Hali maktabga qatnamasdim. Mahallamizdan ikki chaqirimcha narida allaqanday bolalar uyi bor edi. Katta bolalarning aytishiga qaraganda, oʻsha yerda tez-tez kino boʻlib turarkan. Bir kuni akalarim qoʻshni bolalar bilan pichir-pichir qilishayotganini eshitib qoldim:
– Eshitdinglarmi, bugun kino kelarmish.
– Urush kino ekan.
Akalarim kinoga borsa, men qarab turarmidim.
– Men ham boraman, – dedim qaysarlik bilan.
– Boʻpti, borasan. Aytgan ishlarimizni hammasini qilsang, oboramiz.
Shu kuni nima yumush buyurishsa, oyogʻim olti, qoʻlim yetti boʻlib yugurib yurdim. Yongʻoqqa bogʻlab qoʻyilgan echkini ikki marta sugʻordim, hovlidagi supaga toʻshalgan boʻyra ustiga yoyilgan turshaklarni qush talamasin deb qoʻriqlab oʻtirdim… Hatto rogatkamning rezinkasini uzib, ukamga ishtonbogʻ qilish uchun berdim.
Kechqurun qulogʻimni ding qilib turgan edim, koʻchada qoʻshni bolalar chaqirib qolishdi. Akalarimga ergashib yugurdim. Akamning Damin degan oʻrtogʻi meni koʻrib soʻradi:
– Sen qayoqqa?
– Kinoga! – dedim ishonch bilan.
Damin oʻylanib qoldi.
– Boʻlmasa, botinkangni kiyib chiq, – dedi oyogʻimga qarab.
Hammamiz yalangoyoq edik.
– Botinkani nima qilaman?
– Devordan oshib tushamiz, bildingmi! – Birdan Daminning jahli chiqib ketdi. – Qorovul quvlasa, yantoqzordan qocha olasanmi? Chop, kiyib chiq! Biz kutib turamiz.
Otilib hovliga kirdim.
Oyim choʻnqayib oʻtirib, echki sogʻayotgan ekan. Oʻtirgan joyida shu saratonda botinka nimaga kerak boʻlib qolganini surishtirdi.
– Kerak! Kerak! – dedim nafasim tiqilib. Oyimning javobini ham kutmay bostirmaga yugurdim. Eski lash-lushlar qalashib yotgan sandiqni kavlashtirib, poshnasi qiyshayib ketgan botinkamning bir poyini topdim. Aksiga olib ikkinchisi yoʻq edi. Hammayoqni agʻdar-toʻntar qilib tashladim. Mana, nihoyat ikkinchisi ham topildi. Ikki poy botinkani ikki qoʻlimda ushlagancha koʻchaga chopdim. Chiqsam… Akalarim ham, bolalar ham yoʻq. Meni kutishga vaʼda bergan Damin hammani boshlab ketganini tushundim. Yalangoyoq tuproq sachratgancha katta koʻchaga yugurdim. Yoʻq, hammayoq jimjit edi…
Hovliga qaytib kirdimu botinkalarni yerga uloqtirgancha yigʻlab yubordim. Ilgari hech qachon bunaqa alam bilan yigʻlamagan boʻlsam kerak, oyim qoʻrqib ketdi.
– Nima boʻldi? – dedi tepamga kelib.
– Meni aldashdi!
– Kim, nimaga?
– Aldashdi! Aldashdi! – Boshqa gap aytolmasdan nuqul shu soʻzlarni qaytarar, yer tepinib yigʻlar edim.
– Aldashdi! Aldashdi!
Oyim sut hidi anqib turgan qoʻllari bilan peshonamni siladi.
– Qoʻyaver, oʻgʻlim. Baʼzan shunaqasi ham boʻp turadi. – U bir zum jimib qoldi-da, sekin qoʻshib qoʻydi. – Faqat oʻzing bunaqa qilmagin, xoʻpmi?
…Toʻrtinchi sinfda oʻqiyotganimda yana bir voqea boʻldi. Bir sinfda oʻqiydigan, bir partada oʻtiradigan oʻrtogʻim bor edi. Uning dadasi urushdan qahramon boʻlib kelgan, oʻzining oti ham Qahramon edi. Otasi qahramon boʻlgani uchunmi, oʻqituvchilar uni yaxshi koʻrishardi. Maktabimiz hovlisida yongʻoq koʻp boʻlardi. Katta tanaffusda oʻqituvchilarning koʻzini shamgʻalat qilib, yongʻoq qoqardik. Faqat issiqxona yonidagi yongʻoqqa kesak otishga hech kim jurʼat qilmas, oyna sinsa, oqibati yaxshi boʻlmasligini bilardik. Bir kuni katta tanaffusda Qahramon oʻsha yoqqa boshlab qoldi.
