Tana-to‘shi qotmadan kelgan, bo‘y-basti, qad-qomati mirzaterakday tik; chollikdan-dollikdan, behollikdan so‘z ochsangiz, hali-beri qariyalikni bo‘yniga oladigan ahmoq yo‘q, deya ilmoqli savolingizni o‘zingizga chalpak qilib yopishtirib qo‘yadigan chapaniroq, ayni choqda tanti, yuzlari hamon Baxmalning “besh yulduz” olmasiday tiniq To‘lanboy otaning yoshi yetmishga tutashib qolganiga qaramay, sovitilgan otday! Kunba-kun yasharib borayotganiga ayrim uzangi-yo‘ldoshlari havas qilsa, boshqalari hasad qilib qo‘yarlar.
Emaklagan bolaning etagidan tortadigan dushmani bo‘ladi. Otaning ko‘z ochib ko‘rgan jufti haloli bundan besh-olti yil burun “bevafo”lik qildi. Otani yolg‘izlatib, yorti qoldirib ketdi. Ota yolg‘iz yotib, yolg‘iz turib yurdi. Borsa kelmas “mamlakat”ga bevaqt ketgan yostikdoshining qadri bilindi.
O‘zingga o‘zing qnlding, yotasan yolg‘izgina…
Baxayr, otaning bo‘yinsalari — tobutkash tengqurlari bilan o‘g‘il-qizlarining gaplari bir yerdan chiqib, unga munosib “yor” izlashga kirishdilar. Dastlab ota ko‘nmadi. “O‘g‘il-qizlar, kelinlar oldida kulgi bo‘lamanmi?!” dedi. Bolalikdan bir ko‘chada tepishib katta bo‘lgan jo‘ralari “Yolg‘izlik Bir o‘ziga yarashgan, bandasiga esa bir bosh — balo bosh, ikki bosh — qozon osh. Sening yoshingdagi kishiga tani mahram judayam kerak”, deb ko‘ndirgan bo‘ldilar. Endi To‘lanboy otaning yoshiga, didiga mos keladigan, atrofida parvona misoli chirillab aylanib turadigan, o‘g‘il-qizlariga, hovli to‘la kelin-kepchik, bola-baqralarga bosh bo‘ladigan toza tabiatligina, fahm-farosatligina, qo‘y ko‘rmasa ham, qumaloq ko‘rgan, nasl-nasabi duragaylashmagan ayol topish lozim bo‘ladi. Biroq, shunday nozikta’b ayolni tayyorlab qo‘yibdilarmi? Izlashga tushdilar. Izladilar. Topilishga topildi-yu, lekin birining ham bo‘yi past, ham o‘yi. Birining esa sochi tovoniga tushadi-yu, aqli sal anaqaroq. Boshqasi har jihatdan mos tushadi-yu, avlod-ajdodi surishtirilsa, lop etib chatoq joyi chiqib qoladi. Biri — bozor ko‘rgan echki. Biri eshik ko‘rgan bo‘ladi-yu, beshik ko‘rmagan. Yana biri esa o‘zini bozorg‘a solg‘on…
Yorug‘ dunyo ham ko‘ziga yomon ko‘rinib yurgan kunlarining birida ota tengqurlari qatori juma namoziga yo‘l oldi. Namoz boshlanguncha savdo rastalarini kezdi. Yoymabozorni ko‘zdan kechirgan bo‘ldi. Nabiralariga xo‘rozqand, “to‘pim, to‘p-to‘p etasan, ursam qochib ketasan” kabi har xil o‘yinchoqlar xarid qildi. Sabzavot sotiladigan rastalarni ham oraladi. Yoshi qirqlardan oshgan, qalingina qoshlari bir-biriga tutashgan, gapga solsangiz ham, yuz-ko‘zlariga baqa misoli baqrayib tikilsangiz ham basharangizga qaramaydigan, istarasi issiqqina bir ayol kartoshka, sabzi-piyoz sotib o‘tirgan ekan. Otaning yuragi bir qo‘zg‘ala tushdi. Andak dovdiraganday bo‘ldi. O‘pkasini sal-pal bosib olgach:
— Mol egasiga o‘xshamasa, harom o‘ladi. To‘g‘rima, qizim? — dedi. Ayoldan sado chiqmagach, piyoladek kartoshkani qo‘liga olib salmoqlab ko‘rdi. So‘ng kartoshkani kaftlari orasida uqalagan ko‘yi davom etdi: — Molingiz yaxshi molg‘a o‘xshaydi, qizim. Yerlaringiz qumaloqma, diyman-da. Kartishkangiz aytib turibdi. — Kartoshkani joyiga qo‘yib, sumakdek sabzini qo‘liga oldi. — Bunday sabziga hech ko‘zim tushmagan ekan. Jaltillaydi-ya! Kiroyi sabzing bo‘lsa, shunday bo‘lsa-da! Yerda gap ko‘p-da. Biraq, ishlovgayam qaraydi, qizim. — Sabzini ham joyiga qo‘yib, kaftlarini bir-biriga ishqalab changini qoqdi. — Hazirgi erkaklar, qizim, hazirgi erkakman deganlar, qizim, sizday kelinchakdi bozorga jubarib qo‘yib, o‘zi…
“Layloning tomiga chiqsam, g‘ozlari g‘avg‘o qilur,
Erlari uyda turib, xotuni savdo qilur”
deganga o‘xshab, a, qizim… Nima, kuyov …mi, qizim? Xo‘sh, bu yog‘i qanchadan bo‘ldi, qizim?
Ayol hadeganda javob beravermadi. So‘ng yana gapga soldi; kitobiy tilda ham gapirib ko‘rdi, Ergash Jumanbulbul o‘g‘li bilan otasi rahmatli bordi-keldi qilganini ham qistirib o‘tdi; goh “jo‘q”ladi, goh “yo‘q”ladi… Chamasi, bu shilqim xaridorning diydiyolari joniga tegdi shekilli, nihoyat, ayol tilga kirdi:
— Ota, sizga o‘zi nima kerak?
To‘lanboy ota birato‘la shoshib qoldi. O‘zingiz kerak deyishga tili bormadi. Axir, yoshi bir joyga borib qolgan chol, hovli to‘la kelin-kepchik, nevara-chevarasi bor — eshitgan quloqqa yaxshi emas. Boz ustiga, sinalmagan otning sirtidan o‘tma, degan gap ham bejiz aytilmagan. Jilovni tortish kerak. Yana ezmalik qilsa, yuzdan parda ko‘tarilishi mumkin. Xullas, ayoldan jo‘yali javob ololmagach (jo‘yali javob deganda ota nimani nazarda tutganini yolg‘iz o‘zi bilardi), kerak bo‘lsa-bo‘lmasa, uch-to‘rt kilo sabzi-piyozni aytilgan narxda xarid qilib, nosrang qog‘oz xaltachaga solingan bozorliqni chorrahada tilanchilik qilib o‘tirgan kampirga hadya etib, undan uzundan-uzoq duoi fotiha olgach, namozi jumaga kirib ketdi. Masjidda zamonamizning dolzarb masalasi — diniy aqidaparastlik va terrorchilikka qarshi kurash masalasiga bag‘ishlangan “amri ma’ruf”ni eshitib, xiyla dovdirab, el qatori sajdaga bosh qo‘yib, so‘ng o‘zicha xomaki reja tuzib uyiga qaytdi. O‘zi uyga qaytdi-yu, yuragi qaytmadi — o‘sha ayolning yon-berisida qoldi.
Ota birvarakayiga namozi jumani kanda qilmay qo‘ydi. Har gal nimanidir bahona qilib jamoatga qo‘shilmasdi. Ba’zan “Baribir mendan imom chiqmaydi” deb so‘qqaboshligiga ishora etib qo‘yishni ham unutmasdi.
Rostini aytganda, ota o‘sha ayolning yuragiga ham bir chimdim cho‘g‘ sola kelgan edi. Tajribali-da, gaplarining ham salmog‘i bor, suyuq emas, ma’nili. Yurish-turishidan, o‘zini tutishidan min topib bo‘lmaydi.
Navbatdagi namozi jumaga sal boshqacharoq bo‘lib bordi. Soqol-mo‘ylovini qirib-qirtishladi, sip-silliq bo‘ldi. Onangni otangga bepardoz ko‘rsatma degan gapning teskarisini qildi. Ulfatlari, ha, dedi, to‘daga tushadigan otday bo‘lib olibsan-ku? Ota, ha, nima bo‘pti, deb o‘zini go‘llikka soldi.
Bu gal juma namoziga ertaroq bordi. Ishonarli bahona topib, yo‘l-yo‘lakay ulfatlaridan ajraldi. O‘zini sabzavot bozoriga urdi. Biroq, o‘sha ayolning qorasi ko‘rinmadi. Yoyma, chayqov, meva-cheva, qandolatchilik, oqlik, kiyim-kechak rastalarini birma-bir kezib chiqdi. Timni ham erinmasdan ko‘zdan kechirdi. U ko‘zga chalinmadi. Axiyri shu atrofdagi xotinlardan so‘radi. “Bir haftadan beri kelmay qo‘ydi” degan javobni eshitdi. Otaning mazasi qochdi. Nima qilishini bilmay boshi qotdi. Shalvirabgina masjidga kirdi, lekin bu galgi “amri ma’ruf” nechog‘liq dolzarb masalaga bag‘ishlanmasin, qulog‘iga xech narsa kirmadi. Nihoyat, ovi baroridan kelmagan ovchiday bo‘lib uyga qaytdi.
Navbatdagi juma kelishini ko‘zlari to‘rt bo‘lib kutdi. Guzarga chiqib hamqishloqlarining xo‘roz urishtirishini, shiyponda oshiq tashlayotgan havaskor qimorbozlarning janjallarini tomosha qilib qaytadi. To‘ng‘ich o‘g‘li Toshkentdai keltirgan kitoblarning u yer-bu yeridan cho‘qilab o‘qigan bo‘ladi. Shu o‘g‘lining ajab odati bor: Toshkentga yo‘li tushsa, albatta otasiga bir dasta kitob ko‘tarib keladi — go‘yo ko‘zi uchib turganday, o‘qishi lozimday. O‘zi o‘la qolsa ham o‘qimaydi, kitobni qo‘lga olsa uyqusi keladi. To‘g‘ri, ba’zan otaga ma’qul keladigan kitoblardan ham ola keladi. Masalan, o‘tgan yili asli Baxmaldan bo‘lgan To‘ra Sulaymonning “Sayhon” kitobini keltirdi. Ota uni qayta-qayta mutolaa qildi va “To‘raboy ham bizga o‘xshagan kuygan qullardan ekan, — degan xulosaga keldi.
Ne’mat, esingda bo‘lsin, shu To‘ra buvangdi bir kuni qo‘y so‘yib chaqiramiz” deb niyat qildi. O‘g‘li rozi bo‘ldi. Oradan uch-to‘rt kun o‘tib ota niyatidan qaytdi, “U shoir bo‘lsa, bizning ahvolimizni ko‘rib ustimizdan kulib ketmasin” deb andisha qildi…
Kunlarning kechishi qiyin bo‘ldi. Oradan oy o‘tganday, yil o‘tganday tuyuldi. Nihoyat, juma ham keldi, yana juma namoziga otlandi. Ajabki, yana o‘sha hol takrorlandi. O‘sha ayolni ko‘rdim degan odamni uchratmadi. Hafsalasi pir bo‘lib, negadir mardikor bozoriga yo‘l oldi. Na yurar, na o‘tirar joyining tayini bor — bir tomonda erkaklar, bir yonda ayollar to‘p-to‘p bo‘lib turishibdi. Yosh kelinchakdan tortib yoshi bir joyga borib qolgan xotinlargacha uchraydi. Birlari uyat-puyatni ham yig‘ishtirib qo‘yib, “xaridor” bo‘lib borgan kishiga ko‘ndalang bo‘ladi: “Meni oling, meni opketing, xursand qilaman…” Boshqalari xuddi ayb ish qilib ko‘ygandek qisinib-qimtinib o‘zlarini chetroqqa tortadi, yer chizib turadi. Ust-boshlari yupun, lablari yorilib, yuzlari to‘rlab ketgan… Anavilari esa mardikor bozoriga kelganini ham unutgan ko‘rinadi, topgan-tutganini ustiga ilib, yana-tag‘in, noz-karashma qilishiga o‘lasanmi!
Ota bir chekkadan mardikor xotinlarni ko‘zdan kechira boshladiyu noxos o‘sha ayolni ko‘rib yuragi hapriqib ketdi. Ayol otaning bozor oralab yurganini olisdan ko‘rgan shekilli, o‘zini panaga oldi. Ota ham noqulay ahvolga tushdi. Shu ayolning o‘rnida tug‘ishgan, tutingan bir zaifa qarindoshini ko‘rganday bo‘ldi. O‘zini xo‘rlanganday, or-nomusi toptalganday his etdi. Yaqinroq bordi. Xuddi ta’ziyaga kelgan odamdek, “Yaxshimisiz, qizim”, dedi. Ota “bandalik” degan ohangda gapirdi. Ayol ham buni sezdi. “Shukr”, dedi pichirlab.
— Men o‘tgan haptayam, bugunam sizdi rosa izladim. Mana, nihoyat, topdim, — dedi ota.
— Ha endi… — dedi ayol yerga qarab.
Ota yana nima deb gapni davom ettirishni bilmasdi. Ayol esa bu yerda turganidan xijolat bo‘lmoqda edi. Nihoyat, ota tilga kirdi:
— O‘g‘rilik ayb, qizim. G‘arlik ayb, qizim. Lekin tirikchilikding aybi jo‘q. Yuring, men sizni olib ketay. Uyimiz uzoq emas. Kechqurun o‘g‘illar olib kelib qo‘yib ketishadi.
