился, — дрожащим голосом сказал Туробжон, — да будет раздавлена ваша печень!
Только смуглая женщина знает, как на нее подействовало это слово. Сказал это Туробжон и, увидев состояние жены, рассердился, и если бы у него было хоть какое-то достоинство, то он пошел бы, погладил ее по голове и сказал: «Не печалься, я сказал это от гнева».
— Ты заставляешь чье-то сердце кровоточить, — сказал он через некоторое время. — Если бы я только мог получить немного меда! Дорогой, никакой езды, мы все еще пешком! Мой друг пришел в подарок хозяину, не сказав мне… Я попросил его взять немного… Он дал мне. Интересно, будешь ли ты счастлив. Или это не так? Сколько раз вы ели мед в своей жизни? Я ела его один раз в жизни: когда кондитер Шакирходжа делал мед, цыпленок моей тети упал к нему в горшок, и я лизнул этого цыпленка…
Эти слова Туробжона прозвучали невольным ревом в ушах его жены. Уже три года, как она вышла замуж за Туробжона, по ее мнению, этот мужчина процветал эти три года, и поэтому нынешний был таким. Союз, то, что произошло в этот день, сказал три слова яснее: «Пусть ваши печенки будут раздавлены». Ее опорой в мире был муж, и вдруг ее единственной мечтой стал гранат, они оба внезапно исчезли.
Жена вошла в дом. Через некоторое время из окна упал тусклый свет. Туробжон тоже вошел. Женщина сидела у окна, опустив голову на одно колено, и смотрела в темно-серое небо. Туробжон встал. Пятая лампа на полке мерцала, а вокруг нее крутился большой пропеллер. Туробжон тоже сидел у окна. Где-то в потолке «заскрипело», где-то завизжала ящерица, зазвенело в ушах Туробжона. Он тоже посмотрел на небо — тусклые звезды. Красная трава, поднявшаяся со спины старика в мечети, поднялась очень высоко, оставив за собой след голубого огня, и «вспыхнула», словно ударившись о небо.
— Мускул, — сказал Туробжон, — в саду Мулладжона. Кази Мулладжан устроил колыбельную свадьбу.
Жена не сказала ни слова.
Туробжон снова сказал: «Торас вышел из города».
Жена снова замолчала. Он не видел сада Мулладжана Кази, но слышал его описание. Он увидел этот сад перед глазами: не сад, а гранатовая роща… Гранаты висели на гранатовых деревьях, как чайники.
— Один мускул — это три мили, — сказал Туробжон, — если задействуются сто мускулов… одна монета — это сто монет. Меньше чем мири составляет семьдесят пять монет.
Пара долго молчала. Туробжон широко открыл рот, зевнул и фыркнул.
— Ма, надень, — сказал он, снимая куртку, — ма!Жена взяла юбку и положила рядом с собой, видимо, она не собиралась ее сейчас шить.
— Будь, — сказал через некоторое время Туробжон, — возьми… Я тебе говорю!..
— Да, столько!.. Позвольте мне говорить без нажима… Держу пари, столько…
Волосы Туробжона встали дыбом.
— Эй, о ком ты беспокоишься! Так что вы скажете?
— Я тебе что-то говорю? буду шить.
— Труднее будет, если жизнь будет горька на все, — сказал Туробжон, надевая куртку, — бедность…
— Пусть бедность умрет!
Жена сказала это в форме жалобы, но Туробджоп понял это как нагоняй.
— Что, я скрыл свою бедность, когда женился на тебе? Разве я носил чужую одежду и кавуш-махси в чимильди, как мужчина? Если вам снится такой сон, прикоснитесь к тому, кто еще богаче.
— Позор тебе, что за два граната возвысил жену до богача!
Эта речь тронула сердце Туробжона. «Пусть твоя печень будет раздавлена» ранило Туробжона так же сильно, как и его жену.
«Эй, я не принес гранат?» — сказал Туробжон тихим голосом, но это был страх перед тихим голосом, — не принес ли я гранат?
— Нет! — сказала его жена, вдруг повернув голову.
Голова Туробджонипга раскалывалась, глаза были закрыты.
— Ты принес анорин, который ел в прошлый базарный день?!
— Я принес его, чтобы играть!
Туробжон не мог понять, ударил ли он жену по плечу, а затем встал, или же после того, как встал; он увидел себя перед обрезом. Женщина, белого цвета, смотрела на него широко открытыми глазами, покачивала головой и шептала:
— Поставь… Поставь…
Туробжон вышел из дома. Через некоторое время дверь на улицу открылась и закрылась.
Жена долго плакала, жалела, что грубо говорила с мужем, проклинала себя, желала смерти; вышел в слезах. Было темно, вдалеке лаяли собаки.
Открыв уличную дверь, он огляделся – молча. Со стороны Гузара мерцал только один огонек. Самовары лежат. Он вернулся и вошел в дом.
За крышей пропел петух. Уличная дверь была открыта. Прежде чем жена повернулась посмотреть, Туробжон вошел за большим узлом. Он бросил узел посреди дома. Лист граната покатился во все стороны, несколько упало в обрез. Туробжон посмотрел на жену. Увидев его цвет, женщина испугалась — такой он был бледный! Туробжон сел и взялся за лоб. Жена подбежала к нему и положила руку ему на плечо.
— Куда ты ушел? — сказал он задыхаясь. — Что ты сделал?
Туробжон не ответил. Его тело дрожало.
Автор: Абдулла Каххор