– Qoʻysang-chi, – dedim uning qoʻlidan tortib. – Teplitsaning oynasi sinadi.
– Shunaqa qoʻrqoqmisan! – Qahramon kuldi. – Bunday qilamiz. Sen qarab turasan. Men qoqaman. Oʻqituvchi koʻrinib qolsa, hushtak chalasan.
Yongʻoq, hech qoqilmagani uchun boʻlsa kerak, gʻuj-gʻuj boʻlib yotardi. Qahramon bir kesak otgandayoq oʻntachasi duv etib toʻkildi. U ikki choʻntagini toʻldirib oldi-da, kattaroq kesakni olib, yana otdi. Bu safar moʻljali xato ketdi shekilli, qars etgan tovush eshitildi. Teplitsa oynasi chil-chil sindi. Nima boʻlganini anglab yetgunimcha, Qahramon lip etib gʻoyib boʻldi. Shu payt birov qoʻlimdan mahkam ushlab tortdi. Qarasam, sinf rahbarimiz. Maktabdagi eng badjahl oʻqituvchi shu edi. Qoʻrqib ketdim.
– Nima qilding? – deb soʻradi u dargʻazab boʻlib.
– Hech nima, – dedim tovushim titrab.
U qoʻlimni qoʻyib yubormay, sudrab ketdi. Oʻqituvchilar xonasiga olib borsa kerak, deb battar qoʻrqib ketdim. Biroq u idoraga emas, sinfimizga yetaklab kirdi. Qiy-chuv qilayotgan bolalar bir zumda jimib qolishdi. Oʻqituvchi partalar orasidan yetaklab oʻtib meni doska oldiga turgʻazib qoʻydi. Sekin Qahramonga qaradim. Begunohgina boʻlib derazaga qarab oʻtiribdi.
– Oʻrtoqlaringni oldida ayt! – dedi sinf rahbarimiz dona-dona qilib. – Hozir nima qilding?
– Hech nima, – dedim yerga qarab.
– Teplitsani kim sindirdi?
– Bilmayman.
– Bilmaysanmi? – Oʻqituvchi qahr bilan ovozini balandlatdi. – Boʻlmasa, kim tosh otdi?
Tomogʻimga bir nima tiqilib turar, gapirsam yigʻlab yuborishimni bilar edim.
– Kim?! – dedi oʻqituvchi battar gʻazablanib.
Labimni tishlagancha bosh chayqadim.
– Mana bu, – dedi u barmogʻini menga nuqib, – qilgʻiliqni qilib qoʻyib, tonyapti. – Uning ovozi birdan pasaydi. – Bolalar, uning yongʻoqqa tosh otganini hech kim koʻrmadimi?
Iltijo bilan oʻrtoqlarimga qaradim. Hamma jim edi.
– Sen-chi? – dedi oʻqituvchi ovozi tovlanib. – Sen ham koʻrmadingmi, Qahramon?
Qahramon sekin oʻrnidan turdi.
– Koʻrdim, – dedi mingʻillab. – Oʻzi otdi.
Koʻz oʻngim qorongʻilashib ketdi. Uning nima deyayotganini yaxshi eshitmasdim. Faqat bitta gap qulogʻim ostida jaranglab turardi: “Koʻrdim, oʻzi otdi”.
– Xayriyat! – oʻqituvchi bosh silkidi. – Oranglarda hech boʻlmasa bitta mard bor ekan. Oʻtir, Qahramon. – U menga yuzlanib davom etdi. – Sen yolgʻonchisan! Yolgʻonchi boʻlganing uchun qoʻrqoqsan. Dadangga borib ayt, hoziroq oynani joyiga keltirib qoʻysin.