— Rahmat, aka… Bugun shu atrofdan biron hojatmand chiqib qolar. Uydagilarga ertaroq kelaman, deb edim.
Ayol ilgari unga “ota” deb murojaat qilgan edi, bu gal “aka” dedi. Shu birgina so‘z bilan o‘zini otaga, otani o‘ziga yaqin tutayotganini bildirdi. Ota buni sezdi. Sezdiyu ayolga bo‘lgan hurmati yanada ortdi.
— Uylaringiz qayerda, singlim? — Endi u ham “singlim”ga o‘tdi. — Kimlaringiz bor? Kuyovingiz…
Ayol birdan javob berdi:
— Uyimiz shaharning shundoq biqinida — Ulug‘bek qishlog‘ida. Eski Jdanov kalxozi. Xo‘jayinimni so‘radingiz, u kishi dardmand. Ishga yaramaydi. Endi…
Ayol yer suzdi.
Ota gapni boshqa tarafga burdi:
— Singlim, juma namoziga kirib chiqqunimcha kutib tura olasizma?
— Xaridor kelib qolsa netaman?
— Bir kishiga va’da berib qo‘yib edim, deysiz-da.
— Voy, yolg‘on gapiramanma?
Ota nima deyishni bilmadi. Bilganda ham bu ayolni dabdurustdan uyiga nima deb ergashtirib boradi? Axir, uyidan mardikor ayol izlab chiqqan emas, mardikorga ehtiyoj ham yo‘q.
— Bo‘lmasam, juma namozidan chiqib tuvri shu yerga kelaman. Agar biror kishi olib ketmasa, bafurja gaplashamiz, — deb tayinladi ota.
— Xo‘p, — dedi ayol.
Namozdan so‘ng ulfatlari otani “jiz-biz”ga taklif qilsalar-da, zarur ishi borligini bahona qilib mardikor bozoriga yo‘l oldi. Kelsa — “singil” yo‘q. Birpas kutdi. Keyin pista chaqib o‘tirgan ayollardan uni so‘radi. “Bir kishi olib ketdi”, deb javob berishdi. Kimdir o‘zini taklif qildi, otaning yo‘liga ko‘ndalang bo‘ldi.
— Unga shirinkoma berib qo‘ygan edim, — deya bahona qildi ota va ichida “Xudoning o‘zi kechirsin” deb qo‘ydi.
Endi uyga qaytishdan boshqa iloji yo‘q edi.
O‘sha kecha tun bo‘yi ichikib chiqdi. Xuddi o‘z xotini yoki o‘zining tug‘ishgan singlisi mardikor bozoriga chiqqanu uni bir boyvachcha uyiga olib ketgandek tuyulaverdi. Uyiga olib borgach, tegajoqlik qilib, hol-joniga qo‘ymasdan… “Astag‘furilloh” deb ikki yelkasiga tufladi.
Ayol ko‘hlikkina, hali ohori to‘kilmagan kiyimday bejirim, to‘kis edi. Yuz-ko‘zlaridan iboli, hayoli ekani, ko‘cha xotini emasligi shundoqqina bilinib turardi.
Tong otishi bilan apil-tapil nonushta qilib, zarur ishi borday jadal shaharga otlandi. To‘ng‘ich o‘g‘li Ne’mat “Ota, o‘zim moshinda eltib qo‘yaman”, dedi. “Xo‘p”, dedi. O‘g‘li yap-yangi “Neksiya”da otani aytgan joyiga eltib qo‘ydi. “Kutib turaymi?” deb so‘radi. “Yo‘q, ketaver…”
“Singil” yana ko‘rinmadi. Mardikor bozorni bir aylandi, ikki aylandi — yo‘q. Peshin namozini masjidda o‘qidi. Namozdan so‘ng masjid hovlisidagi so‘riga yonboshlab olib “pirra” o‘ynayotgan chollarga ko‘zi tushib ajablandi.
— Bu qimor emas, shunchaki o‘yin, — deb izoh berdi chollardan biri.
— Agar qo‘shilmoqchi bo‘lsangiz, bitta sherik topib keling. Yutqazganlar chiqib ketadi, o‘rniga kirasizlar. Lekin mag‘lublar g‘oliblarga ikkitadan jigarkabob olib beradi, — dedi simobi sallasini yoniga yechib qo‘ygan cho‘qqisoqol chol.
— Davleniyam bor, jigarkabob yemayman, — deb ota tashqariga yo‘naldi.
Bu kun ham noumid bo‘lib qaytdi. “Singlisi”ni izlab Ulug‘bekka boray desa, jo‘yali bir bahona yo‘q. Nima deb boradi? Betini qattiq qilib borgan taqdirda ham uyidagilar nima deb o‘ylaydi, nima deb so‘ylaydi?..
Tun bo‘yi yana behuzur bo‘ldi. Bomdodgacha ikki rakaat nafl namozini o‘qidi. Bomdoddan so‘ng birdan dili yorishib ketdi: axir, Ulug‘bek qishlog‘ida eski tanishi — Toshpo‘lat o‘tog‘asi yashaydi-ku! Avvalroq esiga tushmaganini qarang-a! Ota Ulug‘bekka yo‘l oldi.
Xayriyat, o‘tog‘asi uyda ekan. Ko‘ngli joyiga tushdi. Boshida bog‘dan-tog‘dan, zangdan-zamondan safsata sotib, gapni aylantirib kelib “singil”dan so‘z ochdi. Shundan keyin gap gapga ulana tushdi. Shariatda sharm yo‘q deganlariday, ota boshidan o‘tgan sarguzashtlarni bir-bir dasturxon qildi. Albatta, ora-orada bu besh kunlik dunyoning hech kimga vafo qilmasligini ham qistirib turdi.
— Ozarboyjonlarda bundan yuz yillar chamasi muqaddam Aliakbar Sobir degan bir shoiri zamon o‘tgan, — dedi u.
— Xo‘sh-xo‘sh? — deb Toshpo‘lat o‘tog‘a yostiqni qo‘ltig‘iga tortib yonboshlab oldi.
O‘sha shoir “Bu dunyoning baqosiga la’nat, ro‘zg‘orining vafosiga la’nat” degan ekan.
— Obbo zang‘ar-ey, boplagan ekan-ku!
— Endi, o‘zingizdan qolar gap yo‘q, to‘rimizdan go‘rimiz yaqin…
Kampirning qaytish qilganini Toshpo‘lat o‘tog‘a yaxshi bilardi, ta’ziyada ham qatnashgan. U yana bir bora otaga taskin berib, so‘ng boya ta’riflangan “singil”dan gap boshladi:
— Aslida, xudo yaxshini bir joyidan kam qiladi deganlari rost ekan. U qishloqding oldi qizlaridan bo‘lg‘an. Lekin birinchi turmushidan parzand ko‘rmaydi. Aybdi Marjong‘a to‘nkaydilar. O‘n jilcha ro‘zg‘or qilib, ajrashadilar. So‘ng qishlog‘imizdagi uch bolali, ayoli o‘lgan kishig‘a tegdi — Esirgapdan ham bola ko‘rmadi. Uch bolani katta qildi. O‘z bolasiday papalab, oq yuvib, oq taradi. Ikki qizini uzatdi, o‘g‘lini uylantirdi. O‘g‘il bebaror chiqdi. Na ishining tayini bor, na ro‘zg‘or tutishining. Ichkuyov bo‘lib Yangiyo‘lda yashaydi. Bu yoqda Esirgapding kuni Marjong‘a qolg‘an, o‘zi qip-qizil alkash. Uchovoraga qo‘shilmaydi. Ro‘zg‘ordi amal-taqal qilib Marjon tebratib turibdi…
Bu gaplarni eshitgan ota o‘tog‘asiga emas, xuddi Xizrga yo‘liqqanday bo‘ldi. Lekin hozircha sir bermadi, xayr-xo‘shlashib uyiga qaytdi. “Singil”ning ismi Marjon ekanini bilib qaytdi.
Ertasi kuni yana mardikor bozoriga bordi. Ajabki, izlagan odami bir chetda turgan ekan.
— Marjon, qalay, yaxshimisan, tinchmisan?
— Xudoga shukr. O‘zingiz qalaysiz, aka?
Marjon hayron edi: “akasi” ismini qaydan bilib oldi ekan? U “akasi” allaqachon kalavaning uchini topganidan bexabar edi. Avval “qizim” edi, keyin “singlim”ga o‘tdi, endi bemalol ismini aytyapti, sensirayapti.
Nima bo‘lganda ham “aka” bilan “singil” o‘rtasidagi masofa tobora yaqinlashmoqda edi.
— Jur, bir xoliroq joyda gaplashayik, — dedi ota.
Marjon indamasdan unga ergashdi.
Xoliroq joyga — Guliston shahri bilan “Obod mahalla”ni bog‘lab turuvchi temir yo‘l ustidagi osma ko‘prikning tagiga borib o‘tirdilar. Gaplashdilar.
— Marjon, gapding ochig‘ini aytsam, uch haptadan beri seni izlayman.
— Aka, endi nimamni izlaysiz? Mening izlagiligim qolmag‘an. Menga it tegib bo‘lg‘an. It tumshug‘i tekkan yerga suv ichg‘ali sher kelmas.
— Bu nima deganing? Nima, meni sherga mengzayapsanma?
— Shu deganim.
— Tushuntirib so‘yla.
— Ko‘rib turganingizday, tirikchilik — toshdan qattiq ekan. Avval uchratganingizda sabzi-piyoz sotib turib edim, olibsotarchilik qilib yurib edim. Lekin bozor deganingiz ochiq mozordanam yomon ekan: pattachidan boshlab mirshabgacha, mirshabdan do‘xtirgacha “ber-ber” ekan. Kerak bo‘lsa, har bir qarich joy sotiladi. Chayqovchilik qilib topgan pulim choychaqa tugul, kira moshinaning xarajatiniyam qoplamay qo‘ydi.
— Kartishka, sabzi-piyoz o‘z tomorqangdan emasmidi?
— Jo‘q, tomorqani bir o‘zim eplolmadim.
— Ering-chi?
Marjon bir oz dovdiradi.
— Erimma, erim… U kishiga ham oson emas. Jamoa xo‘jaligida ishlab topgani qora qozonni qora bostirdi. Uch-to‘rt oylab haq bermaydi, berganlariyam… Berganing bir kulcha, … tong otguncha deganday. Oxir-oqibat zo‘r berib ichishga o‘tib oldilar. Kunni tunga, tunni kunga ulab juboradi, “zapoy” qiladi.
Ota Toshpo‘lat o‘tog‘asidan hamma gapni bilib olgan bo‘lsa ham, o‘zini bilmaslikka solib gapirdi:
— Bolalaring-chi, ular dastyor bo‘lib qolishgandir, axir?!
— Biz xudo urib, payg‘ambar hassasi bilan turtganlardan, tovoni qon ko‘rmagan bebaxtlardanmiz. U yog‘ini aytaversam… Mayli, aka, qo‘ying endi. Men tirikchilikdan qolmay, uyga quruq qo‘l bilan borolmayman. Menga qarab o‘tirishibdi.
Ota ham o‘zini shoshib turgandek ko‘rsatib, gapning indallosiga ko‘chdi:
— Marjon, seni bunchalik tutib turishim ko‘rar ko‘zgayam yaxshi emas. Endi sen mendan “jo‘l bo‘lsin?» deb so‘rasang… Amakilarimizdan birining oilasi sing‘an. Men shunga “shahar ko‘rmagan” ayol izlab juribman. Yoshi yetmishni qoralab qolg‘an, lekin beli baquvvat chollardan. Unib-o‘sgan qullardan. Qariyb bir jildan beri munosibrog‘ini so‘roqlaymiz. Biri yosh bo‘lsa, biri beboshroq. Biri chinakam sanam bo‘lsa, biri satangroq. Biri beva bo‘lsayam, nevara-chevarali. Endi sen ham ko‘z-quloq bo‘lib jursang. Xudodan sal-pal xabari bor, o‘zimizg‘a o‘xshag‘an jaydari, boshi bo‘sh ayollardan bo‘lsa, xayrli ishga qo‘l urg‘an bo‘larding.
Albatta, Marjon “akasi” kimni nazarda tutayotganini xayoliga ham keltirmasdi.
— Bizding qishloqda siz aytg‘anday ayol bor, lekin uni so‘rab kelmag‘an, odam qo‘ymag‘an kishining o‘zi qolmadi. Uning qat’iy javobi shu: “Men chin dunyoga ketgan erimding arvohini chirqillatib qo‘yolmayman. Qir to‘la qo‘yi, sayhon to‘la samani bo‘lsayam jo‘lidan qolmasin. Tumanbegi bo‘lsayam bu uyga qayta qadam bosmasin”. Shundan so‘ng sovchilarding qadami tindi…
Ota “singil”ning gaplarini eshitib, o‘zining aytar o‘laniga o‘tdi:
— Kun peshin bo‘lib qoldi. Seniyam ishdan qo‘ydim. Bugungi uvol-savobing mening bo‘ynimda. Sen mana buni ol-da, mayda-chuyda qilib uyingga bor, — deb bir tutam pul uzatdi. — Mening senga og‘alik maslahatim — nima ish qilsang qil, lekin mardikor bozoriga bugundan boshlab kelishni bas qil!
Ota o‘zicha himmat ko‘rsatib Marjonning bitmas yarasiga go‘yo tuz sepdi. Ayol unsiz yig‘lashga tushdi, xo‘rligi keldi. Harchand iltimos kilsa-da, “akasi” uzatgan pulni olmadi. Ota ham bo‘sh kelmadi:
— Mayli, qarz deb bil. Qo‘lingga qush o‘tirgan kuni qaytararsan. Ol, baraka topkur, ol!
Marjon nihoyatda o‘sal bo‘ldi.
— Mayli, mendan qaytmasa Xudodan qaytsin, — deb pulni oldi. — Endi haligi, mardikor bozoriga qayta kelako‘rma, degan gapingizg‘a javob bersam. Bu jo‘l bilan pul topishding masxara ekanini o‘zimam bilaman. Boshimdanam o‘tdi. Ayol zoti mardikorlikding ketidan kun ko‘rg‘andan ko‘ra, … qilib tirikchilik o‘tkazg‘ani ma’qul ekan. Mardikor ayol — puldording quli. Aytg‘anini qiladi, sarmoyador o‘z bilg‘anidan qolmaydi. Bir kuni shu yerda turib edim. Bitta aktipbashara, yoshi qaytg‘an kishi kelib, singlim, bizding bir kunlik ishimiz bor, dedi. Mayli, dedim. Moshinasiga mindirib olib ketdi. “Dom”da yashar ekan. Uyiga kirdik. Qo‘lidan tortib gardanig‘acha tilla taqinchoq taqqan juvon kutib oldi. Keyin shohona dasturxonni ko‘rsatib, o‘tiring, dedi. Men bu yerga mehmondorchilikka kelmag‘anman, ishlag‘ani kelg‘anman, qilar ishimdi ko‘rsating, dedim. Avval tamaddi qilib oling, keyin ko‘rsatamiz, ish bo‘lsa qochmaydi, dedi. U desam — bu dedi, bu desam — u dedi. Ko‘rpachag‘a o‘tirishim bilan boyag‘i ayol eshikdi yopib tashqarig‘a chiqib ketdi. Anavi kishi yonimg‘a kelib o‘tirib, “oling-oling” deb mulozamat qila boshladi. Men xuddi qapasga qamalib qolg‘an qushg‘a o‘xshardim. Chinni kosadagi sho‘rvadan bir-ikki qoshiq ichganday bo‘ldim. Birdan og‘zim qurib, tomog‘im qaqrab ketdi. Endi muzday narsa ichgim kelardi, xolos. Bora-bora boshim aylanib, ko‘zim tinib, hushimdi yo‘qotdim, shekilli. U yog‘ini bilmayman. Bir vaqt ko‘zimdi ochsam, a’zoyi badanim o‘zimniki emas… Axiyri ayol kirib keldi. Qalay, yaxshi dam oldingizma, dedi. Ha, dedim. Rosa yaxshi dam oldik, dedim. Yaxshi kasbingiz bor ekan, dedim. Mening kasbim sizding kasbingiz oldida … dedi. Endi shart turib ketishdan boshqa ishim qolmag‘an edi. Yonimg‘a bir dasta pul solib qo‘ydilar. Puldi haligi ayolding basharasiga qaratib otdim. Tanpurushlikning ketidan kun ko‘rishga o‘rgatg‘aning uchun, ochib qo‘yg‘an maktabing uchun senga rahmat, dedim. Bir kuni alohida kelib qo‘l berib, qo‘lingdi olib ketaman, dedim. Ayol hiringladi. Anavi bezbet ham hiring-hiring qildi. Chikdim-da ketdim. Itg‘a talang‘an daydiga o‘xshab ketdim… Siz esa meni odam deb gaplashib o‘tiribsiz! Buning ustig‘a, odamgarchilik qilyapsiz.
Ota Marjonning dardi ichida ekanini bilardi, lekin bunchalik alamzada ekanini aslo o‘ylamagan edi. Ko‘ngli toza, soddadil ayol… Bunday ayolni birinchi marta ko‘rayotgan edi. Ota ayollarning ham o‘ziga yarasha dunyosi borligini, dunyo bo‘lganda ham sirli-sinoatli ekanini ilk bora kashf etayotgan edi… Ilgari Kolumb Amerikani kashf etganda nihoyatda quvongan bo‘lsa kerak, do‘ppisini osmonga otib irg‘ishlagan bo‘lsa kerak, deb o‘ylardi. Yo‘q, quvonmagan bo‘lsa kerak, aksincha, hayratlangan, yangi dunyo qarshisida lol bo‘lib qolgan… Ota ham lol qotdi, chunki bunday “gulzor”ga ilk bora oralayotgan edi. Aslida, ko‘z ochib ko‘rgan xotini bilan ham bunchalik ochilib-sochilib sirlashmagan edi. Bir eshikdan kirib, bir eshikdan chiqib yuravergan ekan. Umrida birorta begona ayol bilan ko‘z urishtirmagan, “ishqirig‘i”ni nojo‘ya yechmagan edi. Ko‘p narsalarni bilmas ekan.
Vaqt ham namozidigarga og‘ib bormoqda. Xayr-xo‘shlashishning fursati yetdi.
* * *
Marjon birinchi eri bilan o‘n yildan ortiq yashab orttirgan davlati “tug‘mas xotin — bedov” degan nom bo‘ldi. Bormagan yeri, bosh urmagan qadamjosi, uchramagan do‘xtiri, yo‘liqmagan tabib-taskani, ko‘rmagan qissachisi, etagini o‘pmagan azayimxoni qolmadi. Foydasi bo‘lmadi. “Bedov”ligicha qolaverdi. Eri esa bitta bolali xotinga uylandi. Bu xotin ham tug‘madi. Shundan so‘ng Marjon el orasida oqlanganday edi:
— Tuvmas xotinding siynasi bilan bo‘ksasi tep-tekis bo‘ladi.
— Marjonding siynasi bilan bo‘ksasi esa… Ayb erida. Mana, ko‘rasiz!
— Ikkinchi eridan ham bola bo‘lmadi-g‘u?
— Qiziqmisiz, muttasil ichib jurgan odamding pushtini araq kuydirib juboradi. Bola bo‘lg‘an taqdirdayam butun bo‘lmaydi: yo shol, yo garang bo‘ladi.
— Shu gapingizda jon bor.
* * *
Xullas, endi To‘lanboy otaga ishning nima bilan boshlanib, nima bilan yakunlanishi belgili bo‘lib qolgan edi. Faqat oshig‘ining olchi yo tavka tushishi; yo chikka, yo pukka bo‘lishi Toshpo‘lat o‘tog‘asiga bog‘liq. Axir, bekorga aytmaydilar, har yerning tulkisini o‘sha yerning tozisi ovlaydi, deb.
Ota xonani ichidan berkitib olib radioning qulog‘ini buradi. Mashhur xonanda ashula aytar edi:
“Bir qarashda misning ham tilloga o‘xshash rangi bor,
Misning bahosi boshqa-yu, tilloning o‘zga narxi bor…”
Sirtdan qaralsa, hamma xotin — bir xotin. Biroq ayollar dunyosining ichiga kirib, ko‘ngillarini taftish qilsangiz bormi! Ayol zotining ayoldan farqi, eh-ha… Hofiz aytganiday, biri tillo bo‘lsa, biri mis. Birlari ohu bo‘lsa, birlari og‘u. Biri jahannam bo‘lsa, biri jannat…
Ota yursa ham, tursa ham ko‘ngliga, ko‘kayiga bir yorug‘lik kirib kelayotgandek bo‘laverardi. Bir kecha tush ko‘rdi: go‘yo xonadonining chirog‘i porillab yonib turgan emish. O‘shandan beri otaning suyagi yengil, ko‘ngli ravshan.
U Toshpo‘lat o‘tog‘asinikiga ustma-ust boraverishni ep ko‘rmay, to‘ng‘ich o‘g‘lini Ulug‘bekka jo‘natdi: “Otam bir kelib ketsin deyapti, degin, o‘g‘lim. Jotib ketadigan bo‘lib borar ekansiz, boboyning mazasi qochibroq turibdi…”
Otaning oilasi singandan buyon bordi-keldilari siyraklashib qolgani sababli o‘tog‘a shitob kiyinib, bo‘yinsasining to‘ng‘ichi bilan yo‘lga otlandi.
Ikki qadrdon tun bo‘yi dardlashdi. Ota jo‘rasiga bor hasratini to‘kib soldi. O‘tog‘a ham gapni aylantirib o‘tirmasdan muddaoga o‘tdi-qo‘ydi:
— To‘lan deyman, siz bilan bizding yoshimizda kishi tanmahramisiz hatto nosqovog‘iniyam qo‘yg‘an joyidan topolmaydi. O‘g‘illar harakat qilmadima? O‘zingiz-chi?
— O‘g‘illardan minnatdorman, ayniqsa, to‘ng‘ichim rosa yelib-yugurdi. Lekin jo‘yaligi topilmadi. Bilasiz, hazir biz dardisar bir yoshdamiz. Nari bo‘lib narimas, beri bo‘lib berimas. O‘zimam bekor jurganim jo‘q. Ammo pichoqqa ilinadigani ro‘paro‘ kelmayapti. Endi, gapding rostini aytsam, Xudodan jashirmaganni bandasidan — sizdan jashirib nima qildim. Qishlog‘ingizdag‘i o‘sha Marjon degan ayol mening mo‘ljalimga sal tuvri kelib turibdi. Sizdi chaqirishdan maqsad ham shu.
— Iya, uning eri bor-g‘u?!
— Eri bor ayol mardikor bozorida jurama! Erining erligiga qoyil qolmadim.
— Bu gapingizda jon bor, jo‘ra.
— Avval uni sabzavot rastasida sabzi-piyoz sotib o‘tirg‘anida ko‘rdim. Oradan bir-ikki hapta o‘tib mardikor bozorida uchratdim. Gapg‘a soldim.
— Ular dehqonchilik kilmasdi chog‘i… Eri mast-alast jurishdan bo‘shamaydi. Ilgari durustg‘ina jigit edi. Xotini o‘lib, uch bolaminan koldi. So‘ng Marjong‘a uylandi.
— Tuvri, dehqonchilik qilishmas ekan. U kartishka-partishkani ko‘tarasiga olib, maydalab sotar ekan. Undan bir naf bo‘lmag‘ach, mardikorchilikka o‘tibdi.
— Bo‘lsa bordir. Men borib bir surishtirib ko‘ray-chi. Ayol kishining mardikorchilik qilishi… Bilishimcha, ishdi pishirib qo‘yg‘an ko‘rinasiz.
— Xudo shohid, unday emas. Uning pokdomon ayollig‘i shunday bilinib
turibdi. Lekin eridan…
— Jaxshi. Men bu ishding oxiriga jetaman.
* * *
Oradan haftalar o‘tdi.
Bir kuni kechga yaqin to‘y-ma’rakalarda choyxonachilik qilib yuradigan bola o‘tog‘ani yo‘qlab bordi.
— Toshpo‘lat bobo, darhol Esirgap akalarnikiga o‘ting ekan. Mehmon kelibdi, — deb aytib ketdi.
Esirgaplar oilasidagi bu kungi to‘planuvning tabiati sho‘ro davridagi raykomning navbatdan tashqari chaqiriladigan byuro majlisiga o‘xshab ketardi.
Marjon og‘alariga “bir kelib ketingizlar” degan ma’noda xat yozib yuborgan edi. Bu xabarni eshitgan ota-onasi, og‘alari Jizzaxning Qangli qishlog‘idan yetib keldilar. “Byuro”ni Marjon ochdi:
— Azal kotiblari sho‘rlik manglayimg‘a o‘chmas-ko‘chmas qilib bebaxtlik tamg‘asini bosib qo‘yg‘an ekan. Bittagina tirnoqqa zor bo‘lib o‘tib boryapman. Oqibatda yomonotliq bo‘ldim. Endi bu yog‘iga sabrimam, bardoshimam tugadi. Sizlardi chaqirishimdan maqsad shu.
El ustida yurgan to‘ng‘ich og‘asi singlisining muddaosini sezib turgan bo‘lsa-da, lekin o‘zini go‘llikka solib:
— O‘zi nima gap, nima so‘z? Tushuntirib so‘ylasang-chi, — dedi.
— Qaysi birini tushuntiray, aka? Bir tushuntirib, bir tushuntira olmay yarim umrim o‘tib bo‘ldi. Endi bu yog‘i…
Shu tobda onaizor gapga aralashdi:
— Senday bebaxtni tug‘may men o‘lay, qizim! Nasl-nasabimizda tuvmas xotin degan, bedov degan tavqila’nat tamg‘asini olgan ayolding o‘zi bo‘lmag‘an. Hayronman, nima uchun Xudoyim seni birgina tirnoqdan qisib qo‘ydi ekan?! Bolam, bu elda tuvmas xotin birgina senma?.. Boy desalar boyga, xon desalar xonga munosib qiz eding… Endi nima bo‘lg‘andayam jo‘li ulug‘, jo‘rig‘i buyuk kuyov gapirsin. Qani, o‘zi nima gap?
Bor gapni borligicha o‘rtaga to‘kib soladigan kuyov qayda deysiz: Esirgap yelkasini qisgan ko‘yi o‘tirar, yer o‘yilib, osmon uzilib tushsa ham go‘yo parvo qilmas edi. Xuddi to‘qaydan tutib kelingan tovushqonday o‘zi bilan o‘zi ovora edi. U allaqachon savdoyi bo‘lib qolgan. Unga daryoning u beti bilan bu beti birday edi. Yerdan sado chiqsa chiqar ediki, undan sas ham, sado ham chiqmasdi.
Gap yana Marjonning o‘zidan bo‘ldi:
— Men bu kishig‘a ham oson tutmayman. Bu uyga kelg‘animdan beri ahvol shu. Boshda bunchalik ichmas edi, bunchalik beg‘am emas edi. Yaxshig‘ina ishlab jurardi, o‘lmas bir kunimiz o‘tib turib edi. Oyma-oy maosh olishi orqaga tortilaverdi. Bora-bora birvarakayiga to‘xtadi-ko‘ydi. So‘ng ichib kela boshladi. “Siz”lab so‘ylaydigan og‘zi “sen”ga o‘tdi. “He-e, o‘sha seni tuqqan onangdi”ga o‘tdi. Buyam yetmag‘anday, Xudoning berg‘an kuni urish-janjal… O‘shandayam g‘ing demadim, dod solib, shovqin-suron ko‘tarmadim. Nima bo‘lsa ichimg‘a jutdim. Mana, qo‘ni-qo‘shnilarim guvoh.