Koʻzimga yosh quyilib kelar, butun sinfga, butun maktabga eshittirib hayqirgim kelardi: “Men emas, oʻzi otdi, oʻzi sindirdi! Ishonmasanglar choʻntagini qaranglar!” Shunday degim kelardi-yu, negadir ovozim chiqmasdi. Sinfdan otilib chiqib ketdim. Koʻchaga chiqqandan keyingina yigʻlab yubordim. Uyga kelib entika-entika hammasini oyimga aytib berdim. Oyim boshimni silagancha, ohista yupatdi:
– Qoʻyaver, oʻgʻlim. Baʼzan shunaqasi ham boʻladi. Faqat oʻzing unaqa qilma. Koʻrdingmi, yolgʻon gapirgani uchun oʻrtogʻingni yomon koʻryapsan. Agar yolgʻon gapirsang seniyam hamma yomon koʻrib qoladi.
…Student edim. Farishtadek goʻzal, farishtadek pokiza bir qizni sevib qoldim. Oy sutdek yorugʻ nur sochgan oqshomlari uzoq sayr qilardik. Bizning “oʻz” xiyobonimiz, “oʻz” anhorimiz, “oʻz” skameykamiz bor edi. Keyin… negadir u mendan oʻzini olib qochadigan boʻlib qoldi. Xayol suradi, koʻzini yashiradi…
Aybim nimaligini bilolmasdim. Hasratimni eng yaqin doʻstimga aytardim. Doʻstim bilan tanaffus paytlari toʻrt tiyinlik studentlik somsasini boʻlishib yerdik. Paxtaga, hasharga chiqqanda, bir kosada shoʻrva ichardik, biznikiga kelganida bir koʻrpada yotardik. Doʻstim onamni “oyi” deb atar edi. Oyim ham uni “beshinchi oʻgʻlim”, derdi. Shunday qilib, hamma sirlarimni shu doʻstimga aytardim. Doʻstim ishning koʻzini biladigan yigit edi. “Qoʻyavering, – derdi u yupatib, – qizlarning shunaqa noz-firogʻi boʻladi. Nimaga noz qilayotganini oʻziyam bilmaydi. Siz indamay yuravering, bir kuni oʻzi bosh egib keladi…” Doʻstim toʻgʻri aytardi. Men endi oqshom sayllari oʻrniga kutubxonada oʻtiradigan boʻldim.
Imtihonlar yaqinlashib qolgan edi. Bir kuni qiroatxona yopilguncha oʻtirdim. Koʻchaga chiqdimu oʻsha oʻzimizning xiyobondan oʻtgim keldi. Iliq yoz oqshomi edi. Osmonda toʻlin oy pokiza nur sochar, yulduzlar xushchaqchaq porlar, bogʻ ustida shabada shodon shivirlar edi. Suv boʻyidagi oʻzimizning skameykaga yaqin keldim. Keldimu juda tanish, juda jarangdor kulgini eshitib, taqqa toʻxtadim. Bu kulgini bir chaqirim naridan ham tanir edim. Ichimda bir nima uzilib ketgandek boʻldi. Xuddi oʻsha joyda, yaqindagina men bilan oʻtirgan skameykada oʻsha qiz oʻtirardi. Mening oʻrnimda esa… doʻstim oʻtirar, qizning yelkasidan quchib, koʻksiga tortar, qiz esa undan oʻzini olib qochgandek boʻlar, mening bagʻrimda qanday kulgan boʻlsa, uning quchogʻida ham shunday gʻamza bilan jilpanglar edi… Odam bir yoʻla ham muhabbatidan, ham doʻstidan ayrilib qolsa ogʻir boʻlarkan… Uyga qaytdimu, hovli oʻrtasidagi supaga muk tushib yotib oldim. Hozir hech kimni, hatto onamni ham koʻrishga koʻzim yoʻq edi. Ancha yotdim. Bir mahal koʻcha eshik tomonda doʻstimning ovozi keldi:
– Assalomu alaykum, oyi!
Gʻazabdan butun vujudim qaltirar, ammo oʻrnimdan turolmas, oyimning u bilan aylanib-oʻrgilib koʻrishganini eshitib yotar edim.
Keyin uning xushchaqchaq tovushi eshitildi:
– Iya, bizning oʻrtoqqa nima boʻldi?
Bilmayman, sakrab turib basharasiga musht tushirdimmi yo ustimga egilganida urib yubordimmi… Shunisi esimdaki, u soʻlagi sachrab ketgan labini artib qandaydir gʻayritabiiy, behayo iljaydi-da, indamasdan chiqib ketdi. Nariroqda oyim karaxt boʻlib turardi. Negadir madorim qurib yana yotib qoldim. Osmonda xoin oy kezar, behayo iljaygancha harom nurini sochar, xiyonatkor yulduzlar xoinlarcha koʻz qisishar, xiyonatkor shamol xoinona qiqir-qiqir kular edi.