Yon qo‘shnisi, ko‘p yillar kolxozda hosilotlik qilgan kishi Marjonning gaplarini qo‘llab-quvvatladi:
— Xudoni o‘rtag‘a qo‘yib aytg‘anda, hamma gapdan xabarimiz bor. Ha, Marjondi Xudo tirnoqdan qisg‘an. Boshqa nuqsonini bilmaymiz. Bor aybi — shu ro‘zg‘ordi tebratib turishi. Bozor-o‘char qilib jurishidan ham, mardikorlik ko‘chasiga kirganidan ham boxabarmiz. Bir ayol bo‘lsa shunchalik bo‘ladi-da! Esirgap ham binoyidek jigit edi. Uyi sing‘andan keyin dovdirab qoldi. Marjong‘a uylangandan so‘ng ro‘zg‘ori izga tushib ketar deb edik…
“Mardikorlik ko‘chasiga kirgan” degan gapni Marjonning og‘asi ko‘tarolmadi. Bu gap unga og‘ir botdi, singlisiga yovqarash qildi — izoh berishini so‘radi. Marjon boshidan kechirgan voqealarni bir chetdan gapirib berdi. So‘ng so‘z navbati “byuro a’zolari”dan biri — Toshpo‘lat o‘tog‘aga keldi:
— Marjonning jurish-turishidan bir men emas, qishlog‘imizding yoshu qarisi minnatdor. Xudo o‘zi har jaxshini bir jeridan kam qilib yaratar ekan. Birgina otboqari yo o‘tyoqari (o‘g‘il yo qiz demoqchi) bo‘lg‘anda bormi, Marjon bu qishloqding osmonidan uchmas edi, bu yerga qo‘nib ham o‘tmas edi. Bilmadim, Esirgapga nima jin urdi ekan, keyingi uch-to‘rt jil ichida besh kishining boshi birikkan joyg‘a borolmay qoldi. Aravani teng tortolmay qoldi. Aka-ukalariyam hayron. Ular ham vaqti kelg‘anda qarab turg‘ani jo‘q. Biraq, qo‘ldan berg‘ang‘a qush to‘ymas deganday, har kim o‘zidan qolmasin ekan. O‘ng qo‘ldi chap qo‘lg‘a muhtoj qilmasin ekan. Nima bo‘lg‘andayam, bu xonadonning to‘zimi… Nima deyishniyam bilmay qoldim.
“Byuro a’zolari” orasida yer yorilib, yerga kirib ketguday bo‘lib o‘tirgan Esirgapning otasi boshini xam qilgan ko‘yi tilga kirdi:
— Bolam sho‘rlik boshidan bo‘sh bo‘ldi. Buni odam soniga qo‘shib jurg‘an — o‘sha oldingi kelinimiz edi. Nachora, kuni qisqa ekan. Undan so‘ng dovdirabroq qoldi. Bir biti kirib, bir biti chiqib deganday… Marjong‘a kelsak, uning kami jo‘q. Aytib qo‘yibdilar-g‘u, eru xotin — qo‘sh ho‘kiz deb. Ro‘zg‘or jukini ikkalasi teng tortmasa, yo bo‘yinturuq ishdan chiqadi, yo ho‘kiz o‘ladi. Marjon bu oilaning to‘zib-tugamasligi uchun uzini o‘tg‘ayam, cho‘qqayam urdi. Endi bu yog‘iga ko‘pchilik nima desa shu.
Marjon hali-hamon asosiy gapni aytolmay o‘tirgan edi. Endi aytishning xonasi keldi:
— Xudoylikdi aytg‘anda, bu uyg‘a mening qadamim yoqmag‘ang‘a o‘xshaydi. Qo‘limdan kelg‘an xizmatimdi qildim. Bu yog‘iga toqatim tugab bo‘ldi. Tuvri, amal-taqal qilib kun o‘tkazsa bo‘ladi. Ammo xo‘jayinim allaqachon meni uch taloq qilib bo‘lg‘an. Javobimni berg‘an. Endi bu uyda turishimam, tirikchiligimam harom. Bu gandi ichimg‘a jutib jurib edim. Bugun aytmasam bo‘lmaydi shekilli. Ko‘rgan yaxshi-yomon kunlarimizding hurmati, manovi kishini bir uyda yolg‘iz tashlab ketishni itlik deb bildim — deb Esirgapga ishora qildi. — Axir, it hech qachon egasini tashlab ketmaydi-g‘u. Endi, mana, sizlar guvoh, bu uyda ortiqcha turishim shariatgayam, sharmgayam tuvri kelmaydi.
“Uch taloq” daragini eshitgan “byuro a’zolari” bu ro‘zg‘orning tuga bitganini ich-ichidan his etib, noqulay ahvolga tushdi. Marjon uchun xijolatli tomoni bu davrada Toshpo‘lat o‘tog‘aning o‘tirgani edi.
“Byuro majlisi” poyoniga yetdi. Marjonning qarindoshlari shu oqshomdayoq bu bebaxt jigargo‘shalarining ko‘ch-ko‘ronini bir mashinaga bosib uylariga jo‘nadi. Marjon ham yig‘lay-yig‘lay mashinaga chiqdi.
Oradan birmuncha vaqt o‘tib, tug‘ishganlari Esirgapni savdoyilar davolanadigan shifoxonaga joylashtirdi. Shundan so‘ng Ulug‘bekda yashaydigan yoshu keksaning tilida Esirgap oilasining baland-pasti “do‘mbira” bo‘la boshladi:
— Xotin bo‘lsa, Marjonday bo‘lsa qani edi! Aqlu xushdan, buy-bastdan, muomaladan kami jo‘q edi. Insof bilan aytg‘anda, u sho‘rlik odamiga tushmadi. Endi uchdi-ketdi.
— Shunday ayolni mardikor bozoriga chiqarib qo‘yg‘an odam xor bo‘lsin-a! Sadqai xotin ket-a, singilg‘ar!
— O‘sha o‘ttizinchi jillarni sizlar bilmaysizlar. U jillari davlatding odamlarg‘a yordam berish u yoqda tursin, kulbasidagi qora chirog‘igacha jiyishtirib olib qo‘yg‘an edi. Endi mol-mulk o‘rtada bo‘ladi, kallektivniki bo‘ladi, deb. Hazir davlatimiz mol desang mol jer desang jer, pul desang pul buni sso‘da deyma, kiridit deyma, bilmadim berib tursa. Boy bo‘l deb tursa. Savdogarchilik qo‘lingdan kelsa, buni qil deb tursa. Tag‘in nima kerak? Shuncha imkoniyatlardan keyin ham dod degan odam, bilmadim, qanday odam! Azal-azaldan, hatto paig‘ambarimiz davridayam podsholik faqat mayib-majruhlarg‘a, kimsasiz qariyalarg‘a yordam berib kelg‘an. To‘rt muchasi sog‘ odam, marhamat qilib, aravasini tortsin. Men faqat Esirgap tuvrisida gapirajatg‘anim jo‘q. Haziram pana-panada, davralarda davlatdan noliydig‘an noshukr, bebaror kishilar tuvrisida gapirajatipman.
— Gapding o‘g‘ilbolasini aytdingiz! Marjon qo‘lidan kelg‘ancha qora qozonini qaynatib turish uchun urinib-surindi. Esiz xotin, esiz odam! Hamma ishlaridan xabarim bor. Koshki edi, hamma ayollaram o‘shanday bo‘lsa. Manaman degan uyding chirog‘ini porillatib jog‘ib turadigan, quldi bek qiladig‘an ayol edi. Esiz. Birniki mingga, mingniki tumanga deb shuni aytadi. Esirgap birgina o‘zini jomonotliq qilmadi. Hammamizga isnod keltirdi, …furush!
— Esirgapdan nolib bo‘larmidi! Boshdayam go‘r emas edi. Buning ustiga, kasalmand bo‘lib qoldi. U emas-bu emas, o‘rtada Marjonding baxti bog‘landi. Dod deb ketdi sho‘rlik…
* * *
Toshpo‘lat o‘tog‘a g‘ishtning qolipdan bunchalik yengil ko‘chishini o‘ylab ham, bo‘ylab ham ko‘rmagan edi. Endi hamma gap Marjonning tuqqan-tug‘ishganlarida, ko‘proq og‘alarida qolgan edi.
U ertasi kuni kechga tomon To‘lanboy otanikiga ovi o‘ngidan kelgan ovchiday xursand bo‘lib bordi. Ikki uzangi-yo‘ldosh yonboshlab olib, yotib olib gaplashdilar.
— To‘lan deyman, endi bundan bu yog‘iga seni yana sensirayman, chidasang shu, jo‘ra… Oving baroridan keladig‘ang‘a o‘xshaydi. Jizzaxding Yoyilma sayhonidagi Qangli qishlog‘ini bilasanma?
— Nimaydi?
— Sen mo‘ljalg‘a olg‘an qush o‘sha tomonga uchib ketdi.
— Bu nima deganing? Tushuntirib gapir.
O‘tog‘a bo‘lib o‘tgan voqeani bir boshdan aytib berdi.
— Qangli qishlog‘ini nega bilmas ekanman? Kerak bo‘lsa, ular bilan azal-azaldan sirdosh bo‘la kelg‘anmiz, pirdosh bo‘la kelg‘anmiz.
— Kelg‘an bo‘lsalaring, kelg‘andirsiz. Biraq, Marjonding ota-onasi, og‘alari senga ko‘narmikan? Endi o‘rtag‘a baobro‘y bir kishini qo‘yishga tuvri keladi.
— Amaldor desang amaldoridan, oqsoqol desang oqsoqolidan topamiz. Baribir hamma ishding boshida o‘zing turasan. O‘zingni u yoq-bu yoqqa tashlama.
— Bo‘pti. Gap sening qilar sarupongda.
— Sarupo sendan aylansin! Sarupoyam gap ekanma, ot mindiraman, ot. Zarbof to‘n kiydiraman!
— Hay, bilmadim-ov. Koshki edi gapingda tursang.
Endi elda e’tiborli, anov-manov degan odam gapini qaytara olmaydi gan bir kishini topish kerak edi. Undan tashqari, To‘lanboy otaning uy ichidagilar bu gapni qabul qiladilarmi-yo‘qmi, bu eng asosiy masalalardan biri.
— To‘lan deyman, biz hali osmonda juribmiz, yerga tushganimiz jo‘q. Oilangding past-balandini men yaxshi bilmayman. Uydagilaring — o‘g‘il-qizlaring nima deydi?
— Tuvri aytasan. Birgina kenja qizim shu haqda gap ochilsa, boshdan qarshilik ko‘rsatib keladi. Enamning to‘shagini yot ayolga bermaymiz, deydi. Otam ham qiziq, yoshi o‘tib qolg‘anig‘a qaramay uylangudek jo‘ni bor, deb xunob bo‘ladi. Otamding fe’l-atvoriga uncha-muncha xotin dosh berolmaydi, deydi. Akalari turtibam, surtibam ko‘rdi. Baribir ko‘nmadi.
— Ha, o‘zi shunday bo‘ladi. Qiz xalqi enasining bosgan iziniyam begona xotinga ravo ko‘rmaydi. Eng muhimi — o‘g‘illaring bir yoqadan bosh chiqarsa, bas.
— O‘g‘illarimdan minnatdorman. Enalarining jili o‘tishi bilanoq menga mo‘min-qobilgina bir ayol izlashga tushgan. Shu paytgacha chamaga tuvri keladigani topilmay kelar edi.
— Joshligini hisobga olmag‘anda, Marjon senbop ayol. Gap endi uni, tuqqan-tug‘ishganlarini ko‘ndirishda qoldi.
— Ko‘nadi. Buni ko‘nglim sezib turibdi. Endi bitta baobro‘y kishi bilan ostonasiga bosh urib borishing kerak, vassalom.
— Xo‘p dedim-g‘u, jo‘ra.