Bir mahal tepamga onam keldi. Oʻzimni uxlayotganga solib koʻzimni chirt yumib oldim. U anchagacha yonimda oʻtirdi-oʻtirdi-da, sekin pichirladi:
– Qoʻyaver, oʻgʻlim, baʼzan shunaqasi ham boʻlib turadi. Faqat sen…
Gapining davomini eshitmadim. Eshitishni xohlamasdim ham. “Nima men?! – dedim xayolan xitob qilib. – Men nima qilay? U koʻzing bu koʻzingni oʻyaman desa, eng sirdosh kishilaring xiyonat qilsa, doʻsting xiyonat qilsa, nima qilish kerak?! Birov xiyonatni shunchaki kasbga aylantirib olgani uchun, birov ishini bitirib olish uchun, birov hasad qilgani uchun xiyonat qilaveradimi? Shuning uchun bu dunyoni yolgʻonchi dunyo deyishadimi? Unday boʻlsa, yashashning nima maʼnisi qoldi?! Qani ayting, nimaga ishonish kerak, kimga ishonish kerak?”
Yuragim gursillab urgancha xayolan shunday deb hayqirdim. Biroq vujudimni oʻrtagan savollarga javob topolmasdim. Onam esa jimgina peshonamni silab oʻtirar, qoʻllari bilinar-bilinmas titrayotganini sezib turardim. Shunda toʻsatdan yana yosh bolaga aylanib qoldim. Oʻshanda akamning oʻrtogʻi aldab ketganida, sinfdosh oʻrtogʻim tuhmat qilganda… onamning yupatishlariga ovungandek… Qalbimning zulmat bosgan qaysidir burchagida ojiz, ammo ishonchli bir nur yilt etdi. “Onang-chi, onang hech qachon xiyonat qildimi senga! Biron marta, aqalli bir marta xiyonat qildimi? Har kim har kimning koʻziga choʻp solishi mumkin, har kim har kimga xiyonat qilishi mumkin. Faqat ona oʻz bolasiga hech qachon xiyonat qilmaydi. Ehtimol, inson hayotining shuncha yillardan buyon davom etib kelayotgani shundandir”.
Onamning bilinar-bilinmas titrab turgan qoʻllarini tutdimu sekin labimga bosdim.
Oʻtkir HOSHIMOV
“Dunyoning ishlari”dan
Ma’lumotlarni rus tilida o‘qing👇
Я еще не ходил в школу. Примерно в двух милях от нашего района был приют. По словам старших детей, там часто шли фильмы. Однажды я услышал, как мои братья шепчутся с соседскими детьми:
— Вы слышали, что сегодня идет фильм?
— Война — это фильм.
Я смотрел, когда мои братья ходили в кино.
— Я тоже пойду, — упрямо сказал я.
— Вот так, иди. Если вы сделаете все, что мы сказали, мы сделаем это.
В тот день я бежал с шестью ногами и семью руками. Я два раза напоил привязанную к ореху козу, сижу на расстеленных на площадке во дворе циновках, чтобы их не клевали птицы.
Вечером я прислушивалась к своим ушам, когда соседские дети позвали меня на улицу. Я побежал за своими братьями. Друг моего брата по имени Дамин увидел меня и спросил:
— Куда ты идешь?
— В кино! — уверенно сказал я.
Дамин задумался.
— Если нет, то наденьте сапоги, — сказал он, глядя мне под ноги.
Мы все были босиком.
— Что я буду делать с ботинками?
— Мы перелезем через стену, ты же знаешь! — Внезапно Дамин разозлился. — Если охранник погонится за тобой, сможешь ли ты сбежать из сада? Распечатай, носи! Мы ждем.
Я выскочил во двор.
Моя мать сидела на корточках и доила козу. Сидя там, он спросил, зачем сапоги нужны в этом раке.
— Это необходимо! Должен! — сказал я запыхавшись. Не дожидаясь ответа мамы, я побежал в подвал. Копаясь в сундуке, полном старого хлама, я нашел один из своих ботинок с кривым каблуком. С другой стороны, второго не существовало. Я бросил капусту вверх дном. Наконец нашел второй. Я выбежал на улицу, держа два сапога обеими руками. Если я выйду… У меня нет ни братьев, ни детей. Я понял, что всех повел Дамин, обещавший меня дождаться. Я выбежал босиком на главную улицу, разбрызгивая грязь. Нет, все было тихо…
Я вернулся во двор, бросил сапоги на землю и заплакал. Я, должно быть, никогда раньше так мучительно не плакала, мама испугалась.