* * *
Ko‘pda Xizr bor degan gap — gap. Marjon aftoda, abgor bo‘lib otasinikiga borgandan so‘ng sovchi degani yopirilib kela boshladi. Sovchi yuboruvchilarning deyarli hammasi kuygan qullardan — birining xotini o‘lgan, biri xotin qo‘ygan, birlari tirnoqqa zor, birlari esa boladan bezor. Biroq, sovchilarning bari bo‘ri emas, tulki bo‘lib qaytmoqda edi. Hammasiga rad javobi berilardi. Marjonning javobi shunday bo‘lardi: “Men kalish edimmi, to‘g‘ri kelgan kishi kiyib ketaveradigan! Qolaversa, erga tegib ham bo‘ldim, erdan chiqib ham bo‘ldim. Ersiz xotinni yer ko‘tarmas ekanmi? El yer ustida yursa, men shu kezgacha yer tagida yashab keldim…”
Marjonning enasi Jizzax bilan Zomin obravida tilga tushgan chevarlardan edi. U gilam, zulqurs, olacha to‘qishning piri. Marjonning bo‘y yetgan qizga o‘xshab o‘zini toshoynaga solib-toshoynadan oladigan vaqtlari o‘tib ketgan. Endi enasining kasbini, chiqqan qiz chiydan tashqari deganday, ilgariroq o‘rganmaganiga o‘kinadi. Nachora, hech bo‘lmagandan ko‘ra kech bo‘lgani yaxshi. Boz ustiga, bekorchidan Xudo bezor deb qo‘yibdilar. Bekor o‘tiraversa, chechalari bilan kelinlari o‘rtasida ham izzat-hurmati to‘kilishi mumkin. Chillali bolaning joyi boshqa degan gap bexuda aytilmagan. Mehnat — o‘tdan issiq. U enasining kasbini o‘rganishga qasd qildi. Ishni jun savashdan, urchiq yigirishdan boshladi. Hafta-o‘n kun orasida junga ishlov berishni, kalava bo‘yashni, o‘rmak to‘kishni o‘rganib-o‘zlashtirib oldi. Zulbaroq to‘qishga o‘tishdan avval olacha to‘qishning havosini oldi. Mashaqqatlardan qochmadi. O‘rmakni qanday qurishni, dastgohlarni qanday tayyorlashni, ko‘targini kuziviga qanday birlashtirishni, seruviga ipni qanday o‘rashni, adarg‘ini qay yo‘sinda o‘rnatishni, qilichni qanday qoqishni, siltashni, qoziqlarni qanday urib, oyoqlarini qanday tiklashni, nihoyat, adarg‘ini qay tartibda tortib borishni — hamma-hammasini miridan-sirigacha mukammal egalladi. Junni qanday savab, undan patti vitni qanday ajratishni, jun bilan paxtani savash o‘rtasida farq borligini ham biladigan bo‘ldi. Erish bilan arqoqni qanday yigirishning mashqini oldi. Enasining ko‘z o‘ngida o‘rmakni o‘rnatishni, to‘qishni ko‘rsatib bir necha bora ko‘rik-sinovdan o‘tdi. So‘ng enasidan oq fotiha oldi. Irim uchun unga oqlik sovg‘a qildi. Shu tariqa chevar degan unvonli ham bo‘ldi.
Oradan hech qancha vaqt o‘tmay u gilam-zulbaroqning turli-tuman xillarini — qozoqi, arabi, qashqari, eroni, afg‘onilarini maromiga yetkazib to‘qishga kirishdi. Bir oy deganda bitta gilamni qo‘ldan chiqaradigan bo‘ldi. Bitta gilam falon pul! Mehnatni, sarf-xarajatni hisobga olmaganda, bir zulbaroqdan kattagina ro‘zg‘orni bemalol bir oy tebratgulik non qoladi. Qolganda ham ona sutiday halol non!
Marjonning ishini Xudo o‘ngladi. Eng muhimi — uydagilarga “ortiqchaligi” sezilmasdi. Behuda gap-so‘zlarga ham o‘rin qolmadi.
Sovchilarning esa keti uzilmasdi. Ba’zan enasi uni yo‘lga solmoqchi bo‘lardi:
— Enang aylansin, u kuni kelg‘an kishilar yomon jerdan emasdi. Otangding ham o‘shalarg‘a ra’yi borday, chog‘i.
— Ena deyman, mening jurish-turishim sizlarg‘a malol kelyaptima? Nomus qilyapsizlarma? Yo sizlarga nasoq keltiryapmanma?
— Voy o‘layin, unday dema! Qursog‘imga siqqan bola qavmimizga sig‘mas ekanma? Havlimizga sig‘mas ekanma? Lekin haliyam bir jigitding ro‘zg‘orini gullatadig‘an jo‘ning bor, jo‘yang bor, qizim. Biz sening baxtli-taxtli bo‘lishingdi o‘ylaymiz, enang o‘rgilgur!
— Enajon, o‘zimdi sal-pal o‘nglab olay. Keyin bir gap bo‘lar… Ha, aytganday, akamlar nima deyishyapti?
— Ular biz, chol-kampirdan o‘tib nimayam deyishsin?
— Agar bu jurishim ularg‘a malol kelayotgan bo‘lsa, mayli, o‘tg‘a tashlasalaring ham, o‘choqqa otsalaring ham — roziman!
— Unday dema, aylanay, unday dema. Nima, sen yomon nom chiqaribsanma?! Nojo‘ya qadam qo‘yibsanma? Faqat baxting ochilmadi-da, qizim.
Marjon asta-sekin o‘zini o‘nglab oldi: yuzlariga qon yugurdi, ochilib-to‘lishdi. Qangli qishlog‘ining qirchillama yigitlari ham unga suqlanib qaraydigan bo‘ldi.
To‘lanboy “akasi”ning esa o‘y-xayoli Jizzax tomonlarda edi. Nihoyat, sovchi bo‘lib boradigan baobro‘y odam ham topildi. Topgan odamlari Katta xirmon”da tug‘ilib, shu yerda o‘sib, tamomi “xonakilashib” ketgan Ahmad abziy edi.
Kechki mol qaytar chog‘i sirdaryoliklar Marjonlarning uyini so‘rab-surishtirib, topib bordilar. Mezbonlar mehmonlarni siyi-sifati bilan kutib ham oldilar.
Marjon kelgan mehmonlardan birini — Toshpo‘lat o‘tog‘ani tanib, bularning bekorga kelmaganini sezgan bo‘lsa-da, o‘zini bilmaslikka solib, yumushi bilan ovora bo‘ldi.
Mehmonlarga dasturxon yozildi. Boshda gaplari ko‘pam qovushavermadi. Ahmad abziyni hamqishloqlari Ahmad Donish derdi. Usiz davraga jon kirmas, hangoma qizimas, gap-gashtaklar o‘t olmas edi. U davraning ta’bi-tabiatiga qarab darhol jilovni o‘z qo‘liga olardi. Mana, hozir ham gaplar qovushavermagach, Ahmad abziy latifa boshladi. Latifadan so‘ng o‘ng‘aysizlik barham topdi. Rosa kulishdi. Endi gaplari ham gaplariga qovusha tushdi. Sovchilikdan, qulchilikdan so‘z ochildi. Odam Ato bilan Momo Havvodan gurung ketdi… Axiyri bir to‘xtamga kelindi. Yana bir aylanib, oradan oy o‘tkazib kelingizlar, degan javob olindi.
Yaxshi gap — yaxshi, xayrli ish — xayrli. Bu odamlarning yaxshi niyatda kelgani Marjonning tug‘ishganlari tomonidangina emas, tutinganlari, qo‘ni-qo‘shnilari o‘rtasida xam xushxabardek qabul qilindi. Xonadon egalari ning yuz-ko‘zlaridan, kutib-kuzatishlaridan ham rozilik alomati sezilib turardi.
To‘lanboy ota sovchilarning “bo‘ri” bo‘lib qaytishini ko‘zlari to‘rt bulib kutmoqda edi. O‘g‘il-qizlarining, kelin-kuyovlarining, qolaversa, ayrim og‘zi botir uzangi-yo‘ldoshlarining oldida o‘sal bo‘lib qolishini o‘ylasa, dili-dunyosi xufton bo‘lib ketardi…
Kun namozi shomga daxldor bo‘lar-bo‘lmas sovchilar “assalomu alaykum”ning kashtasini kelishtirib kirib keldilar. Dasturxon yozilar-yozilmas, botirning nayzasi tegsin-da sinsin deganday, ishning yengil ko‘chib, o‘ngidan kelganini ayta soldilar. Albatta, xushxabarni eshitgan To‘lanboy ota o‘zini qo‘yarga joy topolmas edi.
* * *
Dovrug‘i yetti iqlimga yetgan to‘y bo‘ldi. To‘lanboy ota xuddi qirchillama yigitdek chimildiqqa kirdi, xuddi o‘n sakkiz yashar qizdek hurkibgina turgan Marjonni dast ko‘tarib qirq qavatli ko‘rpa, ko‘rpa emas, taxtiravonga ohista qo‘ydi. Kayvoni yangalar qiy-chuv ko‘tarishib, chiroqni o‘chirib tashqariga chiqib ketishdi.
To‘lanboy go‘yo yigirma yashar yigit edi, Marjon esa onasi o‘pmagan qiz edi. To‘lanboy Otabek, Marjon Kumushbibi: “Siz o‘shami?” deydi ko‘zlariga ishonmay. “Ha, men o‘sha”, deydi To‘lanboy… U Fuzuliydan g‘azal o‘qiydi; g‘azalxonlik bilan tonglar otib ketadi, kunlar botib ketadi… Tunlar kunlarga ulanadi, kunlar esa oylarga. Marjon oyday to‘lishadi va oy-kuni yaqinlashib, qo‘chqordek o‘g‘il ko‘radi. Yana To‘lanboy otaning uzangi-yo‘ldoshlari bu xonadonga to‘planadi. Toshpo‘lat o‘tog‘a sovchilik saruposi deb berilgan saman otini minib keladi, Ahmad Donish esa zarbof to‘nga burkanib keladi. Chaqaloqqa ism tanlash marosimi rasmona bahs-munozaraga aylanib ketadi. Biri “Etmishboy bo‘lsin” deb taklif qiladi, boshqasi “Tavsan bo‘lsin, To‘landan keyin Tavsan keladi”, deydi. Jo‘yali taklifni To‘lanboy otaning o‘zi aytadi: “Bozurgon To‘ra bo‘ladi”, deydi.
Shunday qilib, farzandning ismi Bozurgon To‘ra bo‘ladi. Bozurgon To‘raning qadami qutlug‘ keladi: ota-onasining ishlari baroridan kelib, xonadon qut-barakaga to‘ladi. U to‘rt yoshga o‘tgan kezlarda To‘lanboy otaning dehqon-fermer xo‘jaligi misli ko‘rilmagan darajada mo‘l-ko‘l hosil ko‘taradi, daromadni hisoblab hisobdan adashadilar. Oxiri to‘ng‘ich o‘g‘ilning taklifi bo‘yicha To‘lanboy ota yan-yangi “Mersedes” xarid qiladi. Bozurgon To‘ra moshinaga “Du-dut” deb nom qo‘yib oladi. Kunda-kun ora “Du-dut”ga minaman, deb xarxasha boshlaydi, ota kenjatoyini orqa o‘rindiqqa o‘tqazsa ko‘nmaydi, u kishi albatta oldinda o‘tirishi kerak. “Ha, mayli, melisa uchrasa, o‘zingiz javob berasiz”, deydi ota. Zominu Jizzax tomonlarni sayr etib qaytadilar…
Ota-bolani kuzatib kolgan Marjonning ko‘zlaridan shashqator yoshlar oqadi. “Biru borim, yaratganingga shukr, — deydi pichirlab. — Bebaho ne’matingni darig‘ tutmaganiigga shukr…” O‘tgan umri qo‘rqinchli tush kabi lop etib ko‘z o‘ngidan o‘tadi. O‘tadiyu yorug‘ kunlar bor dunyosini qoplab oladi. Yaratgan Egamga qayta-qayta shukronalar aytadi, shukrona aytib charchamaydi…
* * *
Mana, birodarlar, kamina qulingiz guvoh bo‘lgan voqea shunday. Bu to‘qima ham, cho‘qima ham emas, o‘sma-surmasi ham yo‘q… Aslida, hayotning o‘zi mo‘jiza. Mo‘jiza bag‘rida mittigina afsonaning ro‘yobga chiqishi mumkin emasmi? Yoki afsonaga gumoningiz bormi?..
Irodahon Hujayeva
22/04/2017
Haqiqatdan ham chiroyli yozilgan hikoya ekan. Judayam yoqdi.
Muallif: To’ra Sulaymon
Он высок, высок и высок, как зеркало; Если говорить о старости, нищете и нищете, то еще нет дурака, который может взять старика за шею.Несмотря на то, что жирному отцу приближается семьдесят лет, он как крутой конь! Одни его дальние друзья завидуют тому, что он живет день за днем, а другие завидуют ему.
У ползающего ребенка будет враг, который будет дергать его за юбку. Первый партнер отца совершил «измену» пять или шесть лет назад. Он оставил отца одного. Отец лежал один и шел один. Ценность его друга-подушки, покинувшего «страну» прежде, чем он успел уйти, была признана.
Ты один, ты лежишь один…
К счастью, слова кузенов отца — гробовщиков и сыновей и дочерей вышли оттуда же и стали искать ему подходящего «мужа». Сначала отец не привык к этому. «Мальчики и девочки, неужели я буду посмешищем перед невестами?!» сказал. Его дети, выросшие на той же улице, что и дети, говорили: «Одиночество Одна хороша для себя, а одна голова для его слуги — проблема, две головы — это кастрюля с супом. «Человеку твоего возраста нужен близкий друг». Теперь у Толанбоя чистый характер, понимание, понимание, что соответствует возрасту и вкусу отца, который как пропеллер свистит вокруг него, который является главой его сыновей и дочерей, женихом и невестой во дворе, и детьми …Даже если он не может видеть, необходимо будет найти женщину, которая может видеть и не имеет метисов. Однако подготовили ли они такую нежную женщину? Они начали искать. Они искали. Его нашли, но один из них низкий и высокий. У одного из них волосы падают на пятки, и его разум немного другой. Другие совпадают во всех отношениях, и когда спрашивают о потомках, возникает большая путаница. Одна рыночная коза. Видели дверь, но не колыбель. Еще один выставил себя на продажу…
В один из таких дней, когда светлый мир плохо смотрелся в его глазах, он вместе со сверстниками отправился на пятничную молитву. Он бродил по прилавкам, пока не началась молитва. Он посетил базар. Он покупал своим внукам всевозможные игрушки, такие как «мой мячик, ты будешь прыгать, если я ударю тебя, ты убежишь». Он также охватывает прилавки, где продаются овощи. Была женщина лет сорока, с густыми бровями, которая не смотрела на тебя, даже если ты говорил с ней, даже если ты смотрел на нее, как лягушка в лицо, она торговала картошкой и луком. Сердце отца упало. Андак был в замешательстве. После легкого нажатия на легкие:
— Если он не будет похож на владельца собственности, он умрет ублюдком. Верно, девочка? он сказал. Когда женщина не издала ни звука, он взял в руку миску с картошкой и попытался ее взвесить. Затем он продолжил массировать картофелину между ладонями:«Твоя лошадь похожа на хороший молот, моя девочка». Я говорю, что твоя земля не поле. Ваша карта говорит. — Он поставил картошку на место и взял морковку в руку. «Я никогда не видел такой моркови». Он сияет! Но если у вас есть морковь! Есть о чем поговорить. Но он смотрит на меня, моя дочь. — Он положил морковку на место, потер ладони и стряхнул с них пыль. «Нынешние мужчины, дочь моя, те, кто сегодня называют себя мужчинами, дочь моя, посылают на базар такую невесту, как ты, и…
«Когда я иду на крышу Лейлы, гуси шумят,
Муж сидит дома, а жена торгует».
как бы говоря: ах, доченька… Что же, жених… это, доченька? Итак, сколько стоит это масло, девочка?
Женщина вообще ничего не ответила. Затем он снова заговорил; он тоже пытался говорить языком книги, Эргаш Джуманбюльбул тоже рассказывал о том, что его отец сделал с сыном. иногда «пропадало», иногда «пропадало»… Кажется, эта шутка затронула душу покупателя, и наконец женщина заговорила:
— Отец, что тебе нужно?
Толстый отец торопился. У него не было слов, чтобы сказать, что ему это нужно. В конце концов, пожилой мужчина с двором, полным женихов, невест и внуков, не годится для ушей. Тем более, что не зря говорят «непроверенную лошадь не перепрыгнуть». Вожжи должны быть натянуты. Если его снова раздавить, пелена может быть поднята с лица. Так вот, когда он не мог добиться прямого ответа от женщины (только он знал, что имел в виду отец под прямым ответом), он покупал три-четыре килограмма моркови и лука по указанной цене, если нужно. в дешевом бумажном пакете нищенствующей на перекрестке старухе, и, долго молясь за нее, пошел на пятничную молитву. В мечети, прослушав «Амри Маруф», посвященный актуальной проблеме современности – борьбе с религиозным экстремизмом и терроризмом, он растерялся, поклонился вместе с толпой, а затем вернулся домой с схематичным планом своего собственный. Он сам вернулся домой, а сердце его не вернулось — он остался рядом с той женщиной.
Отец не первый раз совершал пятничную молитву. Он не присоединился к собранию ни под каким предлогом. Иногда он не забывал указывать на лидера, говоря: «Все равно имамом я не стану».
По правде говоря, отец вложил щепотку угля в сердце этой женщины. Несмотря на то, что он опытен, его слова имеют вес, они не текучи, они содержательны. По тому, как он ходит и ведет себя, этого не скажешь.
Следующая пятничная молитва была немного другой. Он сбрил бороду и усы, они стали гладкими. Он поступил вопреки поговорке: «Не показывай свою мать отцу обнаженной». Ульфатлари сказал да, ты как лошадь, которая попадает в табун? Отец спросил: «Да, в чем дело?»
На этот раз он пошел на пятничную молитву раньше. Найдя убедительный предлог, он расстался со своими друзьями. Он пошел на овощной рынок. Однако лица женщины не было видно. Спред, спекуляция, фрукты, кондитерские изделия, белизна,прошли через вешалки с одеждой одну за другой. Он тоже посмотрел на Тима, не тая. Он не выделялся. Наконец, он спросил женщин вокруг. Он услышал ответ: «Он не приходил уже неделю». Вкус отца ускользнул. Он растерялся, не зная, что делать. В мечеть вошел только Шалвираб, но на этот раз, как бы ни был актуален вопрос «Амри Маруф», он ничего не услышал. Наконец, он вернулся домой, как охотник, которому не удалось охотиться.
Он с нетерпением ждал следующей пятницы. Он ходит в Гузар, чтобы посмотреть петушиные бои односельчан и ссоры влюблённых игроков-любителей в сарае. Старший сын читал книги, которые привез в Ташкент. У этого сына есть странная привычка: когда он едет в Ташкент, всегда приносит отцу кучу книг — как будто глаза разбегаются, ему нужно читать. Он не будет читать, даже если умрет, он заснет, когда держит книгу. Правда, иногда он получает из книг, которые нравятся отцу. Например, в прошлом году Тора, родом из Бахмала, привез книгу Сулеймана «Сайхан». Отец перечитывал ее снова и снова и пришел к выводу, что «Торабой — один из таких же сожженных рабов, как мы».
«Немат, помни, что однажды мы зарежем овцу в этой Торе». Сын согласился. Через три-четыре дня отец передумал и сказал: «Если он поэт, то не должен смеяться над нами, когда увидит наше положение»…
Дни были трудными. Казалось, прошли месяцы и годы. Наконец наступила пятница, и он снова отправился на пятничную молитву. Удивительно, но то же самое повторилось. Он не встретил человека, который сказал, что видел эту женщину. Разочаровавшись, он зачем-то пошел на рынок труда. Ни ходить, ни сидеть негде — мужчины стоят с одной стороны, женщины — с другой. От молодых невест до пожилых жен. Одни из них, накопив стыд, говорят человеку, ставшему «покупателем»: «Возьми меня, осчастливь меня, я осчастливлю тебя…» Другие, как будто совершили преступление, иронизируют. подтягивается к ветке, земля тянется. Головы у них покрыты, губы в трещинах, лица в морщинах… И они как будто забыли, что пришли на рынок труда.
Отец стал смотреть на работниц с одного конца, и у него замерло сердце, когда он увидел эту необыкновенную женщину. Кажется, женщина издалека увидела отца, идущего по рынку, и спряталась. Отец тоже был в неловком положении. Это было все равно что увидеть слабого родственника, родившегося вместо этой женщины. Он чувствовал себя униженным и униженным. Он подошел ближе. Как человек, пришедший посочувствовать, он сказал: «Ты в порядке, дочь моя». Отец говорил «рабским» тоном. Женщина тоже это заметила. — Спасибо, — прошептал он.
— я с прошлой неделиЯ искал тебя сегодня. Я наконец нашел его, сказал отец.
— Да, теперь… — сказала женщина, глядя в землю.
Отец не знал, что еще сказать. Женщине было стыдно стоять здесь. Наконец отец сказал:
«Воровство, дочь моя». Это моя вина, моя дочь. Но в вашей жизни нет ничего плохого. Давай, я тебя провожу. Наш дом не далеко. Вечером мальчики приносят их и оставляют.
— Спасибо, брат… Сегодня здесь будут нуждающиеся люди. Я сказал своей семье, что приду пораньше.
Женщина ранее обращалась к нему как «отец», на этот раз она сказала «брат». Этим одним словом он выразил, что он близок к отцу и что он близок к нему. Отец это заметил. Он почувствовал, что его уважение к женщине возросло еще больше.
— Где твои дома, сестра? — Теперь он тоже изменился на «моя сестра». — Кто ты? Твой жених…
Женщина вдруг ответила:
— Наш дом находится на окраине города — в поселке Улугбек. Старый ждановский колхоз. Вы спросили моего босса, он болен. Это не работает. В настоящее время…
Женщина плавала.
Отец перевел разговор:
«Сестра, ты можешь подождать, пока я пойду на пятничную молитву?»
— А если придет покупатель?
— Вы говорите, что я дал кому-то обещание.
«О, я не лгу?»
Отец не знал, что сказать. Даже если он знает, почему он следует за этой женщиной домой? Ведь женщина не вышла из дома искать работника, да и работник не нужен.
— Если нет, я приду сюда после пятничной молитвы. «Если кто-то не возьмет, поговорим в ванной», — сказал отец.
— Хорошо, — сказала женщина.
После молитвы родители пригласили отца в «джиз-биз», но он ушел на рынок труда под предлогом того, что у него есть нужная работа. Если это произойдет, нет никакой «сестры». Бирпас ждал. Затем он спросил женщин, которые ели фисташки. «Один человек взял его», — ответили они. Кто-то сделал предложение и перешел дорогу его отцу.
«Я дал ему конфеты», — сказал отец, говоря: «Да простит сам Бог».
Теперь у него не было выбора, кроме как вернуться домой.
В ту ночь он пил всю ночь. Казалось, что жена или родная сестра забрали его домой сиротой, когда он пошел на рынок труда. Отведя его домой, он плюнул на оба плеча, сказав: «Астагфуриллах».
Женщина была прекрасна, как нестиранная одежда. По ее лицу и глазам было видно, что она мечтательница, а не беспризорница.
Как только рассвело, он плотно позавтракал и поспешил в город, как будто у него были какие-то дела. Старший сын Немат сказал: «Отец, я сам доставлю его на машине». — Хорошо, — сказал он. Сын отвез отца в указанное ему место на новенькой Нексии. «Мне подождать?» он спросил. «Нет, уходи…»
«Сестру» больше не видели. Мардикор один раз повернул рынок, два раза повернул — нет. Он совершил послеполуденную молитву в мечети. После молитвы он с удивлением увидел во дворе мечети стариков, играющих в «пирра».
«Это не азартные игры».просто игра», — прокомментировал один из стариков.
— Если вы хотите присоединиться, найдите партнера. Проигравшие уйдут, а вы войдете вместо них. А вот проигравшие принесут победителям два печеночных шашлыка, — сказал бородатый старик, снявший рядом с собой ртутную чалму.
«Я поел, шашлык из печени есть не буду», — сказал отец и вышел на улицу.
Этот день оказался безнадежным. Нет уважительной причины ехать к Улугбеку на поиски его «сестры». Что это говорит? Что подумают и скажут люди в его доме, даже если он сделает суровое лицо?
Всю ночь было неспокойно. Он совершил два ракаата нафль-намаза до рассвета. После утра язык у него вдруг прояснился: ведь в селе Улугбек живет старый знакомый — семья Ташполата! Посмотри, не вспомнил ли он раньше! Отец ушел к Улугбеку.
К счастью, его дядя дома. Он почувствовал облегчение. В начале начал нести чушь про сад и гору, про ржавчину и время. После этого разговор начался. Как говорится, в шариате нет ничего постыдного, отец поделился своими приключениями один за другим. Конечно, время от времени этот пятидневный мир никому не был лоялен.
«Сотни лет назад в Азербайджане ушел из жизни поэт по имени Алиакпер Сабир», — сказал он.
«Как дела?» — сказал Ташполат, подтягивая под мышкой подушку и опираясь на бок.
Этот поэт сказал: «Проклятие для остального мира, проклятие для верности его средств к существованию».
«Оббо Зангар-ей, похоже, попал!»
«Теперь делать нечего, мы уже близко к нашей сети…»
Тошполат Отога хорошо знал, что старуха вернулась, и участвовал в соболезнованиях. Он еще раз утешил отца, а затем заговорил о подробно описанной «сестре»:
— На самом деле, это правда, что Бог делает хорошие вещи меньше, чем на одно место. Она одна из первых девушек деревни. Но детей от первого брака у него не было. Они возложили вину на Марджонг. Они живут десять лет и разводятся. Затем он прикоснулся к мужчине в нашей деревне, у которого было трое детей и умершая жена. Воспитал троих детей. Он гладит, моет и расчесывает волосы, как ребенок. Он отдал двух дочерей и женил сына. Мальчик потерпел неудачу. У него нет ни работы, ни средств к существованию. Женат, живет в Янгиёле. На этой стороне в день Эсиргапдинга остался Марджонга, и он был заядлым алкоголиком. Не согласен с тройкой. Марджон зарабатывает на жизнь…
Услышав эти слова, отец полюбил не своего дядю, а Хизра. Но он еще не рассказал секрета, попрощался и вернулся домой. Он вернулся, зная, что «Сингила» зовут Марджон.
На следующий день он снова вышел на рынок труда. Удивительно, но человек, которого он искал, стоял в стороне.
«Марджон, как ты, ты спокоен?»
— Слава Богу. Как ты, брат?
Марьон удивился: правильно ли он знает имя своего «брата»? Он не знал, что его «брат» уже нашел верхушку айсберга. Сначала было «моя дочь», потом «моя сестра»,теперь он произносит свое имя легко, чувствуя его.
В любом случае расстояние между «братом» и «сестрой» становилось все ближе и ближе.
— Давай поговорим в более тихом месте, — сказал отец.
Марджон последовал за ним, не говоря ни слова.
Они пошли в более спокойное место — под подвесной мост через железную дорогу, соединяющую город Гулистан и «Абадскую махаллю». Они говорили.
— Марджон, если честно, я ищу тебя уже три недели.
— Брат, что ты ищешь? У меня не осталось и следа. Меня укусила собака. Куда коснется собачий клюв, лев с глотком воды не придет.
«Что ты имеешь в виду?» Ты что, принимаешь меня за льва?
— Это то, что я имею в виду.
— Объяснять.
— Как видите, средства к существованию тверды как скала. Когда вы впервые встретились со мной, я продавал морковь и лук. Но то, что вы называете базаром, хуже открытой могилы: от паттачи до миршаба, от миршаба до доктора, есть «отдавать и брать». При необходимости будет продан каждый сантиметр площади. Денег, которые я заработал на спекуляциях, не хватило, чтобы покрыть расходы на аренду автомобиля.
— Картишка, а морковь да лук не с твоего огорода?
— Нет, я не мог сам засадить ферму.
— А как насчет вашего мужа?
Коралл немного сбивает с толку.
— Мой муж, мой муж… Ему тоже нелегко. То, что он заработал в колхозе, покрыло черный котел. Месяца три-четыре не платит, что дал… Дай ему кусок пирога… до рассвета. В конце концов, они заставляли себя пить. Он соединяет день с ночью и ночь с днем.
Отец Ташполат хоть и узнал все от дяди, но сделал вид, что не знает:
— А ваши дети?