— Что случилось? — сказал он подойдя ко мне.
— Я был обманут!
— Кто, зачем?
— Обманули! Они обманули! — Прежде чем я мог сказать что-то еще, я повторял эти слова, пинал землю и плакал.
— Обманули! Они обманули!
Мама трет мне лоб своими руками, которые пахнут молоком.
— Не позволяй, сын мой. Иногда это стоит очень дорого. — Он помолчал немного и медленно добавил. — Только не делай этого сам, ладно?
… Еще один случай произошел, когда я учился в четвертом классе. У меня был друг, который учился в одном классе и сидел за той же партой. Его отец был героем войны, и его лошадь была Героем. Учителя любили его, потому что его отец был героем. Во дворе нашей школы было много грецких орехов.Во время больших перемен мы ослепляли учителей и кололи орехи. Мы знали, что никто не посмеет бросить деревяшку в грецкие орехи возле теплицы, а если разобьется стекло, то последствия будут нехорошие. Однажды, во время большого перерыва, Герой направился туда.
— Отпусти, — сказал я, беря его за руку. — Окно Теплице разбито.
— Ты такой трус! — рассмеялся герой. — Мы сделаем это. Ты смотришь. Я боюсь. Когда учитель находится в поле зрения, вы свистите.
Грецкий орех лежал кучей, вероятно, потому, что об него никогда не спотыкались. Стоило герою сделать один выстрел, как их попало десять. Он набил оба кармана, вынул один побольше и выстрелил еще раз. На этот раз, кажется, была преднамеренная ошибка, и был слышен грохот. Разбилось стекло Теплицы. Прежде чем я понял, что произошло, Герой исчез. В этот момент кто-то схватил меня за руку. Я смотрю на нашего классного руководителя. Он был худшим учителем в школе. Я был напуган.
— Что ты сделал? — спросил он сердито.
— Ничего, — сказал я дрожащим голосом.
Он не отпускал мою руку и тащил меня прочь. Еще больше я боялась, что его отведут в учительскую. Однако он привел нас в наш класс, а не в кабинет. Визжащие дети тут же замолчали. Учитель провел меня через парты и поставил перед доской. Я медленно посмотрел на героя. Он сидит невинно глядя в окно.
— Скажи своим товарищам перед тобой! — сказал староста нашего класса. — Что вы делали сейчас?
— Ничего, — сказал я, глядя в землю.
— Кто разбил стекло?
— Я не знаю.
«Разве ты не знаешь?» — гневно повысил голос учитель. — Если нет, то кто бросал камни?
Я знал, что что-то застряло у меня в горле, и я бы расплакался, если бы заговорил.
— Кто?! — сказал учитель, еще больше рассердившись.
Я покачал головой, закусив губу.
«Вот оно, — сказал он, указывая на меня пальцем, — делает свое дело и остывает». — Его голос внезапно понизился. «Ребята, никто не видел, как он бросил камень в орех?»
Я умоляюще посмотрел на своих товарищей. Все молчали.
— Как насчет тебя? — сказал учитель хриплым голосом. — Разве ты не видел его, Герой?
Герой медленно встал.
— Я видел, — пробормотал он. — Он застрелился.
Мое зрение стало темным. Я не мог слышать, что он говорил. В ушах звенела только одна фраза: «Я видел, он застрелился».
— До свидания! — учитель кивнул. — Среди людей есть хоть один смельчак. Садись, Герой. — Он продолжал обращаться ко мне. — Ты лжец! Ты трус, потому что ты лжец. Иди, скажи своему отцу, чтобы вернул окно прямо сейчас.
Слезы навернулись на глаза, хотелось крикнуть на весь класс, на всю школу: «Он стрелял, он разбил, а не я!» Если не веришь мне, загляни к нему в карман!» Я хотел сказать это, но голос почему-то не звучал. Я выскочил из класса. Я плакала только после того, как вышла.Придя домой, я рассказал обо всем маме. Мама погладила меня по голове и нежно утешила:
— Не позволяй, сын мой. Иногда так бывает. Только не делай этого сам. Видишь ли, ты ненавидишь своего друга за ложь. Если ты солжешь, все будут тебя ненавидеть.