— Мы те, кого бог поразил и посохом пророка тыкал, и несчастные, не видевшие крови на своих пятках. Позволь мне рассказать тебе об этом масле… Ладно, брат, положи его сейчас. Я не могу вернуться домой с пустыми руками, не потеряв средств к существованию. Они смотрят на меня.
Отец сделал вид, что торопится, и перешел к концу разговора:
«Марджон, мне нехорошо держать тебя вот так». Теперь ты просишь меня «уйти»? если вы спросите… Семья одного из наших дядей разбита. Я ищу женщину, которая никогда не видела города. Ему за семьдесят, но он один из стариков с крепкой спиной. Из рабов, которые выросли. Почти год просили более подходящую. Один молодой, другой более беспомощный. Одно настоящее свидание, другое фальшивое. Одна из них вдова и имеет внуков. Теперь вы смеете быть глазами и ушами. Если бы вы были одной из женщин, которые немного знают о Боге, как мы, вы бы хорошо поработали.
Конечно, Марджон понятия не имел, кого имел в виду его «брат».
— В нашем селе есть такая женщина, как вы упомянули, но не осталось ни одного человека, который не просил бы ее. Ее твердый ответ таков: «Я не могу заставить щекотать призрак вашего умершего мужа. Даже если у меня есть поле, полное овец, и турист, полный сена, не бойтесь.Даже если я Туманбеги, больше не заходи в этот дом». После этого шаги женихов прекратились…
Отец услышал слова «сестры» и продолжил:
— Уже полдень. Я уволил и тебя. Сегодняшний успех на моей шее. «Возьми это и отправляйся домой маленькими кусочками», — сказал он, протягивая пачку денег. «Мой вам совет — делайте, что хотите, но с сегодняшнего дня перестаньте выходить на рынок труда!»
Отец по-своему посыпал солью бесконечную рану Марьона. Женщина заплакала без него, она была унижена. Хотя он и умолял, его «брат» не взял денег. Отец тоже пришел не с пустыми руками:
— Ну, считай, что это долг. Вы вернетесь в тот день, когда птица сядет вам на руку. Возьми, благослови, возьми!
Марджон стал очень сильным.
«Ладно, если не от меня, то пусть от Бога», — взял он деньги. — Позвольте мне ответить на ваше заявление о том, что вам не следует возвращаться на рынок труда. Я знаю, это смешно, что ты зарабатываешь деньги таким образом. Оно прошло мимо меня. Женщине лучше зарабатывать на жизнь, чем зарабатывать на жизнь работой. Трудолюбивая женщина — рабыня ваших денег. Он делает то, что говорит, инвестор не останется в стороне. Я стоял здесь однажды. Пришел пожилой мужчина и сказал, сестра, у нас рабочий день. Хорошо, сказал я. Он сел в свою машину и уехал. Пока живу в «Доме». Мы вошли в его дом. Его встретил молодой человек с золотыми украшениями от рук до шеи. Тогда король указал на стол и сказал садиться. Я пришел сюда не за гостеприимством, я пришел сюда работать, покажи мне, что я умею, сказал я. Он сказал: «Сначала поешь, потом мы тебе покажем, если есть работа, он не убежит». Если я скажу он — он сказал это, если я скажу это — он сказал. Как только я сел на кровать, женщина закрыла дверь и вышла. Тот человек подошел, сел рядом со мной и начал говорить «бери, бери». Я был как птица в клетке. Как будто пару ложек супа выпил из фарфоровой миски. Внезапно у меня пересохло во рту и заболело горло. Сейчас мне просто захотелось выпить чего-нибудь холодненького. Постепенно у меня закружилась голова, глаза закрылись, я потерял сознание. Я не знаю об этом. Когда я открыл глаза, мое тело уже не было моим… Наконец вошла женщина. — Вы хорошо отдохнули, — сказал он. Да, сказал я. Роза, мы хорошо отдохнули, сказал я. Я сказал, что у тебя хорошая работа. Он сказал: «Моя профессия впереди твоей». Теперь мне ничего не оставалось, как уйти. Они положили кучу денег рядом со мной. Я швырнул деньги в тело твоей женщины. Я сказал спасибо за то, что научил меня, как зарабатывать на жизнь от бедности и за открытие школы. Я сказал, что однажды я приду, пожму тебе руку и возьму твою руку. Женщина позвонила. Безбет тоже наделал много шума. Я ушел и ушел. Меня как собаку обокрали… А ты говоришь обо мне как о человеке! Кроме того, вы жестоки.
Отец знал, что Марджону было больно,но он никогда не думал, что попал в такую беду. Чистая сердцем, простодушная женщина… Такую женщину он видел впервые. Отец впервые обнаружил, что у женщин есть свой собственный мир, что если мир и существует, то он загадочен и изощрен… Должно быть, Колумб очень обрадовался, когда открыл Америку, он, должно быть, бросил шляпу перед небо, подумал он. Нет, он, наверное, не был счастлив, наоборот, он был удивлен, ошарашен перед новым миром… Отец тоже был ошарашен, ведь он впервые посещал такой «цветник». На самом деле, он никогда не был так откровенно скрытен со своей женой. Он входил и выходил из одной двери. В своей жизни он ни разу не смотрел в глаза ни одной иностранке и ни разу случайно не разорвал свою «любовь». Он не знает многих вещей.
Время истекает для тех, кто молится. Пришло время прощаться.
* * *
Марьян, прожившая с первым мужем более десяти лет, заслужила прозвище «бесплодная вдова — вдова». Нет места, где бы он не побывал, нет шага, который бы он не сделал, нет врача, которого бы он не встретил, нет врача, которого бы он не встретил, нет рассказчика, которого он не встретил, нет жены, которую он не поцеловал. Это не помогло. Он остался «Бедовым». А ее муж женился на жене с одним ребенком. Эта женщина тоже не рожала. После этого Марьян как бы оправдывался на публике:
— Грудь и бедра твоей бесплодной женщины будут на одном уровне.
— А грудь и зад твоего ожерелья… Это муж виноват. Вот увидишь!
— У нее не было ребенка от второго мужа, не так ли?
— Любопытно, человек, который постоянно пьет, обожжет водкой свой мизинец. Даже если у него будет ребенок, он не будет целым: либо он будет парализован, либо ослепнет.
— В ваших словах есть душа.
* * *
Итак, теперь у отца Толанбоя было четкое представление о том, как все должно начаться и закончиться. Только падение любовника; от семьи Ташполат зависит, чикка это или пукка. Ведь недаром говорят, что на лису каждого места охотится местная гончая.
Отец закрывает комнату и выключает радио. Знаменитый певец пел:
«На первый взгляд медь имеет цвет, похожий на золото,
Медь имеет другую цену, и золото имеет другую цену…»
На первый взгляд, все женщины — одна женщина. Но если войти в мир женщин и проверить их сердца! Разница между женщиной и женщиной, э… Как сказал Хафиз, одна из золота, другая из меди. Одни Оху, другие Огу. Одно ад, другое рай…
Даже когда отец шел или стоял, в его сердце и разум входил свет. Однажды ночью ему приснился сон: как будто в его доме ярко горела лампа. С тех пор кости отца легки, а разум ясен.
Он не хотел продолжать идти к своему дяде Ташполату, поэтому он отправил своего старшего сына к Улугбеку: «Мой отец говорит мне идти и идти, мой сын. Когда вы приближаетесь,Дедушкин вкус более далекий…»
Поскольку семья его отца распалась, он поспешно оделся и отправился с первенцем на шее.
Двое близких болели всю ночь. Отец излил все свое горе. Отога тоже пошел в точку, не оборачиваясь:
— Говорю тебе, человек в твоем и в нашем возрасте даже места не найдет, где оставил без подарка. Мальчики не старались? А вы?
— Я благодарна за своих сыновей, особенно за старшего, который бегает. Но его не нашли. Знаешь, мы сейчас почти ровесники. Его нельзя разобрать, нельзя отдать. Я не сидел без дела. Но нож не идет. Теперь, по правде говоря, что я сделал, чтобы скрыть от Бога то, что я не скрывал от моего слуги — от вас. Та женщина из вашей деревни по имени Марьян почти у цели. Это цель звонка вам.
— Да, у нее есть муж?
— Женщина с мужем не должна выходить на рынок труда! Я не восхищался мужественностью ее мужа.
«В том, что ты говоришь, есть душа, приятель».
— Сначала я увидела его на овощном прилавке, когда он покупал морковь и лук. Пару недель спустя я встретил его на рынке труда. Я говорил.
— Когда не стали заниматься хозяйством… Муж всегда пьян. Раньше он был честным парнем. Он потерял жену и троих детей. Затем он женился на Марджонге.
— Туври, пока они не занимаются земледелием. Он носил карты и продавал их по частям. Когда ему это было не нужно, он пошел на работу.
— Может быть, есть. Я пойду проверю. Женский труд… Насколько я знаю, вы, кажется, сделали работу.
— Бог свидетель, это не так. Вот как известна ее целомудренная женственность
Стоит. Но от мужа…
— Хороший. Я докопаюсь до сути этого.
* * *
Прошли недели.
Однажды, ближе к вечеру, мальчик, который работает официантом на свадьбах, зашел в гости к дяде.
— Дедушка Тасполат, иди немедленно к братьям Есыргап. — Гость пришел, — сказал он.
Характер этого дневного собрания в семье Есиргап был подобен внеочередному собранию райсовета в период шуры.
Марьян написал родителям письмо, в котором говорилось: «Приходи и уходи». Услышав эту новость, его родители и дяди приехали из села Кангли Джизакской области. «Бюро» открыл Маржон:
«Клерки Азала наложили неизгладимую печать несчастья на моего соленого манглая». Я едва успеваю. В результате я заболел. Теперь у меня закончилось терпение и терпимость к этому маслу. Это цель моего звонка вам.
Хоть старший брат, шедший на руке, и почувствовал боль сестры, но поставил себя в цель:
«О чем ты говоришь?» «Почему бы вам не объяснить,» сказал он.
— Объясните, какой, брат? Половина моей жизни прошла без объяснения причин.Теперь это масло…
В этот момент вмешалась мать:
«Я умру, не родив такого негодяя, дочь моя!» В нашей генеалогии вы были не единственной женщиной, которую заклеймили как бесплодную или вдову. Интересно, почему Бог ущипнул тебя всего одним гвоздем?! Дитя мое, разве ты не единственная незамужняя женщина в этой стране?.. Ты была девушкой, достойной богатого человека, если говорят, богатого, и хана, если говорят, что ты хан… отличный, отличный жених говорит. Да ладно, в чем дело?
Вы говорите, что жених, который выливает все как есть, это правило: Сел, поджав плечи, и ему, кажется, все равно, даже если земля рухнет и небо рухнет. Он был занят собой, совсем как голос, пойманный из леса. Это уже стало товаром. Эта сторона реки была для него одинаковой. Когда звук исходил из-под земли, звука не было.
Это снова был сам Марьон:
«Мне тоже не легко с этим человеком». Вот как это было с тех пор, как я вернулся домой. В начале он не так много пил, не был так пьян. Это работало хорошо, у нас был бессмертный день. Месяц за месяцем ему задерживали зарплату. Мало-помалу он остановился. Потом он начал пить. Рот, который раньше говорил «ты», изменился на «ты». Он переключился на «Эй, это твоя мать тебя родила». Как будто этого мало, в божий день была драка… Даже тогда я не сказала ни слова, не кричала, не шумела. В любом случае, я напился. Вот мои соседи свидетели.
Сосед по дому, мужчина, много лет занимающийся выращиванием сельскохозяйственных культур в колхозе, поддержал слова Марьяна:
— Мы знаем о Боге все. Да, Коралловый Бог стрижет ногти. Другого дефекта мы не знаем. Это его вина, что эта жизнь шатается. Мы знаем, что он бегает от рынка к рынку и вышел на улицу рабочих. Достаточно одной женщины! Эсиргап был красивым молодым человеком. После того, как его дом сломался, он был сбит с толку. Мы думали, что после женитьбы на Марджонге его средства к существованию будут разрушены…
Дядя Марьона не мог вынести слов о том, что он «вышел на улицу труда». Это было для него тяжело, он повернулся к сестре и попросил объяснений. Маржон рассказал о событиях, которые он пережил. Затем настала очередь говорить одного из «членов бюро» — Тошполата:
— Не только я, но и стар и млад нашего села благодарны за поведение Марьона. Сам Бог создает все из меньшего, чем одна вещь. Если бы был только один всадник или сенокос (мальчик или девочка), Маржон не прилетел бы с неба этой деревни, не приземлился бы здесь. Я не знаю, что случилось с Есиргапом, он не мог пойти туда, где объединились головы пяти человек в ближайшие три-четыре года. Он не мог тянуть тележку ровно. Мои братья удивлены. Они не будут смотреть на это, когда придет время. Однако нельзя оставлять всех в одиночестве, как не может насытиться и птица. Так что правая рука не нуждается в левой руке. что случилосьэто хлеб дома… Я не знаю, что сказать.
Отец Есиргап, сидевший среди «членов бюро» так, будто земля треснула и провалилась в землю, говорил с тяжелым сердцем:
— Мой ребенок свободен от солености. Тот, кто добавил это к числу людей, был нашей предыдущей невестой. Увы, день короткий. После этого он еще больше запутался. Как будто одна часть входит и одна выходит… Что касается кораллов, то в них недостатка нет. Говорят, что муж и жена — два быка. Если оба они не тянут ярмо одинаково, то либо ярмо рухнет, либо вол умрет. Марджон изо всех сил старалась не дать этой семье развалиться. Вот что многие говорят об этом масле.