…Я был студентом. Я влюбился в девушку, прекрасную, как ангел, чистую, как ангел. Мы совершали долгие прогулки по вечерам, когда луна сияла, как молоко. У нас была «своя» аллея, «своя» якорная стоянка, «своя» скамейка. Потом… почему-то он стал отстраняться от меня. Он думает, прячет глаза…
Я не знал, в чем моя вина. Я рассказал своему лучшему другу о своей тоске. Мой друг и я имели обыкновение делить студенческую сумку с четырьмя блестками во время перерывов. Когда он выходил на хлопковые поля, мы выпивали тарелку супа, а когда он приходил к нам домой, мы лежали на одном одеяле. Мой друг называл мою маму «Ой». Моя мать также называла его «мой пятый сын». Так что я рассказал все свои секреты этому другу. Мой друг был хорошим парнем. «Отпусти, — сказал он утешительно, — так девушки флиртуют». Я не знаю, с чем он флиртует. Ты молчишь, однажды он склонит голову…» Мой друг был прав. Теперь я сижу в библиотеке вместо того, чтобы пойти куда-нибудь поужинать.
Приближались экзамены. Однажды я просидел в читальном зале, пока он не закрылся. Я хотел выйти на улицу и пройти через наш собственный переулок. Был теплый летний вечер. На небе сияла полная луна, весело сияли звезды, и ветерок радостно шептал над садом. Я подошел к нашей скамейке у воды. Услышав очень знакомый, очень звонкий смех, я остановился на троне. Я мог узнать этот смех за милю. Что-то внутри меня будто сломалось. Там же, на той же скамейке, на которой я недавно сидел, сидела та же девушка. А на моем месте… мой друг сидел бы, обнимал девушку за плечи и прижимал ее к своей груди, а девушка как бы убегала от него, как она смеялась в моих руках, так же извивалась в его руках. .. Тяжело человеку потерять и любовь, и друга одновременно… Вернувшись домой, я заснул на перроне посреди двора. Теперь я не хотел никого видеть, даже свою мать. Я много спал. В какой-то момент из уличной двери донесся голос моего друга:
— Привет, дорогой!
Все мое тело дрожало от гнева, но я не мог встать.
Тут послышался его веселый голос:
— Да, что случилось с нашим другом?
Я не знаю, ударил ли я его во время прыжка или он ударил меня, когда наклонился надо мной… Все, что я помню, это то, что он вытер забрызганные слюной губы, странно, непристойно улыбнулся и ушел, не сказав ни слова. Мама лежала рядом. Почему-то я снова заснул. Коварная луна бродит по небу, похотливо крадясь, излучая свой нечистый свет,предательски мигали звезды, предательски кудахтал предательский ветер.
Однажды ко мне пришла мама. Я притворился спящим и закрыл глаза. Он долго сидел рядом со мной и тихо шептал:
— Не волнуйся, сын мой, иногда такое случается. Это должен быть ты…
Остальной части разговора я не слышал. Я даже не хотел слышать. «Что я?! — сказал я, восклицая в своем уме. — Что я должен делать? Что делать, если тебя предают самые близкие друзья, если твой друг предает тебя?! Кто-то изменяет только потому, что превратил предательство в профессию, чтобы закончить чью-то работу, потому что кто-то завидует? Не потому ли этот мир называется миром лжи? Тогда какой смысл жить?! Скажи мне, чему верить, кому верить?»
Я кричал в своем уме, когда мое сердце колотилось. Однако ответов на мучившие меня вопросы я так и не нашел. А мама тихо гладила меня по лбу, и я чувствовал, как невольно дрожат ее руки. Потом я вдруг снова стал маленьким ребенком. В то время, когда друг моего брата изменял, когда мой одноклассник оклеветал меня… как будто меня утешала моя мать… В каком-то темном уголке моего сердца засиял слабый, но надежный свет. «А как же твоя мать, твоя мать когда-нибудь предала тебя! Он хоть раз изменял? Кто угодно может ткнуть палкой в глаз, кто угодно может предать любого. Только мать никогда не предаст своего ребенка. Возможно, поэтому человеческая жизнь продолжается уже столько лет».
Я взял дрожащие руки матери и медленно прижал их к своим губам.
Откир ХОШИМОВ
Из «Произведения мира».
[/spoiler]
This domain is for use in illustrative examples in documents. You may use this domain in literature without prior coordination or asking for permission.
More information...