Марьон еще не мог сказать главного. Теперь приходит зал, чтобы сказать:
— Кстати, кажется, тебе не нравится мой шаг в этот дом. Я сделал все возможное. Я устал от этого масла. Вы можете провести день, занимаясь подобными вещами. Но мой начальник уже трижды разводился со мной. Он дал мой ответ. Теперь мне запрещено жить в этом доме. Я глотал это. Я не могу сказать это сегодня. Он указал на Есыргап и сказал: «Я думал, что глупо оставлять человека с хорошими и плохими чувствами наедине в одном доме». — Ведь собака никогда не покидает своего хозяина. Так вот, вы свидетели, мне не позволено проводить слишком много времени в этом доме.
«Члены бюро», услышавшие дерево «Три развода», почувствовали, что эта жизнь закончилась, и попали в неудобную ситуацию. Смущающим для Маржана было то, что в этом кругу сидел Ташполат Отога.
«Заседание бюро» подошло к концу. Родственники Марьяна уехали сегодня вечером к себе домой, посадив всю семью этих несчастных детей в машину. Марджон тоже села в машину в слезах.
Через некоторое время родители отвезли Эсиргап в больницу, где лечили торговцев. После этого на языке молодых и старых, живших в Улугбеке, род Есиргап стал «домбирить»:
— Хотел бы я, чтобы она была женой, если бы она была как Марджон! Не было никакого чувства удовольствия, купи-лука или сделки. Честно говоря, он не влюбился в соленого человека. Теперь оно улетело.
— Позор мужчине, который выставил на рынок труда такую женщину! Будь хорошей женой, сестра!
— Вы не знаете этих тридцатых. Не говоря уже о помощи людям вашей страны, он позаботился о черной лампе в своей хижине. Теперь имущество будет посередине, оно будет принадлежать коллективу. Теперь, если вы говорите деньги, если вы говорите деньги, вы говорите деньги, если вы говорите деньги, не называйте это бизнесом, не называйте это кредитом, я не знаю. Если это означает быть богатым. Если вы можете заниматься бизнесом, делайте это. Что еще нужно? Даже после стольких возможностей человек, который называет себя додом, я не знаю, что за человек! Испокон веков, еще во времена нашего пророка, царство помогало только инвалидам и обездоленным старикам.Пожалуйста, позвольте четырехлетнему здоровому мужчине тянуть свою тележку. Я говорю не только об Эсыргапе. Теперь я говорю о неблагодарных и бесплодных людях, которые жалуются на государство в приютах и кружках.
— Ты говоришь о мальчике! Марьян старалась, чтобы черный котел кипел так долго, как только могла. Бедная женщина, бедный мужчина! Я знаю обо всех их работах. Я бы хотел, чтобы все мои женщины были такими. Манаман была женщиной, которая поддерживала свет в вашем доме. Вы не помните. Он говорит, что один к тысяче, а тысяча к облаку. Эсирхап не убивал себя в одиночку. Он дал нам весь иснад, …фуруш!
«Можно ли жаловаться на рабство!» Я вовсе не был слеп. Более того, он заболел. Счастье Марджонда было связано посередине. Соленость ушла…
* * *
Ташполат и представить себе не мог, что кирпич так легко выйдет из формы. Теперь все досталось детям Марьян, а еще больше ее родителям.
На следующий день, ближе к вечеру, он пошел к отцу Толанбоя, довольный, как охотник после своей дичи. Два дальних спутника разговаривали, лежа на боку.
— Я говорю, хватит, сейчас я снова заставлю тебя почувствовать себя этим жиром. Знаете ли вы село Кангли в Йоилминском районе Джизакской области?
«Что случилось?»
— Птица, на которую ты нацелился, летела в том направлении.
«Что ты имеешь в виду?» Объяснять.
Отога рассказал историю с самого начала.
«Почему я не знаю деревню Кангли?» В случае необходимости мы были с ними доверенными лицами и друзьями с незапамятных времен.
— Если вы пришли, вы пришли. Но нравятся ли вам родители и братья и сестры Марьянд? Теперь пришло время поставить кого-то посередине.
— Скажешь чиновник, найдем у чиновника, скажешь староста, найдем у старосты. Так или иначе, вы находитесь в начале всей вашей работы. Не бросайтесь вокруг.
— Вот и все. Тебе решать.
— Пусть Сарупо уйти от вас! Я еду на лошади, на лошади. Я буду носить тюрбан!
— Эй, я не знаю, чувак. Я хочу, чтобы ты сдержал свое слово.
Теперь нужно было найти того, кто был бы тактичен, кто не смог бы взять свои слова обратно. Кроме того, это один из важнейших вопросов, примут ли члены семьи отца Толанбоя это заявление или нет.
— Я говорю, полный, мы еще в небе летим, на землю еще не спустились. Я не знаю взлетов и падений вашей семьи. Что говорит ваша семья — ваши сыновья и дочери?
— Ты так говоришь. Только моя младшая дочь сопротивляется, когда это обсуждают. Говорят, мы не отдадим кровать моей свекрови иностранке. Интересен и мой отец, он говорит, что, несмотря на преклонный возраст, у него еще есть духу жениться. Он говорит, что не многие женщины выдерживают характер твоего отца. Его братья видели, как я толкаю и тру. Во всяком случае, он не устал.
— Да, так и будет. Кизяне не идут по стопам свекрови и не доверяют жене-иностранке.Самое главное, если ваши сыновья выйдут из-под контроля, остановитесь.
— Я благодарен за своих сыновей. Как только свекровь скончалась, верная женщина пришла меня искать. Пока ничего подобного не обнаружено.
— Маржон замечательная женщина, если бы не ее горячность. Теперь осталось только убедить его и тех, кто родил.
— Подойдет. Я чувствую это. Теперь вам предстоит отправиться на порог с одним уважаемым человеком, вассаламом.
— Ладно, сказал я, давай.
* * *
Говорят, что у многих людей есть Хизр. После того, как Марджон отправился в дом своего отца на афто, начал приходить жених. Почти все женихи — сожженные рабы — у кого-то жена умерла, у кого-то жена, кто-то крепкий на ногтях, а кто-то устал от детей. Однако все женихи возвращались не волками, а лисицами. Все были отклонены. Ответом на ожерелье будет: «Я был калишом, тем, кто пришел носить его! Кроме того, я коснулся земли и оторвался от земли. Разве земля не поддерживает жену без мужа? Если Эль ходит по земле, значит, я до сих пор жил под землей…»
Свекровь Марджона была одной из двоюродных сестер, упомянутых в рассказе о Джизаке и Зомине. Он мастер ткачества ковров, зулкуров и олачей. Времена, когда Марьян пряталась в шкафу, как взрослая девочка, прошли. Сейчас она жалеет, что не научилась профессии свекрови раньше, как будто она девственница. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Кроме того, говорят, что Бог ненавидит праздных людей. Если он будет сидеть сложа руки, честь может быть разделена между его невестками и их невестками. Не зря говорят, что место зябкого ребенка другое. Работа горячее травы. Она решила освоить профессию своей свекрови. Он начал свою работу с чесания шерсти и прядения шерсти. За неделю или десять дней он научился работать с шерстью, красить калаву и плести паутину. Зулбарок вздохнул, прежде чем перейти к ткачеству. Он не избегал трудностей. Как плести паутину, как подготовить инструменты, как соединить веревку с веревкой, как намотать нить на веревку, как установить веревку, как ударить мечом, как им размахивать, как вбивать колья , как восстановить ноги и напоследок . Он узнал, как прясть шерсть, как отделять вату и в чем разница между прядением шерсти и хлопка. Эриш научился прясть пряжу. На глазах у свекрови он несколько раз проходил испытание, показывая, как нужно настраивать и плести веревку. Затем он получил белое благословение от своей матери. Он подарил ей белое платье на день рождения. Так он получил титул Чевар.
Вскоре после этого он начал ткать различные виды ковров — казахские, арабские, кашгарские, иранские, афганские.За месяц потерялся один ковер. Один ковер — это столько денег! Без учета труда и затрат одного зульбарака хватает на месячный запас хлеба. Халяльный хлеб, как материнское молоко!
Бог исправил работу Марьян. Самое главное, чтобы «избыток» не был заметен людям дома. Здесь не было места пустым разговорам.
И женихи не остановились. Иногда свекровь пыталась его отослать:
— Отпусти маму, люди, пришедшие в тот день, были не из плохих людей. Твой отец, похоже, тоже имеет о них мнение.
— Я имею в виду, тебе нравится мое поведение? Ты делаешь честь? Я даю тебе урок?
«О, умри, не говори так!» Разве дитя в моей утробе не подходит для нашего народа? В наш двор не влезает? Но у тебя еще есть душа, чтобы сделать жизнь молодого человека процветающей, так что продолжай, дочь моя. Желаем, чтобы ты была счастлива и благополучна, твоя свекровь!
— Энахон, позволь мне немного привести себя в порядок. Тогда будет что-то… Да, как я уже сказал, что говорят мои братья?
— Что они скажут о нас, старике и старухе?
«Если мне будет трудно это сделать, ничего страшного, хоть ты их в огонь бросишь или в печь бросишь — я согласен!»
— Не говори так, повернись, не говори так. Ты что, опозорился?! Вы сделали неверный шаг? Только счастье твое не открылось, доченька.
Марьон постепенно выздоравливал: кровь прилила к его лицу, он открыл рот. Даже юноши деревни Кангли смотрели на него с восхищением.
«Брат» Толанбоя думал о Джизаке. Наконец нашелся солидный человек, который стал бы сватом. Люди, которых они нашли, были Ахмед Абзи, который родился в Катта Фарин, вырос здесь и стал домохозяином.
Вечером, когда вернули товар, сырдарьинцы искали и нашли дом Маржана. Хозяева радушно встретили гостей.
Хотя Маржон узнал одного из гостей, Ташполата Отогу, и понял, что все это было не зря, он сделал вид, что не знает, и был занят своей работой.
Для гостей был накрыт стол. Сначала они мало разговаривали. Односельчане называли Ахмеда Абзи Ахмедом Донишем. Без него не было бы жизни в кругу, не было бы тепла, не было бы сплетен. В зависимости от характера ситуации он немедленно брал бразды правления в свои руки. Даже сейчас, когда беседа не подошла к концу, Ахмед Абзи начал рассказывать историю. После Латифы неловкость исчезла. Роза рассмеялась. Теперь его слова также начали догонять его слова. Были разговоры о сватовстве и рабстве. Адам и Ева ушли… Наконец все остановилось. Ответ заключался в том, что они должны пройти еще раз и провести между ними месяц.
Доброе слово хорошо, доброе дело хорошо. Тот факт, что эти люди пришли с добрыми намерениями, был воспринят как хорошая новость не только родственниками Марьян, но и ее родственниками и соседями. Знак одобрения чувствовался на лицах и глазах владельцев квартир.Отец Толанбоя с широко открытыми глазами ждал, когда женихи вернутся «волками». Когда он думал, что его сыновья, дочери, невестки и, кроме того, некоторые его рты станут некрасивыми перед его спутниками, его язык и мир засыпали…
Женихи, которые должны были присутствовать на вечерней молитве, пришли с вышивкой «ассаляму алейкум». Как бы таблица была написана или не написана, копье богатыря коснется и сломается, говорили, что работа выполнена легко и что она сделана. Конечно, отец Толанбой, услышав радостную весть, не мог найти себе места для ночлега.
* * *
Это была свадьба, которая достигла семи климатов. Пухленький отец по-молодому вошел в комнату, поднял храпящую, как восемнадцатилетняя девчонка, Марджон и осторожно уложил ее на четырехслойное одеяло, но не на одеяло, а на кушетку. Кайвони Янга закричала, выключила свет и вышла.
Толанбой был двадцатилетним мальчиком, а Марджон — девушкой, мать которой не целовала его. Толанбой Отабек, Марджон Кумушбиби: «Это ты?» — говорит он, не веря своим глазам. «Да, это я», — говорит Толанбой… Он читает газель из Физули; с газелями утро ломается, дни падают… Ночи связаны с днями, а дни с месяцами. Марьян растет полной, как луна, и когда луна приближается, она рождает сына, похожего на барана. В этом доме снова собираются дальние друзья Толанбоя. Ташполат приезжает верхом на соломенной лошадке, которую дарят в качестве свадебного пирога, а Ахмед Дониш приезжает в чалме. Церемония выбора имени для младенца становится официальной дискуссией. Один предлагает «Этмишбой пусть будет», другой говорит «Тавсан пусть будет, Тавсан придет за Толаном». Сам отец Толанбой делает приглашение: «Бозургон будет Тора».
Таким образом, имя ребенка будет Бозургон Тора. Шаги Бозургон Тора благословенны: дом полон благословений благодаря успеху работы его родителей. Когда ему было четыре года, ферма отца Толанбоя дала беспрецедентно богатый урожай, и они потеряли счет доходам. В конце концов, по предложению старшего сына отец Толанбой покупает новенький «Мерседес». Бозургон Тора назвал автомобиль «Ду-дут». Каждый день начинает говорить, что поедет на «Ду-дуте», отец не любит сажать младшего сына на заднее сиденье, он должен сидеть впереди. «Да, ладно, если Мелисса тебя встретит, ты сам ответишь», — говорит отец. Зомину Джизак ходит туда-сюда…
Слезы текут из глаз Марьяна после наблюдения за родителями. «У меня есть такой, спасибо за создание», — шепчет он. — Спасибо, что не упустили свой бесценный подарок…» Прошлая жизнь проходит перед его глазами, как кошмар. Светлые дни пройдут и покроют мир. Он благодарит Творца снова и снова, он никогда не устает благодарить…
* * *
Вот что, братья, случилось с вашим слугой Каминой. Это не ткань и не осадок.роста нет… На самом деле сама жизнь — это чудо. Разве маленькая легенда не может стать реальностью в лоне чуда? Или вы подозреваете легенду?
Иродахан Худжаева
22.04.2017
Это действительно красиво написанная история. Мне действительно это понравилось.
Автор: Тора Сулейман